Лаззаро, схватив его за плечо, спросил:

— Кто они? Где их найти?

Гэбрэ, опустив глаза, ответил:

— Не знаю имён, синьор. Один торгует кофе, у лавки. Другие с ним.

Лаззаро, кивнув солдату, крикнул:

— К лавке! Хватайте всех!

Патруль ворвался в лавку Мэазы, где мешки с кофе громоздились у стен. Абраха, сортировал зёрна. Тэкле стоял у входа, а Мэаза торговался с покупателем. Солдаты окружили их. Лаззаро схватил Мэазу:

— Вы были у дома девки! Где полковник?

Мэаза, подняв руки, ответил:

— Синьор, я торгую кофе. Ничего не знаю.

Лаззаро, ударив его в лицо, крикнул:

— Лжёшь! Тащите их!

Абраху и Тэкле связали, Тэкле шепнул:

— Абраха, они знают… Мы пропали…

Абраха, стиснув зубы, ответил:

— Молчи, Тэкле. Только молчи.

В тюрьме Абраху, Тэкле и Мэазу бросили в соседнюю комнату, пол был пыльный, а стены покрыты трещинами. Винченцо, войдя, ухмыльнулся, его нож сверкнул. Он сказал Абрахе:

— Здоровяк, говори. Где полковник?

Абраха, сжав кулаки, ответил:

— Я ничего не знаю, синьор.

Винченцо ударил Тэкле в живот, тот застонал:

— Пожалуйста… я не виноват…

Мэаза, рванувшись, крикнул:

— Оставьте его! Мы торгуем кофе, и всё!

Винченцо, полоснув ножом по руке Мэазы, сказал:

— Назови имена, или хуже будет!

Тэкле, корчась, шепнул Абрахе:

— Я не выдержу… Моя семья…

Абраха, сжав его плечо, ответил:

— Держись, Тэкле.

В Асмэре, в штабе, Родольфо Грациани стоял у карты, его глаза горели яростью. Он сказал Риччи:

— Альберто, что с допросами?

Риччи, теребя фуражку, ответил:

— Девка молчит, командующий. Но мы взяли троих. Винченцо их ломает.

Грациани, сжав кулаки, сказал:

— Выжмите из них всё! Они должны знать где Лоренцо!

В тюрьме Зэра, ослабевшая, сидела на стуле, кровь текла по руке. Винченцо, вернувшись, сказал:

— Твои друзья уже тут, рядом. Назови имена!

Зэра, с трудом подняв глаза, ответила:

— Я одна…

Маттео, ворвавшись, крикнул:

— Сержант, старик мог ошибиться!

Винченцо рявкнул:

— Они были у её дома! Бейте их!

В соседней комнате Абраха молчал, а Тэкле шептал:

— Я не хотел…

Мэаза, с кровью на губах, сказал:

— Тэкле, держись. Ради всех нас.

Утро 19 февраля 1936 года в провинции Шэньси, в глубине Китая, пробивалось сквозь пелену тумана, что стелился над холмами, покрытыми редкими бамбуковыми рощами, где листва, влажная от росы, шуршала под тёплым, липким ветром. Небо, серое, с тяжёлыми облаками, низко нависало над землёй, обещая ливень; первые капли, редкие и крупные, падали на рисовые поля, где молодая зелень, едва пробившаяся из земли, блестела в тусклом свете. Река, мутная, с илистыми берегами, текла медленно, её воды плескались о корни старых ив, чьи ветви, длинные и поникшие, касались поверхности, создавая рябь. Деревни, с глинобитными хижинами под соломенными крышами, теснились у подножия холмов, их стены, потрескавшиеся от солнца и дождей, были покрыты пятнами сырости. Дворы, заваленные корзинами с рисом, связками бамбука и глиняными кувшинами, гудели от голосов крестьян, чьи рубахи, выцветшие и потёртые, липли к телу от влажности. Погода, душная, с температурой, поднимавшейся к 25 градусам, приносила тяжесть в движения, а ветер, тёплый и влажный, нёс пыль по узким тропам, что вились между полями и рощами. В деревне Чанцзя, где десяток домов окружал старый амбар, переделанный под штаб коммунистов, кипела жизнь: бойцы в серых куртках, с винтовками, многие из которых были старыми и ржавыми, маршировали на поле, их шаги поднимали клубы пыли, смешанной с грязью, а команды командиров звучали резко, перекрывая шум ветра и далёкий плеск реки.

В центре деревни, у амбара с деревянными стенами, покрытыми трещинами и пятнами от дождей, стоял Ван Чжэн, 42-х летний командир отряда, коренастый, с короткими чёрными волосами, тронутыми сединой, и глубокими морщинами на лбу, вырезанными годами борьбы и бессонных ночей. Его тёмные глаза, внимательные, но усталые, следили за бойцами, отрабатывавшими манёвры на поле, где грязь уже хлюпала под ногами, а дождь начинал усиливаться. Его серая куртка, с потёртыми локтями, была застёгнута под горло, а лицо выражало тревогу, скрытую за маской решимости. Он думал о семье, оставленной в другой провинции, о письмах, которые не доходили, и о японцах, чья тень нависала над Шэньси.

Рядом, у грубо сколоченного стола, заваленного картами, исписанными чернилами, и донесениями, сидел Ли Юн, молодой и худощавый боец, его пальцы теребили ремень старой винтовки, чей затвор скрипел, словно жалуясь на годы службы. Его молодое лицо, с гладкой кожей, было напряжено, глаза бегали от Вана к полю, где неопытные бойцы путались в строю. Ли вспоминал свою деревню, сожжённую два года назад, и клятву, данную матери, — бороться до конца.

Чжан Мэй, 30-летняя разведчица, с короткими чёрными волосами, перебирала бумаги, её пальцы двигались быстро, а лицо оставалось сосредоточенным, скрывая страх, что её донесения могут опоздать. Она знала, что японцы близко, и каждый день приближал катастрофу.

Крестьянин Лю Хай, с мозолистыми руками и усталым лицом, принёс корзину с рисом, его рубаха, мокрая от работы, липла к спине, а глаза, тёмные и тревожные, следили за бойцами, словно ища в них надежду для своей семьи. Советский агент Григорий Волков, высокий, с седыми висками и строгим лицом, стоял у входа в амбар, его взгляд, холодный и цепкий, скользил по деревне, отмечая каждое движение. Он думал о Москве, о приказах начальства, о тонкой игре, которую вёл Сталин, следя за Японией и Европой.

Новые лица окружали штаб. Чэнь Линь, 20-ти лет, худой боец с горящими глазами, полный энтузиазма, но скованный страхом, сжимал винтовку, словно она была его единственной опорой. Он мечтал о славе, но каждый выстрел на учениях напоминал ему о смерти брата, убитого японцами. Сяо Фэн, крестьянка, с длинными косами и потёртой юбкой, стояла у амбара, её глаза, полные тревоги, следили за сыном, Лю Сяо, игравшим у реки с другими детьми. Она вспоминала мужа, пропавшего в прошлом году, и молилась, чтобы сын не увидел войны. Лю Сяо, с невинным взглядом, теребил палку, строя плот из веток, но его вопросы о японцах пугали мать.

Ветеран Хуан Вэй, 47-ми лет, с циничной улыбкой и шрамами на руках, чистил винтовку, его движения были автоматическими, а мысли — горькими, полными воспоминаний о прошлых поражениях.

Ван Лихуа, крестьянка, с усталым лицом и натруженными руками, несла воду в глиняном кувшине, её глаза выражали смесь веры в дело и отчаяния за будущее деревни. Чжао Мин, импульсивный боец, с быстрыми движениями и громким голосом, спорил с товарищами, его вера в победу была фанатичной, но необузданной. Цуй Фан, крестьянин, с худым лицом и бегающими глазами, стоял в стороне, его руки дрожали, когда он думал о японских агентах, обещавших ему рис за сведения. Мао Чжи, боец, с твёрдым характером, но внутренними сомнениями, проверял патроны, разрываясь между желанием сражаться и страхом за сестру, оставшуюся в другой деревне. Чжан Юй, старейшина деревни, с седыми волосами и мудрым, но усталым взглядом, сидел у хижины, его размеренный голос успокаивал крестьян, но в душе он боялся, что война уничтожит всё.

Ван Чжэн, оглядев бойцов, маршировавших в грязи, сказал Ли Юну:

— Юн, проверь, чтобы все были на позициях. Японцы не дадут нам времени на ошибки.

Ли, вскочив, ответил:

— Командир, мы стараемся, но винтовок не хватает. Половина не стреляет, патроны ржавые, затворы заедают.

Ван, сжав кулак, повернулся к Волкову:

— Григорий, Москва обещала помощь. Где же она? Мы не можем драться с пустыми руками.

Волков, шагнув к столу, ответил:

— Запрос отправлен, Ван. Молотов знает ваши нужды. Оружие и еда придут, но доставка через горы займёт недели.

Чжан Мэй, отложив донесение, вмешалась: