Он наклонился и сорвал первую робкую травинку, что уже пробилась наружу из-под земли. Повертел её в руках, пожал плечами. Признался…

- Просто я, наверно, и сам до конца уверен не был в том, что нам надо жениться. Ну, знаете, как оно бывает? Привыкаешь к человеку, сродняешься с ним и даже если уже не испытываешь бешеных чувств, добра от добра все равно не ищешь. Я не слишком-то вообще верил в любовь – скорее, верил в привязанность, общие интересы, взаимоуважение… Но иногда нет-нет, да и возникала мысль – а может, я просто ещё не встретил ту самую? И сам над собой смеялся. Так ведь можно и всю жизнь прождать, разве это не глупо?

Я невольно рассмеялась.

- Вы рассуждаете, как человек, привыкший жить только разумом. Очень рационально.

Он ответил тихим смешком.

- Так и есть, профессия обязывает. Я программист.

- Это многое объясняет, - пошутила я в ответ.

Мы проговорили до тех пор, пока не стемнело. Я и сама не заметила, как пролетело время, зато заметила, как оживился сын. И уже за это была очень благодарна нашему случайному собеседнику.

Продолжая о чем-то говорить, в сопровождении Вадима мы дошли до дома. А беззаботные, разноцветные шарики тянулись за нами яркой вспышкой в небе.

Уже у подъезда Вадим словно бы спохватился, что все ещё тащит их за собой.

- Ну и что мне с ними делать? – спросил озадаченно.

Тимка протянул руку.

- Я их возьму. Они мне нравятся.

Вадим вручил сыну охапку шаров с явным облегчением.

- Спасибо. Ты очень добрый мальчик.

Тимка важно, торжественно кивнул, словно этим жестом обещал, что и дальше будет таким, каким его назвали.

Распрощавшись с Вадимом, мы скрылись в подъезде.

Но в груди у меня застыло ощущение какого-то тепла, что, как я теперь понимала, исходило от этого незнакомого мне, по сути, человека.

Но парадоксально близкого.

Может, беда объединяет?..

Нас ведь обоих предали.

Но мы оба очень хотели жить дальше.

И смотреть только вперёд.

Вопреки всему.

В опустевшем номере отеля находиться было невыносимо.

Ксюша ушла, а знакомый аромат её духов, такой призрачный, но безошибочно им улавливаемый, остался.

И её последние слова все ещё гулом стояли у него в ушах.

«Не надейся».

Но как жить, если она его не простит – Николай даже не представлял. Лишиться надежды на то, что все между ними наладится – было все равно, что лишиться смысла жизни.

Он заметался по комнате, не находя себе места. Одиночество тяготило, давило, душило, но пойти было некуда.

В прежние времена он подался бы к матери. Но сейчас это казалось худшей из идей. Николай воображал, как мама будет довольна его разрывом с женой, как будет оскорблять Ксюшу, говорить о ней вещи, которых его жена совсем не заслуживала получать в свой адрес…

Впервые в жизни Николай усомнился в том, что мама действительно желает ему добра. Что его счастье ставит выше своих собственных прихотей.

Он годами пропускал мимо ушей гадости, которые она говорила о Ксюше, чтобы не вступать в споры и раздоры. А теперь жалел о том, что раз и навсегда не дал ей понять: оскорбляя его жену, его любимую женщину, мать его сына – мама оскорбляет его самого.

Но вместо этого он трусливо пытался быть одинаково хорошим для обеих женщин. И сам давал поводы матери приводить ему «невест». Сам допустил, чтобы она завела тот разговор, который услышала Ксюша и который стал для него роковым.

Точкой невозврата.

Тихонько взвыв, Николай упал на краешек постели. В его голове мучительным уколом всплыл тот день, когда все это началось.

***

Полтора года назад.

Тимка тяжело болел.

Некоторое время назад сыну поставили диагноз, который напугал их с женой до смерти. Потому что предсказать течение этой болезни было невозможно. А итог мог быть фатальным. Самым страшным, самым неисправимым.

Коля даже вообразить не мог, как сумеет жить дальше, если сына вдруг не станет. Ну разве не бред – он жив, а его маленький мальчик – нет?...

Так не должно быть. Это ненормально, невозможно, противоестественно.

Они с Ксюшей в то время замкнулись каждый в своём страхе. Они оба боялись вслух произнести то, что пугало их до трясучки. Но каждую ночь он чувствовал, что жена, как и он, тревожно ворочается в постели, не в состоянии нормально спать от парализующего все существо беспокойства.

В конце концов, для успешного лечения понадобилась пересадка стволовых клеток. И Ксюша сумела стать донором, а его материал – не подошёл.

Жена и сын легли в больницу. А он остался дома один.

Николай ощущал себя бесполезным, беспомощным, ненужным.

Он ничего не мог сделать для Тимки. Хотя отдал бы ради сына все на свете.

Похожие чувства он испытывал прежде лишь раз в жизни. В глубоком детстве. Ему тогда было пять лет. И на его глазах отец уходил из семьи…

А маленький Коля мог лишь смотреть на ссору родителей. На то, как мать сначала обвиняет отца, оскорбляет, злится. А потом - плачет, умоляет не уходить, даже встаёт перед ним на колени.

Но сильнее всего в память врезалось то, как отец оттолкнул её. Прямо ногой, как дворовую собаку. Ударил, пнул…

Коле тогда отчаянно хотелось быть большим, храбрым и сильным. Заступиться за маму, защитить её…

Но он не смог. Прижав к губам кулачок, он испуганно трясся и беззвучно плакал.

Ни разу за все эти годы он не жалел о том, что отец исчез из их жизни, хотя позже, несколько раз тот предпринимал попытку поговорить, приходил к нему в садик, но Коля его не простил.

Единственное, о чем действительно жалел – что тогда не выбежал, не ударил его за маму…

Вот и теперь он чувствовал себя тем маленьким, испуганным, беспомощным ребёнком, который ничего не может сделать, никак помочь.

Он исправно ходил на работу, но порой подвисал прямо во время лекции, терялся, погружался в себя.

Ректор несколько раз предлагал ему взять отпуск. Но Николая приводила в ужас мысль проводить дома ещё больше времени в одиночестве.

И он просто пытался хотя бы при помощи работы пережить этот кошмар, над которым был не властен.

А потом, в один из дней, в его кабинет постучали. На пороге стояла Алина.

Видел ли он прежде, что она строит ему глазки, подаёт недвусмысленные сигналы? Конечно, видел. Но и в мыслях не допускал того, что опустится до измены.

Ни о чем подобном не думал и в этот миг, когда она стояла перед ним в своей короткой юбке, жеманно перекрестив руки на животе.

- В чем дело, Воронцова? – спросил он устало.

Поднявшись с кресла, оказался у стеллажа. Перекладывание книг с места на место часто его успокаивало.

Она подошла к нему вплотную. С сочувствием, которое показалось ему неискренним, произнесла…

- Я слышала, что ваш сын болеет…

Николай поморщился. Слухи все же разлетелись по университету вопреки его нежеланию распространяться о столь личном.

Но, конечно, все кругом прекрасно видели, что он переменился, что сильно сдал. Такое не утаишь.

- И? – откликнулся он коротко на слова студентки.

Она оказалась ещё ближе. Её руки нырнули ему на плечи, опустились к груди, начиная расстегивать пуговицы рубашки…

- Мне так жаль, профессор… но я могу вас утешить, отвлечь…

В нем закипели отвращение и ярость. Какая наглая дрянь!

- Ты нормальная вообще? – выплюнул в ответ.

Он вцепился в её запястье, чтобы отбросить от себя чужие руки. И неожиданно все напряжение, все страхи, все тревоги, что его сжирали, выплеснулись в агрессию. В желание сделать кому-то больно.

Он схватил её за волосы, чтобы проучить. Но вместо того, чтобы испугаться, она внезапно застонала, словно это доставляло ей удовольствие…

И он её поцеловал.

Поцеловал вместо того, чтобы оттолкнуть.

Так все случилось у них в первый раз. А потом ещё. Снова и снова…

С Алиной он творил все то, что давало выход демоническим, диким чувствам, что в нем дремали.