Промчались дни мои – как бы оленей Косящий бег. Срок счастья был короче, Чем взмах ресницы. Из последней мочи Я в горсть зажал лишь пепел наслаждений. По милости надменных обольщений Ночует сердце в склепе скромной ночи, К земле бескостной жмется. Средоточий Знакомых ищет, сладостных сплетений. Но то, что в ней едва существовало, – Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури, Пленять и ранить может, как бывало. И я догадываюсь, брови хмуря, – Как хороша – к какой толпе пристала – Как там клубится легких складок буря… 4–8 января 1934 «Как из одной высокогорной щели…»
Как из одной высокогорной щели Течет вода – на вкус разноречива – Полужестка, полусладка, двулична, – Так, чтобы умереть на самом деле, Тысячу раз на дню лишусь обычной Свободы вздоха и сознанья цели… «Голубые глаза и горячая лобная кость…» Голубые глаза и горячая лобная кость – Мировая манила тебя молодящая злость. И за то, что тебе суждена была чудная власть, Положили тебя никогда не судить и не клясть. На тебя надевали тиару – юрода колпак, Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак! Как снежок, на Москве заводил кавардак гоголек, – Непонятен-понятен, невнятен, запутан, лего́к… Собиратель пространства, экзамены сдавший птенец, Сочинитель, щегленок, студентик, студент, бубенец. Конькобежец и первенец, веком гонимый взашей Под морозную пыль образуемых вновь падежей. Часто пишется – казнь, а читается правильно – песнь. Может быть, простота – уязвимая смертью болезнь? Прямизна нашей мысли не только пугач для детей? Не бумажные дести, а вести спасают людей. Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши, Налетели на мертвого жирные карандаши. На коленях держали для славных потомков листы, Рисовали, просили прощенья у каждой черты. Меж тобой и страной ледяная рождается связь – Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь. Да не спросят тебя молодые, грядущие – те, Каково тебе там – в пустоте, в чистоте-сироте… 10–11 января 1934 10 января 1934 1. «Меня преследуют две-три случайных фразы…» Меня преследуют две-три случайных фразы, Весь день твержу: печаль моя жирна… О Боже, как жирны и синеглазы Стрекозы смерти, как лазурь черна. Где первородство? Где счастливая повадка? Где плавкий ястребок на самом дне очей? Где вежество? Где горькая украдка? Где ясный стан? Где прямизна речей, – Запутанных, как честные зигзаги У конькобежца в пламень голубой, – Морозный пух в железной крутят тяге, С голуботвердой чокаясь рекой? Ему пространств инакомерных норы, Их, близких, их, союзных, голоса, Их, внутренних, ристалищные споры Представились в полвека, в полчаса. И вдруг открылась музыка в засаде, Уже не хищницей лиясь из-под смычков, Не ради слуха или неги ради – Лиясь для мышц и бьющихся висков, – Лиясь для ласковой, только что снятой маски, Для пальцев гипсовых, не держащих пера, Для укрупненных губ, для укрепленной ласки Крупнозернистого покоя и добра… Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось, Кипела киноварь здоровья, кровь и пот – Сон в оболочке сна, внутри которой снилось На полшага продвинуться вперед. А посреди толпы стоял гравировальщик, Готовясь перенесть на истинную медь То, что обугливший бумагу рисовальщик Лишь крохоборствуя успел запечатлеть. Как будто я повис на собственных ресницах, И, созревающий, и тянущийся весь, – Доколе не сорвусь – разыгрываю в лицах Единственное, что мы знаем днесь!.. 16 января 1934 2. «Когда душе и то́ропкой и робкой…» Когда душе и то́ропкой и робкой Предстанет вдруг событий глубина, Она бежит виющеюся тропкой, Но смерти ей тропина не ясна. Он, кажется, дичился умиранья Застенчивостью славной новичка Иль звука – первенца в блистательном собраньи, Что льется внутрь – в продольный лес смычка – И льется вспять, еще ленясь и мерясь То мерой льна, то мерой волокна, И льется смолкой, сам себе не верясь, Из ничего, из нити, из темна, – Лиясь для ласковой, только что снятой маски, Для пальцев гипсовых, не держащих пера, Для укрупненных губ, для укрепленной ласки Крупнозернистого покоя и добра. Январь 1934 «Он дирижировал кавказскими горами…»
Он дирижировал кавказскими горами И машучи ступал на тесных Альп тропы, И, озираючись, пустынными брегами Шел, чуя разговор бесчисленной толпы. Толпы умов, влияний, впечатлений Он перенес, как лишь могущий мог: Рахиль глядела в зеркало явлений, А Лия пела и плела венок. Январь 1934 |
