«Уничтожает пламень…» Уничтожает пламень Сухую жизнь мою, И ныне я не камень, А дерево пою. Оно легко и грубо; Из одного куска И сердцевина дуба, И весла рыбака. Вбивайте крепче сваи, Стучите, молотки, О деревянном рае, Где вещи так легки. 1915 «Здесь я стою – я не могу иначе…»
«Hier stehe ich – ich kann nicht anders…» «Здесь я стою – я не могу иначе»: Не просветлеет темная гора – И кряжистого Лютера незрячий Витает дух над куполом Петра. 1913 (1915?) Аббат О, спутник вечного романа, Аббат Флобера и Золя – От зноя рыжая сутана И шляпы круглые поля; Он всё еще проходит мимо, В тумане полдня, вдоль межи, Влача остаток власти Рима Среди колосьев спелой ржи. Храня молчанье и приличье, Он должен с нами пить и есть И прятать в светское обличье Сияющей тонзуры честь. Он Цицерона на перине Читает, отходя ко сну: Так птицы на своей латыни Молились богу в старину. Я поклонился, он ответил Кивком учтивым головы И, говоря со мной, заметил: «Католиком умрете вы!» Потом вздохнул: «Как нынче жарко!» И, разговором утомлен, Направился к каштанам парка, В тот замок, где обедал он. 1915, (1914?) «От вторника и до субботы…» От вторника и до субботы Одна пустыня пролегла. О, длительные перелеты! Семь тысяч верст – одна стрела. И ласточки, когда летели В Египет водяным путем, Четыре дня они висели, Не зачерпнув воды крылом. 1915 «И поныне на Афоне…» И поныне на Афоне Древо чудное растет, На крутом зеленом склоне Имя Божие поет. В каждой радуются келье Имябожцы-мужики: Слово – чистое веселье, Исцеленье от тоски! Всенародно, громогласно Чернецы осуждены, Но от ереси прекрасной Мы спасаться не должны. Каждый раз, когда мы любим, Мы в нее впадаем вновь. Безымянную мы губим Вместе с именем любовь. 1915 «О свободе небывалой…» О свободе небывалой Сладко думать у свечи. – Ты побудь со мной сначала, – Верность плакала в ночи, – Только я мою корону Возлагаю на тебя, Чтоб свободе, как закону, Подчинился ты, любя… – Я свободе, как закону, Обручен, и потому Эту легкую корону Никогда я не сниму. Нам ли, брошенным в пространстве, Обреченным умереть, О прекрасном постоянстве И о верности жалеть! 1915 Дворцовая площадь Императорский виссон И моторов колесницы – В черном омуте столицы Столпник-ангел вознесен. В темной арке, как пловцы, Исчезают пешеходы, И на площади, как воды, Глухо плещутся торцы. Только там, где твердь светла, Черно-желтый лоскут злится, Словно в воздухе струится Желчь двуглавого орла. Июнь 1915 «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…» Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся. Как журавлиный клин в чужие рубежи – На головах царей божественная пена – Куда плывете вы? Когда бы не Елена, Что Троя вам одна, ахейские мужи? И море, и Гомер – всё движется любовью. Кого же слушать мне? И вот, Гомер молчит, И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью. 1915 «С веселым ржанием пасутся табуны…» С веселым ржанием пасутся табуны, И римской ржавчиной окрасилась долина; Сухое золото классической весны Уносит времени прозрачная стремнина. Топча по осени дубовые листы, Что густо стелются пустынною тропинкой, Я вспомню Цезаря прекрасные черты – Сей профиль женственный с коварною горбинкой! Здесь, Капитолия и Форума вдали, Средь увядания спокойного природы, Я слышу Августа и на краю земли Державным яблоком катящиеся годы. Да будет в старости печаль моя светла: Я в Риме родился, и он ко мне вернулся; Мне осень добрая волчицею была, И – месяц Цезаря – мне август улыбнулся. Август 1915 |
