– Но ведь даже если я уговорю папу повернуть караван, мы не доберемся до города к этому сроку! – сорвались у нее с губ полные отчаяния и ужаса понимания своей беспомощности слова.

– Нет.

– Это так больно: знать, и быть не в силах ничего изменить… – она шмыгнула носом, провела ладонью по лицу, прогоняя готовые зажечься в излучинах глаз слезы, в то время как разум, даже понимая всю свою слабость, продолжал искать нечто…

Нечто, что было способно помочь, отогнать от сердца боль. – А если ты построишь ледяной мост, ну тот, что сокращает расстояние? Мы могли бы быстренько сходит в город, предупредить его… А еще лучше его родителей. Пусть запрут его в тот роковой день дома. И ничего не произойдет. Он будет жить…

– Они не станут ничего изменять. Оплакают его еще при жизни, и все.

– Но почему?!

– Потому что судьба определяется не людьми, а богами. И каждый, кто пытается идти против нее, гневит небожителей, которые накажут не только виновного, но и весь его род.

– Так думают люди, но не ты! Ты ведь тоже бог! Ну почему, почему ты не вмешиваешься? Не хочешь ссориться с сестрой и ее помощниками?

– Дело не в этом.

– Тогда, в чем? Или ты согласен с тем, что заставляет Их так поступать? – на этот раз ее собеседник едва заметно кивнул. – Но почему?! – она никак не могла этого понять! Ведь Шамаш всегда был таким… Таким… Небесным воином, готовым сражаться за жизнь любого смертного. Почему же на этот раз все иначе?

– Это не просто объяснить, малыш…

– И, все же, попытайся! – упрямо настаивала на своем Мати, считая себя не просто вправе, но обязанной разобраться во всем. Хотя, надо признать, ее мало беспокоило происходившее. В конце концов, тот паренек хоть ей и понравился, но был совершенно чужим, далеким и вообще остался так далеко позади, словно уже в прошлой жизни. И, потом, смерть непрошедшего испытание легка. Ведь его, невинного в глазах богов, ждет всего лишь перерождение, а что плохого в том, чтобы родиться еще раз? Другое дело странное поведение Шамаша. Ей было нужно, просто необходимо разобраться.

– Любую судьбу можно изменить, переделать, провести заново с самого настоящего.

Все дело в том, что каждое даже самое незначительное вмешательство на одну благую судьбу дает сотню отражений в зеркале беды.

– Ты имеешь в виду, что, стремясь помочь, можешь сделать только хуже?

– Да.

– Но как? Прости меня за то, что я так надоедаю тебе со своими глупыми расспросами, – быстро, боясь, что собеседник прервет ее, не давая ему вставить ни единого слова затараторила она. – Конечно, я должна просто поверить тебе, ведь ты всегда говоришь только правду. Но… Я сама не знаю, почему, но зачем-то мне нужно все понять самой, знать наверняка, так, чтобы больше никогда-никогда не усомниться в истинности этой правды. Ты… Ты ведь не случайно заговорил об этом, да? Ведь если бы ты не хотел, то не стал бы…

– Да, малыш. Я специально завел этот разговор.

– И со мной, и с отцом?

– Да.

– А потом станешь говорить об этом и с другими? – с одной стороны, ей не хотелось, чтобы все случилось именно так. Было жалко делить откровение с кем-то еще. Но, с другой – спокойнее.

– Нет, – качнул головой Шамаш. – Тогда я бы собрал всех вместе, чтобы не повторять одно и то же сотню раз. Нет, – повторил он, – этот разговор лишь для вас двоих.

– Почему? Почему только для нас? – ей было любопытно. И, вместе с тем, душу переполняло чувство гордости.

– Потому что вы особенные.

– Особенные, – она с трудом спрятала счастливую улыбку. Ей так хотелось услышать именно это.

– Да, малыш. У вас есть дар. Дар предвидения.

– А… – Мати растерянно взглянула на небожителя. Она знала, что ее отцу дано видеть будущее. Но только ему, не ей.

– Ты можешь его не чувствовать, сколько ни будешь стараться, не сможешь разбудить до срока. Однако это ничего не меняет. У тебя есть эта способность. Даже более сильная, чем у твоего отца. Это так – и все.

– И ты говоришь с нами…

– Я хочу объяснить, – его голова чуть наклонилась, глаза на миг затуманились, по губам скользнула грустная улыбка, а затем, чуть слышно, словно лишь для себя, не для нее, он добавил, заканчивая начатую фразу, – наверное, то, что невозможно объяснить, что можно понять лишь пережив, прочувствовав…

– Зачем же тогда пытаться объяснить, если в конце концов мы поймем все и сами?

– Это может случиться слишком поздно, ведь дар… Любой дар, а этот в особенности, очень опасен и для того, кому дан, и для тех, кто идет с ним рядом… Малыш…

Ты должна чувствовать ту черту, после которой можно вмешиваться в судьбы других, а до – ни в коем случае нельзя.

– Именно так – сначала после, а потом до? Не наоборот?

– Да. Именно так.

– И что же это за черта?

– Пустота.

Девушка наморщила лоб, стараясь понять, что скрывалось за последним ответом, но ее разум оставался совершенно чист и мысли было не за что зацепиться.

А Шамаш продолжал:

– Как это ни жестоко звучит, но судьба человека не имеет никакого значения.

Главное – судьба мира. Если он может пережить чью-то смерть – нельзя вмешиваться, ибо это может нанести ткани пространства смертельную рану. Если же мир стоит на грани, за которым пустота…

– Выходит, судьбу можно изменять лишь тогда, когда хуже просто не может быть?

– Да.

– Так было в том, ином мире, о котором ты говорил?

– Да. Он стоял перед концом, перед пустотой.

– Но его боги все равно наказали тебя за изменение судьбы?

– Теперь я не думаю, что это было наказание, – он скользнул взглядом по маленькому мирку своей повозки, за котором было царство снежной пустыни, окруженное мирозданием, лежавшим на ладонях Всего и Ничего. – Скорее уж награда.

– Они испытывали тебя?

– Наверное.

– И ты прошел испытание?

– По всей видимости.

– Ты говоришь так уклончиво, словно не уверен в этом!

– А как тебе самой кажется: можно быть уверенным при таких обстоятельствах?

– Ну… – Мати задумалась. – Отец и дядя Евсей говорят, что тот, другой мир был только сном, вызванный болезненным бредом… Если так… Я не знаю… Шамаш, а здесь, в нашем мире, ты изменял судьбы?

– Да, – кивнул он и от внимания девушки не ускользнула грусть, коснувшаяся крылом его губ, закружившаяся в глазах.

– Нашего каравана? Когда? Проводя нас по ледяному мосту, спасая от трещины?

Потому что наш мир стоит на грани пустоты – у того дня, когда снежная пустыня заполнит собой всю землю и все смертные уснут вечным сном? Но если это так, можно спасать всех…

– Не все деяния избавляют от конца. Некоторые лишь приближают к нему.

– А как узнать, в чем спасение, а в чем смерть? Нужно ведь не просто видеть одно будущее, одну линию судьбы, но еще предвидеть множество других, тех, которых на самом деле нет, но которые в то же время есть… вернее, будут, когда… Брр… – она замотала головой. – Жуть!…Но я поняла, почему нельзя изменять судьбу: во-первых, потому что стремясь к лучшему можно сделать хуже, а во-вторых, так как потом уже никто не разберется в том, что же кто-то там сотворил. Шамаш…Я еще хотела спросить… Ты изменял судьбы до того, как понял все это или и потом?

– Только когда понял.

– Видя множество путей?

– Да. Это очень тяжело, малыш. Каждый раз теряешь столько сил, словно создаешь новый мир. Может быть, так оно и есть. Создаешь мир и отдаешь ему частицу своей души…

– Почему?

– Ища спасение нужно много раз вновь и вновь пережить конец. А это очень больно – видеть смерть близких, дорогих людей. Со временем можно привыкнуть к любой боли, но только не к этой…

Она взглянула на него извиняясь и, все же, чуть слышно проговорила:

– Можно я задам еще один вопрос? Пожалуйста!

– Спрашивай.

– Ты ведь изменял судьбу каравана? – это было всего лишь прелюдией к тому, главному вопросу, который она хотела задать, но боялась, будучи еще не готовой.

– Нет.

– Как так? – Мати не просто удивилась, она растерялась. -А когда построил Ледяной мост, по которому мы перешли через трещину? Нет? Но ведь если бы не мост, мы б погибли! – Мати облизала вмиг высохшие губы, только теперь начиная понимать весь ужас, скрывавшийся в минувшим.