— Дмитрий, — кивнула она, стараясь сохранить спокойствие, хотя каждый нерв был натянут. — Я не думала, что мы… когда-либо еще увидимся.

— Что мы случайно встретимся? — он перебил ее, делая два быстрых шага вперед, сокращая дистанцию до неприличной. От него пахло дорогим, терпким парфюмом, но сквозь него пробивался едкий, кисловатый запах — возможно, несвежего вина или просто пота. — Я подождал. Знал, что ты где-то тут крутишься. В этом… районе, — он с откровенным презрением окинул взглядом фасады обычных жилых домов, замызганный асфальт и играющих на площадке детей.

— Что тебе нужно? — спросила она, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки. Это был уже не тот сломленный, уставший муж, с которым она говорила в их бывшей гостиной. Это был раненый, загнанный в угол зверь, готовый к атаке.

— Мне? — он горько, беззвучно рассмеялся, и этот звук был страшнее крика. — Мне нужно понять. Объясни мне, как умная, образованная женщина меняет смартфон последней модели на дешевую подделку? Как променивает пентхаус с видом на Неву на съемную конуру в спальном районе? Как меня… — его голос дрогнул, выдав настоящую боль, — меняют на какого-то грязного, вонючего пожарного, который тушит чужие помойки?

Последние слова он выкрикнул, и несколько прохожих замедлили шаг, оборачиваясь. Вика почувствовала, как горит лицо, но не от стыда, а от вспыхнувшего в ней гнева, чистого и яростного.

— Он не грязный пожарный, — прошипела она, сама удивляясь своей храбрости. — Он герой. Настоящий мужчина. В отличие от тебя, который привык измерять все деньгами, квадратными метрами и стоимостью галстука!

— Настоящий? — Дмитрий фыркнул, но в его глазах, помимо ярости, читалась паника. Он терял ее, и терял навсегда, безвозвратно, а это било по его самолюбию и гордыне сильнее, чем по сердцу. — Он тебе что, на руках носит? Цветы дарит? Говорит, что ты у него одна-единственная? Это все сказки для глупых, несостоявшихся баб, Виктория! Жизнь — это партнерство! Стабильность! А не прыжки по помойкам и подвалам в поисках дешевых острых ощущений! Ты играешь в любовь, как девочка-подросток!

Он внезапно схватил ее за локоть. Его пальцы, сильные и привыкшие сжимать только дорогую ручку или руль, впились в ее кожу с такой силой, что она ахнула от боли и неожиданности.

— Я не позволю тебе разрушить нашу жизнь, все, что мы строили, ради этой… этой интрижки! Ты одумаешься. Ты вернешься. И я… я все прощу. Мы сможем начать все сначала.

В его словах не было ни капли любви или тоски. Лишь уязвленный, гипертрофированный эгоизм и панический страх оказаться не тем, кого бросают, а тем, кого бросили. Она смотрела на его перекошенное гримасой гнева лицо и не видела в нем того человека, за которого выходила замуж. Видела лишь чужого, озлобленного мужчину.

— Дмитрий, отпусти меня, — сказала она ледяным, не терпящим возражений тоном, который, казалось, удивил его самого. — Наша жизнь уже разрушена. И разрушила ее не я и не Сергей. Ты разрушил ее своим равнодушием, своей холодностью, своим молчаливым презрением ко всему, что нельзя купить. Я не вернусь. Никогда. Ты слышишь?

Она резко дернула руку, высвобождаясь из его хватки. На ее нежной коже остались красные, болезненные следы от его пальцев.

— И если ты еще раз подойдешь ко мне, попытаешься меня остановить или, не дай Бог, навредить ему, — она посмотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде он прочитал не детскую решимость, а стальную, взрослую волю, — я немедленно подаю заявление о преследовании. У меня есть свидетели, — она кивнула в сторону замешкавшихся прохожих. — И у меня есть адвокат. Ты же не захочешь громкого скандала, правда? Это очень плохо для репутации успешного бизнесмена. Инвесторам не нравятся истории с полицией.

Он отшатнулся, словно ее слова были ударом хлыста по лицу. Его уверенность окончательно рухнула, сменившись растерянностью и злобой. Его идеальный, выстроенный по линейке мир трещал по швам, и он не знал, как его склеить, ведь в его наборе не было клея под названием «искренние чувства».

Она развернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Ее колени предательски дрожали, адреналин бил в виски, но спина была прямой, а подбородок высоко поднят. Пакет с круассанами она сжимала так сильно, что бумага промялась и порвалась.

Дойдя до угла, за которым его уже не было видно, она прислонилась к холодной стене дома, чтобы перевести дух. Только сейчас она позволила себе задрожать. Доставая телефон, она заметила, что ее пальцы не слушаются, пляшут по стеклу. Она не хотела его пугать, но он должен был знать. Должен быть готов.

Вика: Только что встретила Дмитрия. Он поджидал меня. Он не в себе, агрессивный, угрожал. Будь осторожен. Я в порядке, просто нервничаю.

Ответ пришел почти мгновенно, будто он держал телефон в руке, ожидая.

Сергей: Где ты сейчас? Точный адрес. Не двигайся. Я уже выезжаю.

Она улыбнулась сквозь подступающие к горлу слезы облегчения. Не потому, что было страшно. А потому что он, не задавая лишних вопросов, не требуя объяснений, уже мчался к ней. Он был ее щитом, ее крепостью. И она, в свою очередь, была его.

Они стояли на пороге новой, незнакомой бури. Но на этот раз они были готовы встретить ее вместе, плечом к плечу. И тень прошлого, какой бы длинной и навязчивой она ни была, не могла затмить свет их общего будущего. Они не просто любили друг друга. Они стали командой. А команда, как знал Сергей, способна противостоять любому огню.

Дверь в их квартиру была для нее не просто деревянным щитом, а настоящими вратами в крепость, где за стенами из его любви и силы были бессильны любые угрозы. Еще не успев закрыть ее за собой, щелкнув замком, она услышала его тяжелые, быстрые, уверенные шаги. Сергей стоял посреди гостиной, без телефона в руках, без отвлекающих факторов. Весь его вид, от напряженной позы до сфокусированного взгляда, кричал: «Я тут. Я весь тут для тебя. Я — твоя стена».

— Вика, — одним своим низким, грудным голосом он смог передать целую гамму чувств — и немой вопрос, и приглушенную тревогу, и готовность немедленно броситься в бой.

Она бросила помятый пакет с круассанами на пол, и они, жалкие и ненужные, покатились под стул. Не было ни секунды на раздумья — она буквально впорхнула в его распахнутые объятия, вжавшись в его мощную, надежную грудь. Теперь, в полной безопасности, дрожь, которую она с таким трудом сдерживала на улице, вырвалась наружу — мелкая, неконтролируемая, идущая из самой глубины.

— Он… он схватил меня за руку, — выдохнула она, пряча лицо в теплом изгибе его шеи, вдыхая его спасительный запах — кожи, мыла и чего-то неуловимо домашнего. — Так сильно… Говорил такие гадости… про тебя, про нас, что мы живем на помойке… Он не понимает. Он думает, что я сошла с ума, променяв «идеальную» жизнь на это.

Ее слова лились торопливым, сбивчивым потоком. Она рассказывала про его помятый, почти затрепанный вид, про едкий запах дорогого алкоголя, смешанный с потом, про его глаза — не холодные, а полные настоящей, животной ненависти и отчаяния. Сергей слушал, не перебивая, не комментируя. Его большие, теплые ладони медленно, ритмично водили по ее спине, от лопаток до талии, успокаивая, согревая, возвращая к реальности.

— Он сказал… что я разрушаю нашу жизнь, — ее голос дрогнул, и она прижалась к нему еще сильнее. — А я ему сказала, что наша с ним жизнь была уже давно руинами, которые он не желал замечать.

Сергей осторожно отстранился, всего на несколько сантиметров, чтобы посмотреть ей в глаза. Его взгляд был твердым, ясным и невероятно спокойным, как гладь озера перед рассветом.

— Ты сделала все правильно, Искра моя, — он произнес это новое, родившееся из самой сути их встречи прозвище с такой нежностью и гордостью, что у нее защемило сердце и перехватило дыхание. — Ты была смелой. И сильной. Сильнее, чем сама думаешь. Ты мой храбрый маленький огонек, который не боится никакого ветра.