6. «Когда, уничтожив набросок…» Когда, уничтожив набросок, Ты держишь прилежно в уме Период без тягостных сносок, Единый во внутренней тьме, И он лишь на собственной тяге, Зажмурившись, держится сам, Он так же отнесся к бумаге, Как купол к пустым небесам. Ноябрь 1933 – январь 1934 7. «И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме…»
И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме, И Гете, свищущий на вьющейся тропе, И Гамлет, мысливший пугливыми шагами, Считали пульс толпы и верили толпе. Быть может, прежде губ уже родился шепот, И в бездревесности кружилися листы, И те, кому мы посвящаем опыт, До опыта приобрели черты. Ноябрь 1933 – январь 1934 8. «И клена зубчатая лапа…» И клена зубчатая лапа Купается в круглых углах, И можно из бабочек крапа Рисунки слагать на стенах. Бывают мечети живые – И я догадался сейчас: Быть может, мы – Айя-София С бесчисленным множеством глаз. Ноябрь 1933 – январь 1934 9. «Скажи мне, чертежник пустыни…» Скажи мне, чертежник пустыни, Арабских песков геометр, Ужели безудержность линий Сильнее, чем дующий ветр? – Меня не касается трепет Его иудейских забот – Он опыт из лепета лепит И лепет из опыта пьет. Ноябрь 1933 – январь 1934 10. «В игольчатых чумных бокалах…» В игольчатых чумных бокалах Мы пьем наважденье причин, Касаемся крючьями малых, Как легкая смерть, величин. И там, где сцепились бирюльки, Ребенок молчанье хранит – Большая вселенная в люльке У маленькой вечности спит. Ноябрь 1933, июль 1935 11. «И я выхожу из пространства» И я выхожу из пространства В запущенный сад величин И мнимое рву постоянство И самосогласье причин. И твой, бесконечность, учебник Читаю один, без людей – Безлиственный, дикий лечебник, Задачник огромных корней. Ноябрь 1933 – июль 1935 Из Петрарки I. «Речка, распухшая от слез соленых…» Valle che de’lamenti miei se’ piena… Речка, распухшая от слез соленых, Лесные птахи рассказать могли бы, Чуткие звери и немые рыбы, В двух берегах зажатые зеленых; Дол, полный клятв и шепотов каленых, Тропинок промуравленных изгибы, Силой любви затверженные глыбы И трещины земли на трудных склонах: Незыблемое зыблется на месте, И зыблюсь я… Как бы внутри гранита Зернится скорбь в гнезде былых веселий, Где я ищу следов красы и чести, Исчезнувшей, как сокол после мыта, Оставив тело в земляной постели. Декабрь 1933 – январь 1934 II. «Как соловей, сиротствующий, славит…» Quel rosignuol, che si soave piagne… Как соловей, сиротствующий, славит Своих пернатых близких, ночью синей, И деревенское молчанье плавит По-над холмами или в котловине, И всю-то ночь щекочет и муравит И провожает он, один отныне, – Меня, меня! Силки и сети ставит И нудит помнить смертный пот богини! О, радужная оболочка страха! – Эфир очей, глядевших в глубь эфира, Взяла земля в слепую люльку праха – Исполнилось твое желанье, пряха, И, плачучи, твержу: вся прелесть мира Ресничного недолговечней взмаха. Декабрь 1933 – январь 1934 III. «Когда уснет земля и жар отпышет…» Or che’l ciel et la terra e’l vento tace… Когда уснет земля и жар отпышет, И на душе зверей покой лебяжий, Ходит по кругу ночь с горящей пряжей И мощь воды морской зефир колышет, – Чую, горю, рвусь, плачу – и не слышит, В неудержимой близости всё та же: Целую ночь, целую ночь на страже И вся как есть далеким счастьем дышит. Хоть ключ один – вода разноречива: Полужестока, полусладка. Ужели Одна и та же милая двулична? Тысячу раз на дню, себе на диво, Я должен умереть на самом деле, И воскресаю так же сверхобычно. Декабрь 1933 – январь 1934 IV. «Промчались дни мои – как бы оленей…»
I di miei più leggier’ che nessun cervo… вернутьсяДолина, что жалобами моими полна… Петрарка (итал.). вернутьсяТот соловей, что так нежно оплакивает… Петрарка (итал.). вернутьсяКогда небо, и земля, и ветер умолкают… Петрарка (итал.). вернутьсяДни мои легче любого оленя… Петрарка (итал.). |
