В этот момент из спальни вышла Вика. Она не стала одеваться, лишь накинула сверху на простыню его большую, старую футболку с каким-то стершимся логотипом. Ее волосы были всклокочены, губы запеклись от его страстных поцелуев, а на шее краснел свежий засос. Но взгляд ее был абсолютно трезвым, ясным и холодным, как лед.

— Мое место здесь, Дмитрий, — сказала она тихо, но так отчетливо, что было слышно каждое слово, каждую букву. — В этой «конуре». С этим «псом». И я уже никогда не буду твоей. Никогда. Ты мне просто чужой человек.

Увидев ее в таком виде — разгоряченную, дышащую другим мужчиной, облаченную в его одежду, с отметинами его страсти на коже, — Дмитрий словно сорвался с цепи. Последние остатки самообладания покинули его.

— Ах ты шлюха! — выкрикнул он, и мелкие брызги слюны вылетели с его перекошенных губ. Его лицо стало пунцовым. — Нашла себе героя в тельняшке! Посмотри на себя! Ты вся от него лоснишься, пахнешь им, как уличная потаскушка! Ты думаешь, он тебя любит? Да он тебя трахнул из жалости, дура бестолковая! Из жалости к брошенной жене!

Сергей сделал шаг вперед. Всего один. Но этот шаг, тихий и стремительный, заставил Дмитрия инстинктивно, по-трусливому отпрянуть назад, в полумрак коридора.

— Еще одно слово, — голос Сергея стал тише, почти интимным, но от этого только смертельно опасным. В его глазах вспыхнули те самые зеленые искры, что видели настоящий ад. — Одно оскорбление в ее адрес. Одно. И ты уйдешь отсюда не на своих ногах. Я тебя лично свяжу и вынесу на помойку, где тебе, по-твоему, и место. Понял меня, «успешный»?

Они стояли друг напротив друга — разъяренный, трясущийся от бессилия, теряющий последние остатки лица бизнесмен и спокойный, как утес в бушующем море, пожарный. Исход этой немой схватки был предрешен с самого начала, и Дмитрий, наконец, это с болезненной ясностью осознал. Его ярость стала уступать место леденящему душу осознанию полного, сокрушительного поражения. Он проиграл. Не в суде, не в финансовых спорах, а здесь, на пороге этой убогой, по его мнению, квартиры, проиграл тому, кого он считал ниже себя.

Он с последним, жгучим приступом ненависти посмотрел на Вику, потом на Сергея, впивая в себя картину их единства.

— Вы оба… вы оба еще пожалеете об этом, — прошипел он, его голос внезапно сдулся, став хриплым и пустым. Он отступал в тень коридора, как призрак. — Это еще не конец. Я обещаю.

— Для тебя — конец, — бросил ему вдогонку Сергей, его слова прозвучали как приговор. Он захлопнул дверь, повернул ключ, щелкнув замком на два оборота, и повесил цепочку.

Он обернулся к Вике. Она стояла посреди комнаты, дрожа мелкой дрожью, но не от страха, а от колоссального выплеска пережитых эмоций — ярости, стыда, жалости и облегчения. Он подошел и просто, без слов, обнял ее, прижав к своей голой, все еще горячей груди, чувствуя, как бьется ее сердце.

— Всё, Искра, всё, — шептал он, его губы касались ее виска. — Он кончился. Он больше не придет. Я не позволю.

— Он так… так унизительно о тебе говорил, — выдохнула она, вжимаясь в него, цепляясь пальцами за его халат, как за якорь. — Такие гадости… а я не смогла… я не нашла слов…

— Пусть говорит. Слова — это всего лишь шум, — он гладил ее по волосам, по спине, укачивая. — Пустой звук. Они не могут потушить наш огонь. Никогда. Он просто уголь, который мы вышвырнули за порог.

За закрытой, надежной дверью они не услышали последний, полный бессильной ярости, удар кулака о бетонную стену, сдавленный стон от боли и унижения. Но они знали — линия фронта была пройдена. Война была объявлена. И на кону было их общее, выстраданное счастье. Но теперь они стояли на одной стороне этой линии. Плечом к плечу. Готовые защищать свой очаг до конца.

Несколько дней после ночного визита Дмитрия прошли в напряженном, зыбком спокойствии, как затишье перед бурей. Вика старалась не оставаться одна на улице, но сегодня утром ей было необходимо встретиться с адвокатом для подписания окончательных документов по разводу. Чтобы прийти в себя перед важным разговором, она зашла в небольшую, уютную кофейню с ароматом свежемолотых зерен и мягким светом. Она сидела с чашкой капучино, глядя в окно на спешащих по своим делам людей и пытаясь упорядочить мысли, когда знакомый, привычный мир снова рухнул с оглушительным грохотом.

Дверь кофейни с такой силой распахнулась, что ее ручка ударилась о стену, оставив вмятину в гипсокартоне. На пороге, заливаемый холодным потоком воздуха с улицы, стоял Дмитрий. Он был без пальто, в дорогом, но мятом кашемировом свитере, волосы всклокочены, словно он только что встал с постели. Его взгляд был мутным, нездоровым, и он сразу, словно радар, нашел ее за столиком в углу.

— Виктория! — его голос был неестественно громким, хриплым от сдавленной ярости, он привлек внимание всех немногочисленных утренних посетителей. Несколько пар глаз уставились на них.

Она замерла, леденящий ужас, знакомый и тошнотворный, сковал ее тело. Он крупными, неуверенными шагами подошел к столику, тяжело дыша, и от него пахло перегаром и несвежим потом.

— Дмитрий, уходи, — тихо, но с остатками твердости сказала она, чувствуя, как предательски дрожат ее руки, и теплый латте в чашке начинает вибрировать, создавая круги на молочной пенке.

— Домой, — прошипел он, игнорируя всех вокруг, его глаза были прикованы только к ней, полные безумия и боли. — Слышишь? Ты идешь со мной домой. Сейчас же. Брось эту свою жалкую пародию на жизнь и поехали.

— У меня нет дома с тобой, — она попыталась говорить спокойно, но голос дрогнул. — Все кончено. Подпиши бумаги, и мы станем чужими.

— ЕСТЬ! — он крикнул так, что витрина кофейни задрожала, а она вздрогнула, обжигая пальцы о горячую чашку. Он резко, с неожиданной силой схватил за запястье, сжимая его так, что кости хрустнули, и она вскрикнула от резкой, оглушительной боли. — Ты моя жена! Ты всегда была моей женой! Я все построил для нас! Карьеру, дом, статус! Все эти годы! А ты… ты взяла и все разрушила ради какого-то… примитивного животного инстинкта! Ради этого грубого быдла!

Он тянул ее из-за стола. Стеклянная чашка с грохотом упала на пол, разлетевшись на осколки, забрызгав их ноги коричневыми каплями. Вика отчаянно пыталась вырваться, упираясь свободной рукой в столешницу, но его хватка была железной, почти бесчеловечной. Паника, густая, слепая и удушающая, подступала к горлу, перекрывая дыхание. Она метнула умоляющий взгляд по сторонам, ища помощи, но люди просто сидели в шоке, застыв с открытыми ртами.

— Дмитрий, отпустите ее, — вдруг раздался спокойный, но властный голос. Это был бариста, молодой парень с серьезным лицом и умными глазами, он уже доставал телефон. — Я предупреждаю, я сейчас же вызываю полицию.

— Не лезь не в свое дело, ублюдок! — рявкнул Дмитрий, обернувшись к нему, но его хватка на секунду рефлекторно ослабла.

Этой секунды хватило. К ним решительно подошел пожилой, представительного вида мужчина с соседнего столика, отложив газету.

— Молодой человек, вы устраиваете неприличную сцену, — сказал он строго, его голос звучал как удар хлыста. — Оставьте девушку в покое. Сию же минуту.

Дмитрий оглядел их — баристу с телефоном у уха, уже набирающего номер, и мужчину, смотрящего на него с ледяным осуждением. Он мельком увидел свое отражение в огромном стеклянном фасаде кофейни — изможденное, небритое, искаженное злобой и отчаянием лицо сумасшедшего. И что-то в нем, в его гордом, выстроенном эго, с грохотом надломилось. Его ярость сменилась жалким, почти детским отчаянием.

— Она моя… — бессмысленно, уже почти беззвучно прошептал он, и его пальцы, наконец, разжались, оставив на ее тонком запястье багровые, болезненные следы.

Вика вырвала руку и, не раздумывая, бросилась к выходу, сбивая с ног стул. Она вылетела на холодную улицу, слезы душили ее, границы между дождем на лице и собственными рыданиями стирались. В ушах стоял оглушительный звон, смешанный с его криками. Она бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь о неровности тротуара, судорожно рыская в сумочке в поисках телефона. Найдя его скользкие от дождя и дрожащих пальцев, она нажала на быстрый вызов, на иконку с его именем.