"Ну что, мышонок? — раздался в голове знакомый, маслянисто-насмешливый голос. Голос Аспида. — "Попался на крючок? Видишь, какими уродцами становятся те, кто не справился с Моим даром? Кровь-то одна… просто у них она забродила, как плохое вино. Ха-ха-ха!" — Его смех был похож на скрежет камней под землей. — "Умоляй. Умоляй Меня красиво, и Я дам тебе силу разорвать эту мерзость! Или… — пауза, полная зловещего удовольствия, — …хочешь присоединиться к ним? Посмотреть изнутри, как чавкают жвалы?"

Паук-человек был уже в двух шагах. Длинная, костлявая лапа с крюком занеслась для удара. Жвалы раздвинулись, готовясь вцепиться.

Умолять? Этого… шутника горохового? Нет. Ярость — чистая, белая, не от страха, а от омерзения ко всей этой игре — ударила в виски. Я не стал отскакивать. Не стал готовиться к удару. Вместо этого, с невозмутимостью, которой сам не ожидал, я шагнул навстречу и схватил его мерзкую, покрытую щетиной и слизью голову обеими руками.

Монстр опешил. Его жвалы замерли в полураскрытом положении. Черные глаза расширились от чистейшего изумления. Когтистая лапа застыла в воздухе. Он явно ожидал паники, бегства, воплей — чего угодно, но не… этого спокойного захвата.

А в моей голове уже бушевала буря. Я не умолял. Я приказывал. Себе. Силе внутри. Перстню на пальце, что вдруг зажглся тусклым рубиновым огоньком. "ВСЁ, ЧТО ОТ НЕГО, — МНЕ!" — пронеслось в сознании, яснее любой мысли. — "ЯД! ЭНЕРГИЮ! ИСКРЫ ЕГО ДУШИ! ВСЮ ГРЯЗНУЮ СИЛУ АСПИДА, ЧТО В НЕМ ИСКАЗИЛАСЬ! ОТДАЙ!"

И началось.

Не больно. Странно. Как будто в меня вливалась ледяная, мутная река. Через ладони, впившиеся в его холодный, склизкий череп. Я видел это — потоки искаженной, больной, черно-зеленой энергии, клубки ядовитых паутин, струйки отравленной крови — все это втягивалось в меня, как вода в воронку. Мои глаза вспыхнули ядовито-зеленым светом, как у Виолетты в момент ярости. Перстень на пальце завибрировал, излучая тепло, и его рубин загорелся ярче, будто очищая впиваемое.

Монстр затрепетал. Не от боли — от изменений. Его жвалы начали таять, как воск, втягиваясь обратно в искажающееся лицо. Хитиновые наросты трескались и осыпались черной пылью. Щетина редела. Костлявые лапы укорачивались, когти втягивались, превращаясь в ногти. Черные глаза-блюдца сужались, в них появился… испуг? Разум?

Прошло, наверное, десять секунд. Но они показались вечностью. Когда я убрал руки, передо мной стоял не монстр. Стоял человек. Молодой, лет двадцати, невероятно худой, почти прозрачный, как будто долго болевший. Голый, покрытый остатками слизи и черной пылью. Его глаза, теперь обычные, серые, были полны слез и абсолютного, потрясенного непонимания. Он пошатнулся, и я его подхватил.

— Ч-что… — он попытался говорить, его горло хрипело, не привыкшее к человеческой речи. — Ты… ты… — Он уставился на свои руки — человеческие руки. Потом на меня. И слезы хлынули ручьем. — С-спас… — выдавил он, сжимая мою руку с нечеловеческой силой благодарности. — Спасибо… Господин…

Шорох. Десятки шорохов.

Из боковых туннелей, из темных ниш, из-под сводов выползли, вышли другие. Уродцы. Мутанты. Те, кого Амалия назвала "неудачными проектами". Человек-слизень с единственным глазом на стебле. Существо с клешнями вместо рук и ртом на животе. Другие, чьи формы бросали вызов описанию. Но в их глазах — во всех, кто мог видеть — горел тот же немой вопрос, та же безумная надежда. Они не нападали. Они тянули к моим ногам свои искалеченные конечности, клешни, щупальца, издавая хриплые, молящие звуки. Толпа отверженных, жаждущих спасения.

Я посмотрел на свои руки. На зеленое свечение, медленно угасавшее в глазах. Перстень пульсировал теплом.

"Охренеть," — подумал я с сюрреалистичным спокойствием. — "Амалия хотела стресса? Получите, распишитесь. Теперь я еще и реаниматор проклятых тварей. Бесплатно."

Ровно через час тяжелая дверь из подземного туннеля скрипнула и отворилась. Я вышел. Не один.

За мной, робко жмурясь от слабого света подвала, шла толпа. Человек двадцать. Бывшие монстры. Теперь просто… люди. Изможденные, бледные, испуганные, многие все еще покрытые слизью или странными шрамами — но люди. Они шли, поддерживая друг друга, некоторые плакали беззвучно. Впереди шел тот самый юноша, которого я спас первым, он нес мой факел (найденный у статуи), его рука крепко сжимала край моего камзола, как якорь.

Я остановился, протянув руку. На моей ладони лежал рубиновый осколок. Он сиял, как маленькое солнце, отражаясь в широко раскрытых каре-зеленых глазах Амалии.

Она стояла у своего металлического стола, застывшая, как одна из своих статуй. Кожа на ее лице стала абсолютно белой, мертвенно-бледной. Толстая книга с записями выпала у нее из рук и с грохотом упала на каменный пол, раскрывшись на страницах с ужасающими зарисовками мутантов. Острый карандаш покатился под стол. Ее рот… ее безупречный, насмешливый рот, был открыт. Не приоткрыт — открыт по-настоящему, в немом крике абсолютного, всепоглощающего непонимания. Она смотрела на меня. Потом на толпу за моей спиной. Потом снова на меня. Ее глаза метались, как у загнанного зверя, пытаясь найти логику, объяснение, хоть что-то в своей безупречной научной картине мира. Но нашли только провал. Абсолютный, оглушительный провал.

— Твой рубин, — сказал я тихо, положив сверкающий камень на холодный металл стола рядом с ней. Звук моего голоса заставил ее вздрогнуть, как от удара током. — И "списанный материал". Кажется, он требует реабилитации, а не утилизации. — Я повернулся к толпе. — Идемте. Здесь вам не помогут.

Я повел бывших отверженных к выходу, к двери, за которой ждала Виолетта. Оглянувшись в последний раз, я увидел Амалию. Она все еще стояла. Неподвижная. С открытым ртом. Смотрела на рубин, на книгу на полу, на пустой стол для экспериментов. Казалось, весь ее холодный, рассчитанный мир только что рухнул в липкую яму подземного туннеля. И это зрелище было слаще любых сокровищ.

Мои спасенные начали покидать помещение. Я уже было собрался последовать за ними, как вдруг Амалия вцепилась в мою руку.

— Постой… как ты… — пролепетала она, но я, словно пружина, развернулся, сжал ее горло стальной хваткой и одним рывком повалил на стол, где еще недавно она проводила свои эксперименты надо мной.

Ледяной металл стола звонко стукнул под спиной Амалии, когда я прижал ее. Мои пальцы сжимали ее горло не больно, но неоспоримо — как тиски. В глазах полыхнул алый свет, настоящий, глубинный, от Перстня и силы Аспида, что клокотала внутри после впитывания той мерзости в туннеле. Не зеленый Виолетты. Рубиновый. Гневный.

— Не смей меня трогать без разрешения, — прозвучал мой голос низко, с шипящим отзвуком, которого раньше не было. Он вибрировал в сыром воздухе подвала.

Каре-зеленые глаза Амалии широко раскрылись. Шок. Страх? Нет. Что-то другое. Глубже. Искра… восторга? Ее губы дрогнули, а потом растянулись в тихую, странную улыбку. Не насмешливую. Не холодную. Почти… смиренную?

— Нет. Нет, — залепетала она, ее голос потерял привычную сталь, став тише, почти робким. — Я хотела… сказать… что ты молодец. — Она сглотнула под моей хваткой. — Приходи… приходи ко мне вечером. На ужин. Нам нужно поговорить.

— Еще чего? Мало? — огрызнулся я, но хватка ослабла сама собой. Ее реакция сбила с толку.

— Нет, — она покачала головой, не сводя с моих пылающих глаз взгляда, полного какого-то нового, незнакомого уважения. — Ты же граф. Наследник. Альфа. Я… я должна начать передавать тебе бразды правления. По-настоящему. — Ее улыбка стала чуть увереннее, почти невинной. — И я смотрю… ты уже… готов. Такая реакция… такая… сила… как? — В ее голосе звучал искренний, почти научный восторг. Не к телу. К силе. К власти, что я только что продемонстрировал.

Вместо слов ответ пришел сам. Из глубины. Мой язык — не язык. Длинный, гибкий, раздвоенный на конце, как у змеи. Он выскользнул изо рта и нежно лизнул Амалию по щеке. Быстро. Легко. Как капля росы.