- Потерпи, Лёшенька, сейчас станет легче…, – тихо сказала Лариска, прикладывая прохладное полотенце ему ко лбу.

Он застонал, не приходя в себя. Губы его шевелились, но слов было не разобрать – только тревожный, прерывистый шёпот, как у человека, бегущего от чего-то страшного в собственном сне.

Господин Учитель, что жил в школе с тех пор, как началась вся эта вакханалия с изоляцией и пустошами, – ушёл за лекарствами к старику Вану. Тот держал старый продуктовый ларёк, где за прилавком лежали горстка консервов, мука в бумажных мешках и – что самое главное – немного лекарств, оставшихся с тех времён, когда аптеки ещё существовали.

Лариска осталась одна. Сидела на краешке кушетки, глядела в окно, за которым солнце выжигало всё живое, и снова посмотрела на бледное лицо Лёхи. В его чертах, даже искажённых лихорадкой, оставалась упрямая детская решимость. Он был самым близким другом Ярослава. Всегда за ним – в огонь и в воду, и в драку, и в шалость.

Она медленно провела рукой по его горячему лбу и прошептала, словно колыбельную:

- Не волнуйся, Лёшка…. Он обязательно вернётся.

***

Дорога в сторону уральских гор была далека от мечты любого путника. По большей части это были просёлки – разбитые, в глубоких колеях и ямах, выжженные солнцем и размятые прошедшими дождями. Лишь изредка под пыльным настилом, словно кости под изношенной кожей, проглядывал обломок старого асфальто-бетонного полотна.

Косой, сидя в кузове потрепанного пикапа, то и дело подпрыгивал на ухабах. Машина тряслась, как пьяный медведь на велосипеде, а спина гудела от каждой кочки. Порой он ловил себя на мысли, что вот-вот вылетит за борт – только и успевай хвататься за борта, будто бы за край своей жизни.

Когда-то Учитель – рассказывал Ярославу, что эти дороги тянутся с самого Катаклизма. Тогда, в первую волну, когда всё посыпалось: заводы, границы, города – строили в спешке, с надеждой, что этого хватит надолго. Но бетон, как и люди, устаёт со временем. Слой за слоем, он трескался, покрывался илом, забивался корнями и грязью.

Да и дороги, соединяющие крепости, были не лучше. "Главные", как их называли на картах, тоже представляли собой длинные земляные змеи, лишь слегка приглаженные колёсами проезжающих машин. Машин, к слову, было ничтожно мало. В том городе, где жил Ярослав, транспорта почти не было, и появление неместной машины считалось событием. Крепость 334, казалось, знала о внешнем мире лишь по редким визитам – раз двенадцать в год. И это по местным меркам считалось "живенько".

Но вопреки суровости и запустению, в этих краях нельзя было сказать, что они мертвы. Напротив – жизнь тут бурлила, но по-своему, дикому правилу. Уже через пару десятков километров за окнами развернулась буйная зелень. Папоротники, как зонты, деревья с толстыми, кривыми стволами, трава по пояс – земля будто оживала.

Ярослав не считал это злом. В городе еды было мало, мясо было роскошью – у него его попросту не было. Потому и питался тем, что росло. Он с удивлением заметил, как сильно подросла капуста на школьном огороде, за которой ухаживал Учитель. Настоящие кочаны – тяжеленные, сочные, как до войны. Даже спросил как-то Учителя, не добавляет ли тот чего в почву. Тот только отмахнулся: мол, всё как прежде.

Но Ярослав не сомневался – что-то в земле изменилось. Может, зараза ушла. Может, наоборот, что-то полезное проснулось. Но если так пойдёт дальше, то, глядишь, скоро один клубень картошки будет весить с полкило, и хватит его на целую семью. Вот это было бы дело.

Когда Людвиг Булавкин, здоровяк с сединой на висках и прищуром волка, скомандовал Ярославу: "Живо в кузов!" – тот не думал, что всё будет по-настоящему. Думал, как обычно – пугануть, припугнуть и на этом коняатся. Но явно ошибся в величине высокомерия того. Людвиг просто молча пихнул его за шкирку, и тот полетел в пыльный железный ящик. Пришлось сидеть, как есть – среди скарба, пыльных ящиков и чьих-то забытых инструментов. Даже места толком не было, чтобы выпрямиться.

И всё-таки, Ярослав не жаловался. Он знал – дорога долгая. Но и дорога всегда куда-то ведёт.

Кузов пикапа, в котором ехал Косой, был до отказа набит провизией и водой, взятыми из Крепости. Всё это добро не стали ни запирать, ни как-то особенно охранять – просто накрыли плотным армейским брезентом, который шуршал на ветру и вздымался на кочках.

Ярослав, устроившись среди мешков и ящиков, откинул край одного из полотнищ и, сквозь пыльный полумрак, различил знакомые по прошлой жизни рисунки на коробках и легко догадался о содержимом – свиная тушёнка. Конечно это не говяжья, гораздо жирнее и не такая вкусная, зато калорий…. Он ухмыльнулся, подумав, что от такой "роскоши" не откажется даже сам босс Ланский. Если её подогреть, конечно. Но ему и так сойдёт. А вот там лежали галеты…. Да это вообще шик, ещё и хлеб под рукой! Под другим брезентом – прозрачные бутыли с питьевой водой, аккуратно уложенные штабелями, чтобы не гремели при езде. Всё как положено: пища и вода – первейшие спутники любого выживания. Прямо ресторан, по меркам подола.

Дорога, а точнее – глиняная колея с вкраплениями давно растрескавшегося бетона, шла вглубь Уральских гор. Ехали медленно, машина потряхивала, резина визжала на острых камнях. И всё же, как бы ни трясло, никто особенно не жаловался – лучше уж так, чем шагать пешком через весь этот зелёный ад.

Дикие звери? Нет, их здесь никто не боялся. С группой шли двенадцать крепких, как дубы, бойцов из частной армии, вооружённых до зубов. Любой волк десять раз подумает, прежде чем сунуться к такой компании. А волчья стая, что недавно пыталась нападать в этих краях, давно ушла в глубь гор – отлеживаться и зализывать раны. По опыту знали: им нужен минимум год, чтобы снова навести шуму.

Куда больше опасений вызывали сами машины. Всё-таки техника – штука капризная, особенно в таких условиях. Половина солдат была натаскана на ремонт, но без запчастей толку от них было мало. Едва что-то серьёзное – всё, вставай на обочину и молись, чтобы рация доставала хотя бы ближайшего поста. И всё же, несмотря на постоянные толчки и скрипы, лучше уж ехать, чем бродить по лесам как первобытный человек.

Ярослав, к слову, не упускал возможности отомстить за унижение, когда его отправили в кузов. Он несколько раз просил остановить машину – якобы по нужде. Каждый раз это вызывало раздражение у Людвига Булавкина, но Косой смотрел на его гнев, как на дождь за окном: шумно, но сухо.

К полудню караван сделал остановку. Людвиг первым спрыгнул на землю, размял плечи, вдохнул полной грудью и радостно воскликнул:

- Черт возьми, как же хорошо выбраться из крепостной духоты! Этот ветер, этот простор – вот оно, настоящее счастье!

Один из солдат, скуривая тонкую самокрутку, поддакнул:

- Ага. Я уж думал, сдохну от скуки за этими бетонными стенами.

И в самом деле – настроение в группе было приподнятое, как у школьников в день последнего звонка. Люди улыбались, переговаривались, кто-то смеялся, кто-то показывал пальцем в сторону далёкой чащи, мол, "где-то там медведи, не иначе".

Ярослав усмехнулся. Когда он впервые выходил на охоту в Пустошь, тоже был очарован пейзажами. Только теперь знал, что спустя день-два всё это веселье сдуется, как дырявый мяч.

Булавкин подозвал всех к пикапу:

- Выходим, закусываем. Потом двинем дальше, пока солнце высоко. Нужно до вечера дотянуть до Юньского хребта. В прошлый раз мы там становились на ночёвку - хорошее место, ровная поляна, да и ручей рядом есть.

Один за другим участники экспедиции вылезали из машин. Кто-то тут же потянулся за сигаретами, другие принялись доставать сухпаёк. Солдаты закурили, пуская дым в сторону леса, лица их были довольны, как у котов у миски с рыбой.

Интересно, что Людвиг не имел формальных полномочий командовать этими бойцами. И ни он, ни Любовь Синявина, к слову, не могли себе позволить нанять такую охрану за свой счёт. Все знали: они лишь прикрытие. Настоящая миссия была у военных. А вся эта экспедиция – дымовая завеса.