Со стороны казалось, будто Людвиг и Любовь – важные шишки, у которых целая армия на побегушках. Но они-то прекрасно понимали: влиятельными их делает не власть, а полезность.

Когда Людвиг Булавкин подошёл к пикапу, он бросил взгляд на одного из своих подручных, стоявшего рядом с машиной, и негромко сказал:

- Чуть позже раздай солдатам сигареты. Мы ведь не просто так их с собой тащим.

- Принято, а сколько им отсыпать? – уточнил тот, слегка прищурившись от солнца.

- Пока что один блок. Мы же десять блоков прихватили, не обнищаем. Раздавай понемногу, с толком. Народ у нас новый, солдаты пока между собой не притёрлись. А сигарета – это, знаешь ли, универсальный способ сблизиться.

Он ухмыльнулся, уже направляясь к кузову пикапа. Но, едва заглянув под брезент, как тут же выпрямился и выругался:

- Да чтоб тебя медведь утащил! Косой, ты чего тут натворил, а?!

Из-под тента поднялась растрёпанная голова Косого. Он спокойно вытер рот тыльной стороной ладони, громко отрыгнул и с совершенно невозмутимым видом ответил:

- В смысле "натворил"? Я просто ел. Что за паника, как будто пульт от ракеты проглотил.

Он нехотя поднялся на ноги, потянулся, поскрипывая суставами, и начал отряхивать с себя крошки, оставшиеся после плотного "перекуса". И что самое главное, невероятно вкусного!

Людвиг заглянул внутрь кузова и замер. Ужас и скорбь пополам отразились на его лице: пустые банки от тушёнки и обёртки от галет были разбросаны повсюду, словно после нашествия саранчи.

- Ты, свинья непуганая, – взвыл он, – ты один сожрал пять банок тушёнки?! За одно утро?! Да ты чего, в себя не приходишь с войны?

Ярослав фыркнул:

- А что такого-то? Вкусная была, между прочим. Я только разогнался, ты меня прервал на середине удовольствия. Да и питьевая вода в машине – вон целый запас, хоть залейся. Чего жалко-то?

Косой вновь потянулся и хрустнул шеей, словно совсем не ощущал, что объелся до одури.

Людвиг скривился, глядя на его раздутый живот:

- Ты на четвёртом месяце, что ли?! Вот серьёзно, у тебя пузо как у беременной! Тебе не жмёт, не колет, а? Или ты планировал объесться до комы?

На самом деле, прошли времена, когда Ярослав Косой довольствовался объедками. В самые голодные дни он откладывал пайки для Лёшки, оставляя себе лишь самый минимум. А теперь, когда жизнь чуть наладилась, он, казалось, решил наверстать всё сразу.

Да и тушёнка была не абы какие – добротной, да по галеты, хрустящие, ароматные. Особенно с луком. А уж такие деликатесы, как соль и сахар, в их родном городе считались настоящей роскошью. Чаще всего из еды у них была варёная картошка, да и та – почти без вкуса. Так что сейчас Ярослав с аппетитом глотал то, чего раньше даже в руках не держал с прошлой жизни.

- Да это всё потому, что ты сам разрешил мне залезть в кузов! – огрызнулся Косой, мотнув головой так, что прядь волос, пропитанная потом, слиплась. – Хотя, если уж ты об этом заговорил, мне действительно нехорошо…, – Он спрыгнул на землю с металлическим звоном подошв и рванул в сторону ближайших кустов. – Вы пока кушайте без меня, – крикнул он через плечо. – А меня… извините, нужда зовёт!

Он почти сразу исчез за пригорком, оставив после себя только пыль и слегка тревожный запах.

Людвиг Булавкин нахмурился, глядя ему вслед. Остальные переглянулись – обстановка в пустошах и без того была напряжённой, а тут ещё и этот гастрономический торнадо в лице Косого.

- Может, всё-таки позволим ему ехать внутри? – неуверенно произнёс один из бойцов, мнущий в пальцах пустую пачку от армейских галет.

Людвиг метнул на него тяжёлый взгляд, словно тот предложил впустить в машину голодного волка.

- Это ещё почему? Мы теперь беженцев будем к себе в кабину сажать? Ты посмотри на него – ни формы, ни дисциплины. Один беспорядок.

- Да я просто подумал…, – пробурчал тот, потупившись. – Если он ещё два дня будет ехать в кузове и продолжать жрать с таким аппетитом, боюсь, мы до Крепости 333 с пустыми руками приедем.

Людвиг задумался. Он в уме прикинул, сколько уже съедено и сколько осталось. По грубым подсчётам выходило, что с такой скоростью запасы закончатся раньше, чем они пересекут старую границу у ручья с вымершими берёзами.

- Пожалуй, ты прав, – нехотя признал он. – Этот парнишка сожрёт весь наш пай, даже не чихнув.

Так, после недолгого, но весьма оживлённого обсуждения, группа приняла мудрое, хоть и болезненное решение: посадить Косого в кабину, где за ним можно будет хотя бы приглядывать.

Когда Ярослав вернулся, посвежевший и довольный, ему торжественно сообщили новость. Но вместо благодарности, тот вдруг помрачнел, как будто его личное достоинство наступили грязным сапогом.

- Я не буду в машину садиться! – воскликнул он, театрально хватаясь за сердце. – Вы что, издеваетесь?! Я же беженец! Пыль дорог, холод кузова – вот моя доля. А вы хотите меня на мягкое сиденье, да ещё и рядом с вами?!

Он обернулся к остаткам своих крекеров, которые успел припрятать за канистрой.

- Оставьте меня с моей тушёнкой и галетами! Они меня понимают! И не осуждают меня, между прочим!

- Ну вы только гляньте, артист нашёлся, – пробурчал кто-то из группы, перекатывая сигарету во рту.

Но в итоге, после совместных усилий, уговариваний, лёгкой ругани и одного внезапного толчка в спину, Косой был впихнут в кабину между двумя солдатами. Он устроился с видом человека, которого только что лишили свободы слова, но в глубине души явно был не прочь прокатиться с комфортом. Тем боле он уже наелся от души и вряд ли ещё много смог бы съесть.

Недовольство Косым в группе росло не по дням, а по часам – и, надо сказать, было вполне оправданно. Он ведь с самого начала повёл себя так, будто впрямь не нуждался в их предложении, словно быть проводником для важных персон из Крепости – это какое-то унижение. Словно у него – дела поважнее.

А между тем, все знали, какую цену имели такие возможности. Вон, старик Ван ещё весной говорил: мол, если один из крепостных начальников пальцем покажет – ты, мол, иди с нами – всё, считай, жизнь удалась. И не важно, что будешь таскать ящики, указывать дорогу или воду носить. Главное – тебя уже заметили. Ты свой.

Многие бы за такую возможность в лепёшку расшиблись. А этот Косой – фыркнул и отвернулся, как будто его позвали мусор выносить. Ну и кто он после этого?

Особенно досталось ему после истории с тушёнкой. Казалось бы, а осадочек остался. Людвиг Булавкин с тех пор вообще ходил, как на иголках. Молча жевал пайковую тушёнку, но видно было – кипит.

В какой-то момент он не выдержал и снова заговорил с Любовью Синявиной, единственной в группе, кто ещё сохранял к Ярославу хоть толику терпения.

- Люб, ну послушай…, – начал он, стараясь держать голос ровным. – Мы ведь только полдня в пути. Вернёмся в город, найдем кого поадекватнее – и нормально двинем. День потеряем, не беда. Зато потом спокойней будет.

Да всего-то полдня, а косой уже почти всех выбесил.

Любовь сидела у окна, пальцем водя по запотевшему стеклу. За ним тянулась выжженная степь, ни куста, ни лужицы – всё, как на ладони.

- Это всё равно пустая трата времени, – тихо сказала она, не оборачиваясь.

- Ты не подумала вот о чём, – продолжил Людвиг, в попытке продавить свою позицию, чуть поддавшись вперёд. – Этот парень… он мне ненадёжным кажется. В любой момент может свернуть куда-нибудь не туда, а мы и глазом моргнуть не успеем. Раньше слышал – мол, в городе беженцы совсем распущенные. Но чтобы вот так? Даже я такого не ожидал.

Любовь только покачала головой, и в голосе её прозвучала лёгкая усталость:

- Нет. Назад не вернёмся. – Горы…, – задумчиво произнесла она. – Кроме него, никто не сможет нас через них провести.

- Да что ты заладила! – вспыхнул Людвиг Булавкин с презрением, глядя на неё искоса. – Старик Ван говорил, мол, если даже этот Косой не справится – никто не справится. Но подол у нас большой, неужели и вправду не найдётся нормального проводника, с мозгами и совестью? Мы ведь спрашивали только в центре. А ведь есть ещё район шахт, где людей не меньше, чем в полгорода! Семь здоровенных шахт – там живут, пашут, и по сусекам не наскребали бы! Если бы пошли туда, может, и нашли бы кого получше….