Тихон не остался наблюдателем. Горячими и тяжелыми ладонями он приподнял подол моей майки, прочертил пальцами неведомый маршрут по обнаженной коже живота. Затем поднялся выше, добрался по груди. А потом вдруг провел языком по соску — одному, потом другому.

Я, не выдержав, охнула, чуть откинулась назад, окончательно теряя связь с реальностью. Не замечая, что Леон уже стянул с меня трусики и склонился, смотря прямо туда. Я не знала, можно ли разглядеть что-нибудь в темноте, но мне стало безумно, невыносимо стыдно. Я стыдливо вздрогнула, попыталась свести ноги, но ладони Леона властно легли на мои бедра, не дав этого сделать.

— Ты чего, детка?

Я что-то бессвязно пролепетала я, не зная, как описать словами свои чувства. Как объяснить, что для меня все это впервые. Что мне страшно от непонимания, что и как будет дальше. Особенно учитывая, что их двое, а я одна.

Но Леон понял.

— Не бойся, крошка... Сейчас...

Я едва успела сделать вдох, как Леон склонился еще ниже. Его дыхание обожгло кожу. Ощущение было странным. Я даже зажмурилась от смущения. От того, что он видит и трогает все, что прежде было только моим.

Однако коснулся Леон, вопреки ожиданиям, не моих жаждущих складочек, а внутренней стороны бедра. Провел языком — легко, почти невесомо, — а потом прикусил кожу. Не сильно, но достаточно, чтобы я вздрогнула.

Резкий, колющий укус обволок болью и нежностью одновременно. Вот так Леон оставил свою метку. А в следующий миг боль расцвела глубоким сладким теплом.

— Готово, — шепнул Леон. Лизнул по оставленной метке, как будто хотел ее — или меня — утешить.

Но я не успела понять, как мне с этим быть, как передо мной возник Тихон. Его грудь тяжело поднималась и опускалась, взгляд был темный, почти звериный. Он взял мое лицо в ладони, задержался, ища что-то в моих глазах. Я не знала, что он там нашел — видимо, согласие. Потому что в следующее мгновение прижался губами к моей шее.

В этом прикосновении было меньше ласки, больше уверенности и силы. Тихон не ходил вокруг да около. Он осознавал, чего хочет — и что имеет на это право.

Он поцеловал сначала одну сторону моей шеи, потом другую. И наконец остановился. Вонзил зубы чуть выше ключицы.

Получилось больнее, чем у Леона — плотнее, глубже. Я почувствовала, как кожа растягивается под его прикусом, как тепло вспыхивает по всему телу, разливаясь волнами до кончиков пальцев.

Тихон оторвался от моей шеи и посмотрел на след — не знаю, увидел ли в рассеянном освещении, исходящем от фонарей. Затем тоже лизнул метку.

— Теперь ты точно наша, — тихо сказал он. — Слышишь? Наша.

Это была правда. Я отдалась им обоим: целиком, без остатка. И, кажется, впервые не испытывала от этого страха.

И тут Леон снова подался к моей промежности. Его язык задвигался по складкам, пробуя, проникая. Я никогда бы не подумала, что это может быть так... приятно. Так безумно, ярко, неописуемо. Казалось, весь мир сузился до этих движений, до того, как все внутри сжимается, трепещет, подбирается к краю.

Пальцы и язык Тихона работали в идеальном такте с касаниями Леона. Тихон скользил по соскам, ловил их губами — то чувственно посасывал, то слегка прикусывал.

Ощущение нарастало: огромная волна приближалась ко мне, собиралась накрыть с головой. Это переживание было необъятным для моего тела. Я выгнулась, схватилась за плечи обоих, вцепилась ногтями в кожу.

И вдруг прикосновения снизу прекратились. Взамен мягкого тепла языка я ощутила нечто другое — жесткое и твердое.

Я распахнула глаза — и все на секунду оборвалось. Во мне уже был Леон. Не до конца, конечно. Но этого хватило, чтобы я вскрикнула: меня будто пронзили насквозь раскаленным прутом. Он был невозможно большим, а внутри у меня — тесно, несмотря на влагу.

Слезы потекли по щекам сами собой. От боли, от растерянности, от того, как странно и сильно это ощущалось.

— Сейчас, маленькая... — быстро зашептал мне Тихон, прижимаясь к щеке губами. — Потерпи, родная, скоро не будет больно...

— Блядь, ты такая тугая, Оливка... — прохрипел Леон.

Он не двигался — просто замер, позволяя мне привыкнуть, давая время на то, чтобы принять его.

Тихон же терпеливо гладил меня. Его пальцы перебирали мои волосы, губы касались виска, плеча, шептали что-то убаюкивающее.

Мягкость его рук и жар тела рядом с грубым присутствием Леона — все это сплеталось в странный узор. Боль растворялась в ощущении наполненности, и на ее место приходило... что-то иное, потихоньку просыпающееся.

— Хорошая... — выдохнул Тихон. — Такая хорошая у нас девочка...

У нас. Я и вправду принадлежала им обоим уже по-настоящему. И не было ничего правильней, естественней этой принадлежности.

Леон осторожно пошевелился. Первый толчок был медленным, но весомым. Второй — чуть глубже. А потом — еще. Каждый новый вызвал во мне очередной всплеск боли, наслаждения, замешательства и... зачинающегося восторга. Тело горело, разрывалось на куски, собиралось заново.

А когда Тихон наклонился и снова влажно коснулся моих набухших сосков, и вместе с этим Леон вошел до конца, я застонала. Но не от боли, а от того, как все это было остро, до предела.

Леон продолжал сдержанно двигаться во мне. Его ладони крепко держали мои бедра, не давая ускользнуть.

Но и сквозь это я ощущала Тихона. Он был рядом — горячий, тяжелый, реальный. Его губы все еще блуждали по моей груди, руки гладили живот, разжигали новую волну. В какой-то момент Тихон прошептал мне прямо в губы:

— Малышка... можно?

Что можно? На всякий случай я согласно покивала сквозь туман происходящего. Скорее, неосознанно — тело ответило быстрее разума.

Леон позволил — вышел, уступая место Тихону. Я сжалась — внизу все зудело. Еще один вход? Как это выдержать?

— Я аккуратно, Олив, — уловил Тихон мое состояние.

А Леон пристроился сбоку, одной рукой поглаживая мои волосы, другой — свой ствол.

Тихон не торопился. Ласково касался, подготавливал — пальцами, губами. Успокаивал.

А потом вошел. Тугая боль вернулась — другая, новая. Но я знала, что она уйдет. Я уже пережила первую.

И все же дыхание сбилось, горло сдавило, в глазах потемнело. Возможно, член Тихон был крупнее, чем у Леона, а может, сказывался второй заход на свежую рану.

— Скажи, если слишком, — шепнул Тихон. — Я остановлюсь. Правда.

Несмотря на разрывающее изнутри жжение, что-то во мне отчаянно желало, чтобы Тихон продолжал.

И он продолжал: шаг за шагом, по сантиметру вводя в меня свое орудие, позволяя мне свыкнуться с размерами, адаптироваться к ним. Но все равно было жарко, тесно, сильно.

Леон говорил что-то — я не различала слов, только тембр: низкий, мурлыкающий, нежный. Он ласкал меня своим голосом, напоминая, что он рядом.

А Тихон все двигался во мне. От каждого толчка дрожь прокатывалась от копчика до макушки.

— Детка, погладь его... — услышала я Леона.

Кого — его? Я слабо простонала в ответ, наблюдая сквозь полуприкрытые ресницы, как Леон кладет мою руку себе на поршень. А сверху размещает свою ладонь и начинает перемещать эту конструкцию туда-сюда.

Двойственность случившегося доходила до меня. Как и то, что отныне мне не нужно выбирать. И чем явственнее я осознавала происходящее, тем мне становилось горячее. Я не видела лиц — лишь свет фонаря, пляшущий на стене, и их силуэты, движения, дыхание. Жар разрывал меня изнутри, заставлял сгорать заживо, возрождаясь, как феникс из пепла.

Внезапно Тихон едва слышно ругнулся, вытащил из меня свой стержень — быстрее, чем я ожидала, чем хотелось бы. Но почти сразу поняла, в чем дело, когда на мой живот пролилось его семя.

Леон ловко протянул руку, коснулся меня внизу. Инстинктивно я попыталась свести ноги, но он прошептал:

— Подожди, крошка...

Время растянулось в тягучую, вязкую субстанцию. Несколько ласковых, но уверенных движений рукой — и меня накрыло той самой гигантской волной. Реальность начала таять, растворяться в ослепительных вспышках перед глазами.