Тех, кто поднимается благодаря таланту, а не по наследству, система встречает не аплодисментами, а холодом. Правильно, ведь сначала нужно доказать, что ты реально чего-то стоишь. Никто ведь тебя не знает и поручиться за тебя не может, а риск, он везде риск. Но естественно, чтобы получить кусок халявы в обход системы нужно давить на другие кнопки, что обычно и делается. Вот я азиат, потому у меня и всё плохо. Был бы женщиной, плохо было бы поэтому.

Шарма не мог этого не знать. Но поверили ли ему до конца, позволили ли войти в круг "своих"? Его лицо стало каменным, когда прозвучало:

"Казалось, ты пробил потолок, заняв место в C-suite… Но за ним оказался другой, выше и толще прежнего."

Под "C-suite" подразумевались вершины – кресла генерального директора, операционного директора, финансового директора.

Взгляд, полный притворного сочувствия, скользнул по его лицу. В этом взгляде читалось: "Даже тебе приходится упираться в тот же потолок. И прекрасно понятно, как это ощущается."

Шарма ещё больше замкнулся в себе, черты лица заострились, голос снова хрипло повторил:

– Мы разные.

– Конечно, сказал лишнее. Прости, не хотел задеть, – прозвучали слова извинения, но выражение жалости с лица не исчезло. Напротив, оно стало мягче, словно сожаление о том, что пришлось коснуться больного места.

А затем разговор ловко ушёл в сторону:

– Так о чём мы говорили? Ах да, о причинах инвестиций совета директоров.

Лилиана, словно зритель на премьере, нетерпеливо вмешалась и вернула беседу на прежнюю дорогу. В глазах её блеснул азарт, будто перед ней разворачивалась драма. Остальные участники встречи, пятнадцать человек, смотрели с тем же напряжением.

Шанс был схвачен. Голос зазвучал спокойно, почти буднично:

– Не стоит ломать голову над этим. У совета были свои причины, и нам их всё равно не узнать.

Но взгляд оставался прежним – в нём по-прежнему таилась жалость, будто говорилось без слов: "Ты – азиат, COO, которого держат в стороне. И ради твоего достоинства не буду копать глубже."

Если бы Шарма замолчал теперь – это стало бы признанием.

Тусклый свет люстры падал на стол, блестя на полированных папках и разложенных графиках. В воздухе стоял густой запах кофе, смешанный с лёгким ароматом дорогого лосьона, которым пользовался Шарма. Он держался так, будто его плечи подпирали потолок, будто весь мир обязан был слушать его монолог. Взгляд его был колюч, губы кривились в насмешливой усмешке.

– Это нелепо, – сорвалось с его уст, и воздух будто зазвенел от этого сухого звука.

Не выдержал. Гнев в его голосе был предсказуем.

Он презрительно хмыкнул, резко откинулся на спинку кресла и, скрестив руки, заговорил с таким видом, будто открывает перед залом театра великую тайну:

– Ты вообще понимаешь, что такое настоящая ценность "Теранос" и "Ньютона"?

Слова посыпались как мелкие камешки, со звоном, с самодовольным блеском в глазах.

– Это не просто удобство или скорость. Это куда большее. С "Ньютоном" отпадает нужда в гигантских лабораториях и бесконечных машинах для анализов. Один прибор размером с небольшой принтер – и всё, его можно поставить хоть в супермаркете, хоть в офисе, хоть в аэропорту. Никаких больниц, никаких очередей. Диагностика станет доступна везде и каждому.

Плечи его расправились, голос стал громче, почти торжественным:

– Это начало революционной децентрализации медицины!

Слово "децентрализация" он произнёс с таким восторгом, будто объявлял о падении старой империи.

Противоположность централизации – вот его кредо. Всё, что раньше стекалось в центр, теперь рассыплется по рукам миллионов.

– Посмотри вокруг, – продолжал он с пылающим взглядом. – Мир меняется. Универмаги уступили интернет-магазинам. Телевидение – стриминговым сервисам. Газеты – цифровым платформам. "Теранос" ведёт за собой новую эру – эру децентрализации медицины.

Здесь и скрывался ключ. Тот самый яркий "ключевой термин", которым Элизабет Холмс оплела совет директоров и элиту.

"Децентрализация…" – слово зазвенело в ушах, словно монета, упавшая на каменный пол. В этом действительно был соблазнительный поворот.

– Все великие перемены в истории начинались именно с децентрализации, – вещал Шарма. – И те, кто не успевал подхватить волну, просто уходили в небытие. Выбор прост: либо шагнуть в будущее, либо раствориться в прошлом.

Слова его катились, как барабаны перед битвой. Но смысл, по сути, был до смешного примитивен. Речь шла не о страхе упустить выгоду, а об элементарном хеджировании.

Инвестиции совета не были плодом слепого восторга. Это был страх богатых потерять. Хитрый, холодный расчёт.

У состоятельных людей иная логика. Они играют так, будто ставки делаются сразу на двух лошадей. Чемпион с очевидным преимуществом и тёмная лошадка с мизерным шансом. Простые обыватели кладут всё на фаворита. Рисковые мечтатели – на неизвестного. Богачи же – на обоих. Основная сумма уходит на чемпиона, но часть – на случайное чудо. И если неожиданно выигрывает слабый, потери от фаворита окупаются сторицей.

Так они страхуют себя. Так хранят капитал.

И "Теранос" для них был именно страховкой – страховкой от перемен в медицине. Успех? Значит, они первыми в новой эре. Провал? Пусть, потеря спишется как страховой платёж.

Но именно эта лёгкость, с которой они относились к рискам, обернулась бедой: другие, глядя на громкие имена, инвестировали слепо, словно на запах дорогого вина, не замечая осадка.

Шарма, видя, что его слушают, наливался уверенностью:

– Да, у "Теранос" есть слабости. Но у какой инновации их нет? Возьми "Фейсбук". Вначале их модель дохода была туманной, их ругали за утечки личных данных. Но они думали только о росте. И теперь смотри – они на вершине.

Слова его били в воздух, словно ладони о барабан.

– Или "Спейс Зет". Двенадцать лет неудач. Ни одна ракета не садилась как надо. Но капитал шёл рекой. Почему? Потому что ошибки – лишь цена прогресса.

Лицо Шармы озарила самодовольная ухмылка.

– Знаешь, почему "Спейс Зет" не выходит на биржу? Потому что скептики мешают рисковать. Они берут только тех инвесторов, кто видит будущее. Мы такие же. Инвесторы, полные сомнений, нам не нужны. Для нас они обуза.

Это уже был не намёк, а прямая угроза.

В комнате запахло напряжением, словно медь раскалилась на углях.

Поглядев на часы, Сергей Платонов сделал вид, что говорит примирительно:

– Возможно, критики было слишком много. Если это прозвучало грубо, прошу прощения. Видимо, взгляд оказался чересчур узким.

Шарма довольно прищурился, уголки губ поползли вверх.

– Не доверяешь нам – забирай свои деньги.

Но ответ прозвучал мягко и неожиданно:

– Нет. "Теранос" достоин доверия. Инвестиции будут продолжены.

Часы на запястье показывали четыре ровно. Вовремя. День и так подходил к концу, а впереди ждал вечерний бал – благотворительный гала-ужин. Там предстояло встретиться с советом директоров. А всё, что только что было вырвано из Шармы, станет оружием в разговоре.

С искренней улыбкой прозвучало заключение:

– Сегодня удалось услышать многое, за что можно благодарить только вас. Ценные мысли, полезные выводы. Огромное спасибо.

***

Вечер тянулся лениво, пропитанный густым запахом кожи и полированного дерева салона автомобиля. Часы на приборной панели показывали половину шестого, когда чёрный седан мягко катился к роскошному отелю "Фэйрмонт". На заднем сиденье, рядом друг с другом, устроились Холмс и Шарма.

Шарма, расправив плечи, рассказывал о встрече с Сергеем Платоновым, будто о сражении, выигранном одним хлёстким ударом. Голос его дрожал от самодовольства: