Она отступила, ее спина уперлась в холодную стену напротив двери. Она сложила руки на груди, приняв позу часового. Ее взгляд говорил: "Попробуй только не вернуться". Я сглотнул, повернул тяжелую, скрипучую ручку и толкнул дверь.

Холод ударил в лицо первым. Не просто холод — сырая, промозглая мерзость, пропитанная запахами:

Плесени — старой, въевшейся в камни. Хлорки и формалина — резких, химически агрессивных. Чего-то металлического, как ржавчина и… кровь? Старая кровь. И под всем этим — сладковатый, тошнотворный душок гниющей плоти, едва уловимый, но от этого еще противнее.

Я шагнул внутрь, и дверь с глухим стуком захлопнулась за спиной, отрезая последнюю нить к Виолетте и свету. Подвал. Не комната Амалии. Лаборатория? Камера? Склеп?

Сводчатый потолок, низкий, давящий, покрытый черными потеками. Стены — грубый, местами осыпающийся камень, на котором кое-где виднелись ржавые кольца и темные пятна неясного происхождения. Пол — каменные плиты, скользкие от вечной сырости и покрытые слоем какого-то липкого налета. В центре — массивный стол из темного металла, с ремнями по углам и стоком в полу под ним. На стенах — стеллажи с хрустальными сосудами, где плавали нечто неопределенное в мутных жидкостях, и инструменты — блестящие, острые, бесчеловечно-холодные. Тусклый свет лился от нескольких зарешеченных светильников в стенах, отбрасывая длинные, пляшущие тени.

И посреди этого мерзкого ада, как самый прекрасный и самый страшный цветок, стояла Она.

Амалия.

Но не в своем воинственно-элегантном платье. На ней было что-то… другое. Словно пародия на медицинский халат, но сделанная из тончайшего, темно-бордового, почти черного шелка. Он был полупрозрачным, облегающим, подчеркивающим каждый изгиб ее безупречного тела. Глубокий вырез открывал соблазнительную грудь, пояс стягивал осиную талию, а разрез сбоку доходил почти до бедра, открывая длинную, идеальную ногу в черном кружевно чулке и туфле на шпильке. Ее белоснежные волосы были собраны в строгий пучок, но несколько прядей нарочито выбивались, обрамляя лицо. Каре-зеленые глаза светились в полумраке холодным, хищным торжеством. На губах играла легкая, властная улыбка. Она выглядела невероятно, опасно, сексуально — как паучиха в центре своей ядовитой паутины.

— А вот и наш храбрец, — ее голос, как всегда, был ледяным шелком, но сегодня в нем звучали нотки… удовольствия? — Не бойся, мышонок. Заходи. Мы ждали тебя. — Она сделала несколько шагов навстречу, ее шелковый "халат" шелестел, шпильки цокали по скользкому камню. Ее запах — горьковатая полынь и дорогие духи — перебивал подвальную вонь, но не делал атмосферу менее угрожающей.

— Привет, Амалия, — выдавил я, стараясь не смотреть ниже ее подбородка. Бесполезно. Образ был слишком яркий, слишком провокационный на фоне этого ужаса. — Виолетта передает… что будет ждать у двери.

Амалия усмехнулась, коротко и презрительно.

— Пусть ждет. Ее истерики нам сегодня ни к чему. — Она подошла совсем близко. Ее холодные пальцы коснулись моего подбородка, заставив поднять голову. — Ты хорошо выглядишь. Отдохнувший. Надеюсь, собрался с силами? Сегодняшний сеанс потребует… концентрации.

— Что мы будем делать? — спросил я, глядя в ее нечитаемые глаза. Страх сковал живот.

— Сегодня, мышонок, — прошептала она, ее губы почти касались моего уха, — мы будем будить твоего внутреннего змея. Силу Аспида, что дремлет в твоей крови. А для этого… — она отвела руку и жестом показала на жуткий металлический стол, — …нам нужно поместить тебя в ситуацию экстремального стресса. Глубинного, животного страха. Того, что сжимает сердце и включает древние инстинкты. Только так мы заставим рубиновый огонь засиять в твоих глазах по-настоящему. Не спонтанно, а осознанно. — Ее улыбка стала шире, оскалом. — Разденься. И ложись. Пора начинать наш… первый настоящий эксперимент. Не волнуйся, — она добавила, видя мой ужас, — я буду контролировать процесс. До последней капли твоего пота… и крови.

Ее каре-зеленые глаза скользнули вниз, к металлическому столу, а потом снова к моему лицу. В них не было ни капли сострадания. Только холодный, научный интерес и предвкушение.

Ледяной металл стола впился в голую спину. Я лежал, скрестив руки на груди — тщетная попытка сохранить хоть каплю достоинства под тяжелым взглядом Амалии. Она стояла у стола, ее каре-зеленые глаза методично скользили сверху вниз, изучая меня, как редкий, но неприятный экспонат. Ее тонкие брови чуть приподнялись, когда взгляд достиг моих трусов.

— Хм, — она издала недовольное фырканье, словно обнаружила пятно на скатерти. Без предупреждения, быстрым, цепким движением, она ухватилась за резинку моих трусов и резко стянула их вниз, до щиколоток. — Вот так-то лучше. Для полноты картины.

Холодный воздух подвала обжег кожу. Я невольно сглотнул, чувствуя, как по телу побежали мурашки — и не только от холода. Ее взгляд был безжалостно аналитическим. Он ползал по коже, фиксируя каждую родинку, каждый шрам, каждую реакцию тела на холод и унижение. Она наклонилась ближе, ее белоснежная прядь упала на щеку. Пальцы, холодные и точные, как скальпели, коснулись моего бедра, затем живота, исследуя мышечный рельеф. Она прикусила нижнюю губу — жест, который у любой другой женщины мог бы показаться задумчивым или соблазнительным, но у нее выглядел как оценка качества мяса на рынке.

— Холодно? — съязвила она, ее губы растянулись в тонкой, насмешливой улыбке. Взгляд скользнул ниже пояса, где кожа явно покрылась мурашками, а кое-что другое, вопреки воле и холоду, начинало подавать робкие признаки жизни под ее пристальным вниманием.

— Да, — выдавил я сквозь зубы, стараясь смотреть куда-то в сводчатый потолок, покрытый черными потеками. — Есть такое дело. Твои руки — как у покойника. И стол — как ледник. Добавь сюда атмосферу склепа — идеальный рецепт для озноба.

Она усмехнулась коротко, беззвучно, и продолжила осмотр. Пальцы прошлись по ребрам, прощупали ключицы, сжали бицепс. Она брала мою руку, сгибала ее в локте, изучая амплитуду, затем то же самое проделала с ногой. Каждое движение было точным, быстрым, лишенным какого-либо намека на стеснение или личный интерес. Чистая клиническая процедура. Она подошла к стопам, внимательно осмотрела пальцы ног, даже слегка пошевелила большим пальцем, словно проверяя сустав. Потом снова вернулась к торсу. Ее взгляд задержался… там. На "штуковине", которая, предательски, начала наливаться кровью, реагируя на близость, запах ее духов (горьковатая полынь и что-то дорогое, чуждое) и просто на невыносимость ситуации.

— Интересно, — пробормотала она себе под нос, не сводя глаз. — Реакция сохраняется даже в условиях выраженного стресса и дискомфорта. Упорная физиология. — Она сделала пометку в своей толстой книге, не отрываясь от объекта изучения. Карандаш скрипел по бумаге.

Я зажмурился. "Да заткнись ты, бедный стручок! Это не время и не место! Она же тебя как биоматериал изучает, а не как… ну, ты понял!" — яростно ругал я свое предательское тело мысленно. Но оно не слушалось. Видимо, где-то в глубине мозжечка сидел древний предок, кричавший: "Самка! Сильная! Опасная! ВАЖНО!"

Амалия наконец оторвала взгляд от моей промежности и посмотрела мне в лицо. В ее каре-зеленых глазах светился холодный научный интерес, смешанный с легкой, язвительной усмешкой.

Наконец, она отступила, закрыла книгу с глухим стуком.

— Все. Можешь одеваться.

— Фух. А я уж думал, ты начнешь меня препарировать, — усмехнулся я с облегчением, скатываясь со стола и торопливо натягивая трусы. Холод камня мгновенно сменился леденящим страхом, когда Амалия резко прижалась ко мне. Ее шелковый "халат" был тонким, я чувствовал все линии ее тела. Ее губы изогнулись в зловеще-игривую улыбку, а каре-зеленые глаза сверкнули опасным огнем.

— А ты хочешь так поиграть? — прошипела она, и ее дыхание обожгло шею.

Я отшатнулся, как от змеи, чуть не уронив трусы, которые все еще держал в руках.