Стихи 1908–1925 гг., как и в книге «Стихотворения» 1928 г., воспроизводятся в виде трех разделов: «Камень», «Tristia» и «1921–1925». Стихи 1930–1934 гг. представлены в разделе «Новые стихи», 1935–1937 гг. – в разделе «Воронежские стихи», стихи, написанные после возвращения из Воронежа в Москву – в подборке «Последние стихи». Остальные стихотворения составляют раздел «Стихи, не вошедшие в основное собрание». Из переводов печатаются только те, которые сам автор ставил в ряду своих оригинальных произведений: четыре сонета Петрарки, отрывок старофранцузского эпоса «Сыновья Аймона» и «Начало «Федры» Расина. ‹…›

Мандельштам – трудный поэт, большинство его стихов сложны для понимания: сообщить пояснения к отдельным реалиям или назвать повод к написанию стихотворения бывает недостаточно для понимания. Поэтому мы, во-первых, вводим в комментарий элементы интерпретации (разумеется, не притязая на окончательную истинность, – пусть эти грубые пересказы подтолкнут читателя к более тонким самостоятельным наблюдениям) и, во-вторых, группируем примечания к отдельным стихотворениям так, чтобы прояснить их взаимную близость и перекличку. Образцом для этого необычного построения нам служил комментарий Б. Эйхенбаума к лирике Лермонтова в 1-м издании «Библиотеки поэта» 1940 г. «Подтексты», намеки в текстах Мандельштама на тексты других авторов, очень многочисленные, отмечаются лишь в малой части. Сокращение ОМ обозначает О. Э. Мандельштам, сокращение НЯМ – Н. Я. Мандельштам.

Первые сохранившиеся стихотворения ОМ были написаны в годы учения в Тенишевском училище (1899–1907) и напечатаны в училищном рукописном журнале «Пробужденная мысль» (1907):

«Среди лесов, унылых и заброшенных…» и «Тянется лесом дороженька пыльная…». В 1905 г. в Лифляндии, в Зегевольде (ныне Сигулда) вспыхнуло восстание латышских батраков против немецких помещиков и в конце года было разгромлено карательной экспедицией; в 1906 г. ОМ с семьей проводил лето в этих местах и по свежим впечатлениям написал (в некрасовской и народовольческой стилистике) эти стихи. Еще в 1911–1912 г. он по памяти читал их Г. Иванову; «Варшавянку» он считал непревзойденным образцом гражданской лирики», – вспоминал Иванов.

Зиму после училища ОМ проводит в Париже; весной 1908 г. он посылает матери письмо со стих. «О красавица Сайма, ты лодку мою колыхала…» и замечанием: «Маленькая аномалия: «тоску по родине» я испытываю не о России, а о Финляндии…» В детстве и юности ОМ бывал в Финляндии почти ежегодно (см. «Шум времени»), в том числе и на озере Сайма, воспетом Вл. Соловьевым. Калевала – финский народный эпос, но никаких конкретных его мотивов в стихотворении нет.

Зимой 1908–1909 г. ОМ в Петербурге, заводит литературные знакомства, посещает «башню» Вяч. Иванова; в 1909–1910 г. слушает лекции в Гейдельберге (старофранцузская словесность), посылает оттуда стихи Вяч. Иванову. Затем живет в Петербурге (летом – в Финляндии, потом в Крыму), в 1911–1917 гг. учится в Петербургском университете на романском отделении. Стихотворение-манифест «В непринужденности творящего обмена…» относится к 1909 г. лишь условно; и Тютчев и Верлен были высоко чтимы символистами, но ребячество Верлена (и щебетанье птичье) при этом подчеркивалось редко. Между тем для ОМ это, по-видимому, было важно (в 1908 г. ему 17 лет; ср. позднейшее стих. «О, как мы любим лицемерить…» о чувстве небытия за спиною). Мотив детскости проходит во многих стихах 1908–1909 гг. «Только детские книги читать…» – уход от ранней усталости в смутные воспоминания раннего детства. «Сусальным золотом горят…» (сусальное – из тоненьких листков для дешевой позолоты) – игрушечный мир с ненастоящим страхом и смехом, свободно выбранный печальной душой. «Истончается тонкий тлен…» – я сам создаю свой искусственный мир, но остаюсь печально неудовлетворен его несовершенством (стихотворение выдержано в редком ритме и, хотя не входило в сборники ОМ, надолго запомнилось современникам). «Есть целомудренные чары…» – о римских домашних богах пенатах или ларах в нише над алтарем, они тоже похожи на игрушечные фигурки и вещают игрушечную судьбу. «Ни о чем не нужно говорить…» – даже не детское, а звериное бездумное слияние с природой. Несколько более позднее возвращение этой темы – в стих. «Как кони медленно ступают…» – болезнь, полусон и детская доверчивость чужой заботе.

Та же детская удивленная интонация – в стих. «Дано мне тело – что мне делать с ним…» – подчеркнута логической попыткой осмыслить свою хрупкую мгновенность в огромной вечности: мир – теплица (слово, по созвучию просвечивающее сквозь слово темница), снаружи – мороз, внутри – мое дыхание, оно ложится на стекла и застывает на них неповторимым (неузнаваемым) узором. Это стихотворение было первым выступлением ОМ в печати (вместе со стих. «Медлительнее снежный улей…», «Истончается тонкий тлен…», «Silentium», «Невыразимая печаль…» – в «Аполлоне», 1910, № 9). Под заглавием «Дыхание» оно открывало первое издание «Камня» в 1913 г. При переиздании «Камня» в 1916 г. на первое место были выдвинуты другие стихотворения – подчеркнуто фрагментарные четверостишия «Звук осторожный и глухой…» (недоговоренное предложение, без сказуемого, и с парадоксальным образом фона – напева тишины; М. Цветаева твердо считала, что этот плод – яблоко) и «Из полутемной залы, вдруг…» (выхваченное звено неясного любовного сюжета, тоже с детской наивной интонацией в 3-м стихе).

Любовная тема нехарактерна для раннего ОМ: Ахматова уверяла, будто он сам считал, что не умел писать «женщине и о женщине». Все же это преувеличение: несколько стихотворений 1909–1911 гг. говорят о любви, любовной нежности и даже (самое позднее) о любовной страсти. Адресаты стихов неизвестны; брат ОМ вспоминает, что это могли быть сестры Кушаковы из Выборга (см. «Шум времени», гл. 5). Это «Музыка твоих шагов…» и «Ты прошла сквозь облако тумана…» (где смутный образ героини вписывается то в зиму, то в осень), «Твоя веселая нежность…», «Нежнее нежного…», «Что музыка нежных…», «Нету иного пути…», «Не спрашивай: ты знаешь, Что нежность безотчетна…» – о гипнотизирующей любви-неизбежности, стремящейся к нам «оттуда». Главное слово – «нежность», героиня – нездешняя и печальная, у нее тонкие пальцы и хрупкое тело, поцеловать ей руку – как переплыть море, за которым поет любовь. Большинство этих стихотворений написаны сложными ритмами и особенно строфами и производят впечатление не только эмоциональных, но и формальных экспериментов. К этим стихам примыкает и метафорическое «Мой тихий сон, мой сон ежеминутный…», где на перекрестке удивленных глаз вспыхивает понимание и вновь затухает в тумане ненадежного общения – но здесь речь идет уже не о двух влюбленных, а о целой группе близких, но обреченных на взаимонепонимание лиц. Та же тема возникает и в одном из самых значительных стихотворений этого времени – Silentium (отклик на одноименное стихотворение Тютчева). Она в первой строфе – это Афродита, рождающаяся из пены (вторая строфа) и прямо названная лишь в последней строфе; как Афродита из пены, так рождается слово из музыки, и если музыка – ненарушаемая связь всего сущего, то отделившееся слово (вышедшее из немоты, silentium) разъединяет людей – достаточно слову вернуться в музыку, и сердцам станет стыдно за свою взаимонепонимающую раздельность.

Новой формой, найденной молодым поэтом в обживании чужого мира, становится стихотворный натюрморт, редкий у символистов и их предшественников. «Невыразимая печаль…» – просыпающаяся женщина, букет в вазе у изголовья, глоток вина и бисквит; отрывистые метафорические предложения в первой публикации были заострены вовсе антиграмматической концовкой «И, тоненький бисквит ломая, Тончайших пальцев белизна». «На перламутровый челнок…» – плетение кружев под косыми лучами солнца, когда движущаяся рука с крючком (с перламутровой рукоятью?) быстро перемещается из солнечной полосы в теневую. «Медлительнее снежный улей…» – солнечная зимняя комната, замерзшее окно и за ним кружащийся снег, а перед ним стул с наброшенной на него синей женской вуалью (мороз ассоциируется с вечностью – реминисценция из «Снежной королевы» Андерсена, – а искрящаяся вуаль с быстроживущей мгновенностью). «Пустует место. Вечер длится…» – чашка чая или кофе с волнами пара над нею ждет женщину, а она не идет. «В просторах сумеречной залы…» – пустая комната, на столе высокие вазы, из них смотрят высокие лилии и раскрытыми цветами как бы просят вина.