- Младший лейтенант Станислав Хромов, отдел полевой службы, – представился он чётко, с расстановкой.

Только теперь остальные начали называть свои имена.

Время собирать визитки, – усмехнулся про себя Ярослав, но не стал запоминать никого. Он держал в памяти только тех, чьи имена могли пригодиться. Например, тот самодовольный тип, который раньше унижал его.

- Агент госпожи Синявиной. Людвиг Булавкин. – голос прозвучал звонко, с оттенком нарциссизма. – Отвечаю за распределение запасов, снабжение и прочие организационные вопросы.

Булавкин…, – отметил Ярослав, аккуратно задвигая имя в дальний ящичек памяти, в тот, где лежали другие пометки типа позднее устранить.

Но тут заговорила она – девушка в кепке:

- Я — Ярослава Журавлёва, — коротко бросила она.

Ярослав вздрогнул.

Вот оно как… Журавлёва.

Почему-то имя это прозвучало особенно приятно. Лёгкое, тёплое, как редкий майский ветер, пробравшийся сквозь руины. Он впервые услышал её голос – ровный, сдержанный, но без ледяного налёта, как у других. И что-то в нём отозвалось.

Они продолжали представляться, и Ярослав всё больше ощущал контраст.

Хромов. Булавкин. Журавлёва. Синявина.

Имена звучали стройно, чисто, будто прошли литературную редактуру.

А теперь – вспомним его старых знакомых.

Старик Ван. Лёшка Проныра. Лихо Богатый. Дмитрий Драконид, чтоб его…

Имена беженцев были словно рекламные лозунги: будь богатым, живи долго, стань драконом! Грубые, прямолинейные, как сами их носители. У одних – будущее в имени. У других – только желание его дожить.

И вот, среди всей этой аристократической стройности Ярослав снова выделялся, как пятно дегтя на белой скатерти.

Постепенно группа начала рассаживаться по автомобилям. Пять дорогущих внедорожников и пикап, набитый до отказа провиантом, водой, медикаментами и снаряжением. Казалось, они собрались в поход по горному курорту, а не в зону, где каждая тропинка могла быть последней.

Руководство за безопасностью группы взял на себя Станислав Хромов. Тот самый лейтенант. Манеры, как у старшего брата, который всегда прав. Он уже командовал, чеканя слова:

- Первый и второй экипаж двигаются с интервалом в 300 метров. В случае потери связи – воссоединение через точку «Тростник». Гид – докладывает координаты каждые три часа.

Гид – это, между прочим, он. Ярослав Косой. И он уже хотел было забраться в машину, когда голос Булавкина резко разрезал воздух:

- Стоп. Ты в салон не садись. Грязный слишком.

В кузов пикапа – самое то.

А вот это он зря…. Я и продовольствие, вещь несовместимая, так что буду совмещать.

Некоторые рассмеялись. Кто-то отвернулся.

А Ярослав – просто кивнул и пошёл.

Не сказал ни слова. Потому что смысла не было. Потому что перед ним стоял мертвец. Пока что – живой. Но в голове Ярослава он уже начал исчезать. В каждом его шаге по грязи отныне звучал отсчёт.

Булавкин просто этого ещё не знал.

Косой сидел в открытом кузове пикапа, облокотившись на металлический борт, и слушал, как гудит двигатель. Машина натужно взбиралась по ухабистой дороге, а родной, пусть и насквозь промасленный и разваленный город медленно скрывался за поворотом, исчезая в пыльной дымке.

Он смотрел, как латаные крыши и перекособоченные заборы всё мельчали и мельчали, и в груди, против ожиданий, что-то болезненно кольнуло.

Да, этот подол был грязен и жесток.

Да, здесь выживали, а не жили.

Но всё равно – это был его дом. Как бы его ни гнали, как бы ни боялись – он, последние годы, рос здесь, он проливал тут пот и кровь, он здесь стал нынешним самим собой.

И как раз в этот момент, когда грудь сдавило от странной нежности к покинутым развалинам, из-за поворота донёсся знакомый визгливый голос:

- Косой сваливает! Наконец-то!

- Слава всем святым, мы свободны! – подхватил второй голос. – Ха-ха-ха! Конец нашим мучениям!

Ярослав медленно обернулся. В кузове воцарилась тишина.

У дороги толпились люди. Школьники. Да не просто школьники – во главе толпы стояли Лёха Южин и Ванька Долгов, те самые отщепенцы, которых он не раз вытаскивал из неприятностей.

Сейчас они радостно подбадривали друг друга, хлопали друг друга по спине и смеялись, словно в городе отменили налоги и выдали бесплатную еду.

Что ж, пусть. Пускай радуются… пока.

Другие горожане стояли поодаль – мрачные, настороженные, с пустыми глазами. Они не хлопали. Не смеялись. Просто смотрели. Словно знали, что, потеряв единственного знахаря, теперь остались наедине с болезнями, болью и умирающей надеждой.

Но детям было плевать. Для них Ярослав был монстром, что карал их за малейшую провинность, заставлял зубрить, работать и думать. Они не понимали, что именно это их и спасало.

Из толпы вырвался мужчина с лысиной и в засаленной куртке. Он схватил за руку одну из девчонок и потащил её прочь.

- Тебе жить надоело?! – прошипел он сквозь зубы.

Это был Ли, батя Юльки.

Девчонка вырывалась:

- Пап, да успокойся! Косой же уехал, его тут больше нет!

- Он вернётся, – процедил отец, не ослабляя хватки. – Вернётся. Он всегда возвращается.

- А если не вернётся? Все ж говорят, в Пустошах жутко опасно.

Мужчина бросил на дочь взгляд, от которого у неё по спине пробежал холодок:

- Даже если вся их шайка ляжет костьми – этот выживет. Вернётся. А ты… ты хочешь, чтобы он вернулся и знал, что ты тут радовалась?

Юлька прикусила губу. На секунду она вдруг задумалась, действительно ли так уж страшен был Ярослав… или всё-таки справедлив.

Тем временем из окон внедорожников, едущих впереди, выглядывали участники экспедиции. Радостные вопли школьников были слышны даже через рев двигателей.

- Слушайте, они там что, правда радуются, что он уехал? – спросила Любовь Синявина, высунувшись из окна и щурясь на солнце.

- Судя по реакции – он был у них, как заноза в одном месте, – хмыкнул с переднего сиденья Людвиг Булавкин, человек с лицом вечного недовольства. – Представляешь, насколько невыносимым надо быть, чтобы весь город тебе вслед плясал?

Любовь рассмеялась, хотя и не с таким уж весельем, как обычно:

- Когда вернёмся, устроим проверку. Мне хочется точно знать, чем он тут таким занимался.

- А зачем тебе знать-то? – проворчал Людвиг с пренебрежением. – Косой этот – фрик с грязной физиономией. Если бы мы не искали гида, он бы и рта не открыл в нашем обществе. Это ему как манна с неба упала, а он ещё и ведёт себя, будто на равных.

Только одна из всей компании молчала.

Ярослава Журавлёва сидела на заднем сидении, уткнувшись в окно, и не слушала, что там бубнит Булавкин. В её голове гудели совсем другие мысли.

***

У школьных ворот Лариска – стояла, вцепившись пальцами в ржавую решётку калитки. Узкие её плечи дрожали, будто под порывом ветра, а глаза, как два тёмных колодца, следили за пыльной дорогой, что вилась змеёй на север, туда, где только что исчез последний автомобиль.

Где-то там, за поворотом, скрылся и Ярослав Косой.

Машины, одна за другой, стали крошечными точками, сливаясь с горизонтом. Пыль, поднятая колёсами, ещё долго висела в воздухе – рыжая, сухая, обидная. Так бывает, когда уходят не просто люди – а целая глава жизни.

Лариска стояла молча, будто боясь пошевелиться – и вдруг что-то изменится. Но не изменилось. Только солнце, лениво переваливаясь через крышу школы, беспощадно палило с высоты.

Она тихо вздохнула, будто отпуская что-то внутри себя, и медленно направилась назад, во двор. Там, на старом бетонном колодце, плескалась мутноватая вода. Она окунула в неё старенькое вафельное полотенце и, слегка отжав, вернулась в здание школы.

В одном из классов, переделанном под временную лазаретку, на скрипучей кушетке лежал Лёха Проныра – Алексей, всегда шебутной, язвительный, но сейчас – бледный, потный, с наморщенным лбом и заломленными бровями, сведёнными от боли. Лихорадка накрыла его внезапно, будто недобрая весть.