– Ты не вправе отказываться от воли Совета…

– Ты уже давно не ученик одного мастера. Ты – актив секты. И актив должен служить цели…

Андрей же всё это время молчал. Но в его взгляде что-то изменилось. И это был не страх. Не вызов. Даже не ярость. Просто тишина, натянутая, как струна перед ударом. Как перед первым шагом к пространственному разрыву. Как перед последним, что ещё удерживает от ухода. И всё только потому, что он уже и сам прекрасно понимал, что всё то, что будет дальше – пойдёт совсем не по их правилам. Они могут говорить. Давить. Решать. Но он уже принял своё решение. И в следующий раз – он не придёт в этот зал. Тишина, что повисла в зале после слов о “ресурсе секты”, казалась почти физической. Даже утренний свет, что лился сквозь высокие окна Зала Драконьего Плетения, теперь выглядел тусклым, холодным – словно сам воздух содрогался от напряжения.

Андрей стоял прямо, не двигаясь. Молчал. Его взгляд был холоден. И это уже не был покорный взгляд слуги, к которому тут все привыкли. Лицо парня застыло непроницаемой маской. Как камень в основании обрыва. Кажется неподвижным, но он уже отрывается от скалы.

Старейшина Йонг Мин снова шагнул вперёд. Его серые брови дрожали от сдерживаемых эмоций, лицо налилось кровью от ярости, но голос его поначалу оставался сдержанным. Да. Он был стариком. Но он всё ещё был старейшиной этой секты. Или, по крайней мере, думал, что был. Он вскинул руку, демонстративно повернув её, открывая внутреннюю сторону манжета. Там, слегка потускневшая от времени, но всё ещё сиявшая мягким серебром, светилась печать Совета Старейшин – символ, что носили лишь признанные представители с правом голоса, с правом на ученика, с правом слова.

– Я хочу напомнить, – медленно и чётко начал он, – что, несмотря на то что я не выхожу к трибуне с речами и не участвуя в формальных спорах… Я всё ещё остаюсь старейшиной, входящим в Совет. И у меня есть полное право брать ученика. По древнему закону секты – если ученик добровольно следует за мастером, Совет не имеет права принуждать его к смене наставничества.

Он сделал паузу, и в эту паузу – никто не вмешался.

– А значит, – продолжил Йонг Мин, – все эти обвинения и попытки давления, всё это – ничто иное как нарушение тех самых кодексов, на которые вы только что ссылались. И я требую… Да! Требую! Прекратить эту демонстрацию силы и оставить моего ученика в покое.

После таких слов, видимо просто не ожидавшие подобного сопротивления с его стороны, несколько мгновений члены совета просто молчали. Но молчание было не смятением. Это была пауза перед ударом. Велики старейшина Хван До Ин, всё тот же, что и начал эту “беседу”, неспешно поднялся с нефритового кресла. Он был высоким, сухим, и двигался, как клинок. Практически беззвучно, но точно и без лишней теплоты. Он взглянул не на Андрея, а прямо на Йонг Мина. И в его глазах не было ни капли жалости. А лишь жалобная вежливость, опасная, как тишина перед смертельным плетением.

– Старейшина Йонг Мин… – Произнёс он ровно. – Вы давно пребываете вне Совета. Давно не участвуете в обсуждениях, не исполняете обязанности. Более того… Ваше отстранение от главного континуума принятий решений было зафиксировано самим старейшиной Гу Чхоном ещё десять лет назад. Вы продолжаете носить печать, но не участвуете в жизни секты. И сегодня – вы поставили себя в оппозицию к Совету. Вы называете это "правом"? А Совет называет это – упрямством, граничащим с предательством интересов нашей секты.

Он опустил глаза на браслет, что свисал с запястья Йонг Мина.

– Посему, с этого момента… вы более не считаетесь действующим старейшиной. Ваш доступ к совету аннулируется. Ваши привилегии отзываются. Ваша печать – недействительна.

И в это мгновение тишина в зале вскипела. Кто-то из старейшин кивнул. Кто-то отвернулся. Кто-то – улыбнулся, очень медленно и хищно.

Йонг Мин видимо не сразу понял того, что только что произошло. Он просто стоял с приподнятой рукой, на которой всё ещё сияла печать, как будто она одна могла опровергнуть услышанное. В его глазах мелькнула пустота, а затем – растерянность, как у человека, который вдруг осознал, что дом, который он строил десятилетиями – уже не его. Он сделал шаг назад, рука с печатью дрогнула.

– Вы… – Заговорил он хрипло, но сам себя оборвал. – Я был с вами, когда основывался Пик Разлома…Я лечил раны старейшине Чо Кону, когда его чуть не разорвало в бою с демоническим духом… Я с вами же поднимал стены этой секты, и теперь… теперь вы…

Но он замолчал. Голос старого алхимика просто сломался. И в этой тишине – было самое страшное. Этот старик, который прожил жизнь ради этого места и этой организации, уже и сам понял, что больше не был тут нужен. Андрей же не пошевелился. Он стоял прямо – как вбитый клин в скалу. Он видел, как дрожат пальцы старого мастера. Видел, как те, кто вчера звал его “братом по крови”, теперь даже не поднимают глаз.

И внутри него, в самой глубине – нечто холодное сжалось в узел. Он не забудет всего этого. Эти взгляды. Эту речь. Этот момент, когда честь обесценили, а старика вычеркнули из истории в одно холодное предложение. Он не забудет. И не простит.

Молчание после падения Йонг Мина было недолгим. Но именно в эти мгновения оно казалось вечностью, наполненной треском внутренних сломов и медленным выветриванием доверия. Старик стоял, чуть склонив голову, будто потеряв опору. Его плечи – некогда прямые, упрямо гордые – теперь казались сгорбленными под тяжестью не слов, а полноценного предательства.

А Совет… Совет, сбросивший с игровой доски своих интриг “старую проблему”, будто почувствовал прилив молодости и силы. Их лица, до того строгие и надменные, изменились. С них сразу же исчезла показная вежливость, осталась лишь власть. Грубая… Самоуверенная… Та самая, что уверена в своей безнаказанности. Старейшина Хван До Ин опустился обратно в нефритовое кресло. Он даже не удостоил больше взглядом Йонг Мина. Теперь его внимание было полностью сосредоточено на Андрее.

– Итак… – Произнёс он почти лениво. – Теперь, когда лишние голоса устранены, давай говорить открыто. Ты нужен секте. И это даже не обсуждается. У тебя есть потенциал, и ты, как плод, должен быть сорван до того, как созреет не на той ветке.

Он медленно склонил голову, словно изучая Андрея, как ястреб смотрит на раненую птицу.

– Ты отказываешься от наставников – значит, не уважаешь наше руководство. Ты отвергаешь связи с достойными родами – значит, не признаёшь наших семей. Ты упорствуешь – значит, скрываешь нечто. И если ты не подчинишься – значит, мы имеем полное право применить меры, предусмотренные Кодексом Крови.

И тут же другой старейшина, с Пика Скрытых Волн, подал голос. Его голос был мягким, почти шелестящим, но оттого становилось только страшнее:

– Кодекс Крови существует не для красоты. Он защищает структуру секты. И если один из учеников отказывается от присяги, от заданного пути, то он рассматривается как возможная угроза. В этом случае – он может быть ограничен в доступе к ресурсам… Заклеймён печатью духовной блокады, которая не позволит ему развивать ядро без разрешения Совета… Понижен до статуса условного ученика… Или, если сочтено целесообразным, переведён даже в статус раба до “восстановления лояльности”.

Третья старейшина, женщина с лицом, похожим на высеченную маску, посмотрела на него холодно:

– Ты думаешь, что семья Хваджон заступится за тебя? Они и сейчас-то не вмешиваются, потому что понимают, что ты всего лишь связанное с ними звено. Не сын, не наследник. Если мы объявим тебя духовно нестабильным – они не поднимут ни пальца. – Она чуть склонила голову вбок, глаза блестели влажным светом. – Ты станешь звеном без цепи. А значит – обузой. И даже они тебя отпустят, когда поймут, что с тобой слишком много хлопот.

И тогда снова выступил Хван До Ин. Голос его прозвучал уже с оттенком скуки, как у человека, уставшего от ожиданий:

– Но мы даём тебе шанс. Ты можешь доказать верность. Прямо сейчас. Принеси клятву. На крови. Поклянись быть верным Пяти Пикам Бессмертных, следовать решению Совета, не скрывать развития и не нарушать внутренний устав секты. Принеси её, и получишь прощение. Отказ – будет рассматриваться как окончательное нарушение воли Совета. И меры будут приняты немедленно.