— Я понимаю, — выдавила я, испытывая одновременно и стыд, и облегчение.

— Сходим вместе на обед? Мне необходимо с тобой поговорить, — прозвучало это так, что было ясно: отказы не принимаются.

— Ладно... — кивнула я.

А внутри похолодело. Разговор после вчерашнего наверняка мог значить одно: Леон хочет обсудить, почему Тихон заявил на меня права.

Леон все‑таки умел держать себя в руках: все часы до обеда мы занимались реестром, а попутно он объяснял мне углубленные принципы маркирования образцов, алгоритмы работы с материалом, правила заполнения карт данных...

— Смотри, — говорил он, вызывая на экран графики, — когда маркируешь образец, важно избегать смешения маркеров, иначе результат даст ошибки. Эти ошибки повлекут за собой неточные модели, а затем и провал всего опыта.

Я изо всех сил старалась сконцентрироваться на том, что вещал Леон, и даже получалось — периодически. Но шаловливый мозг так и подкидывал мне воспоминания о том, как его рука терзала мой сосок, а губы — рот. Обеда я дождалась кое-как.

Кафе называлось «Густо» — с намеком на итальянскую кухню. Находилось оно в пяти минутах от нашего корпуса. Это место было чуть дороже соседних заведений, поэтому обедали тут чаще преподы. Ну, сегодня и мы.

В «Густо» царил покой — покрытые бежевой штукатуркой стены, столы с резными ножками, светлые скатерти... Эти детали должны были расслабить, но я сидела на месте, словно на иголках, чувствуя, как напряжение растекается по телу, не давая мне насладиться обстановкой.

Мы расположились за столиком у окна, из которого открывался вид на Академгородок. Силясь избежать прямого взгляда Леона, я сосредоточилась на улице, по которой ходили студенты и преподаватели, наслаждаясь летним солнцем. Казалось, что это позволит отсрочить выяснение правды. Но, несмотря на мои усилия, тело явно ощущало присутствие Леона рядом.

Леон выбрал пиццу, а я, почти не задумываясь, заказала пасту с соусом песто — привычное блюдо, которое я ела здесь тысячу раз. Сложно было представить, что сейчас нужно съесть пищу, сидя рядом со своим альфой, от которого я буквально сходила с ума.

Еду мы съели быстрее, чем мне хотелось бы. Зато перешли к выбору кофе, который обещал продлить наше неловкое молчание. Однако Леон заговорил раньше — когда мы ждали заказ.

— Ты знаешь... — начал Леон, устремив на меня прямой, жесткий взгляд, — я готов перейти на следующий уровень.

— Какой... уровень? — моментально охрипла я.

— Ты понимаешь, о чем я, — отрезал Леон. — Нам надо подать официальное заявление и подтвердить факт истинности.

— Заявление... — пролепетала я. — Ты... Ты уверен?

— Как никогда в жизни, — резко ответил Леон. — Вопрос лишь в одном, готова ли ты.

К тому моменту, как практика закончилась, у меня внутри все слиплось в тугой, напряженный клубок. Леон снова вел себя так, будто мы лишь наставник и подопечная.

Я механически следила за данными, делала пометки, отмечала значения — и при этом всячески избегала смотреть на него. Потому что стоило взгляду чуть задержаться — и я снова явственно ощущала опаляющие кожу прикосновения.

На обеде я сказала, что по поводу заявления дам ответ завтра. Скомкано сослалась на волнение от того, что поиски наконец-то увенчались успехом. Леон вроде бы поверил. По крайней мере, дал мне передышку.

Из корпуса я выскользнула через черный ход и двинулась по другой дороге. Идти пришлось дольше, зато я не наткнулась бы на Тихона или Леона.

На парах нам говорили, что невинным омегам особенно не рекомендуется проводить много времени в компании альф. Тем более — своего истинного, если не планируешь подарить ему свою девственность в ближайший час. Даже самые сдержанные альфы ощущали резкое усиление возбуждения, когда рядом присутствовала «чистая» омега. Особенно если она была для него истинной. Первобытные инстинкты, все дела...

Считалось, что в таких обстоятельствах в альфе просыпалось нечто звериное. Желание не просто обладать — а закрыть омегу от всего мира, спрятать, замкнуть в себе. В учебниках это называли «высокой феромонной активностью». На практике это означало одно: альфу начинало лихорадить. Он хотел. Жаждал. Мог сойти с ума, если не получал доступ к той, кто разбудила в нем эту потребность. Как держался Леон, я не представляю.

Впрочем, омегам тоже приходилось несладко — находясь рядом со своим альфой, было сложно сконцентрироваться на чем-то другом. Тело отзывалось на все: на тембр голоса, запах кожи, мимолетные прикосновения. Гормональный отклик был мгновенным. В такой ситуации даже банальное нахождение с альфой воспринималось испытанием. Сердце колотилось, как бешеное, между ног тянуло, мышцы вибрировали от напряжения.

В общем, оставаться наедине с любым из своих истинных было опасно, пока ситуация не разрешилась. Вот почему я свернула с главной аллеи и побежала через служебный двор в лабораторию.

Рабочий день был закончен, но я все же надеялась кого-нибудь застать и выяснить, как избавиться от двойной мучительной тяги. Мне повезло: дверь одного из кабинетов была приоткрыта. За столом сидел мужчина в халате — судя по бейджу, лаборант. Молодой, с темными кругами под глазами, он сосредоточенно печатал что-то на клавиатуре и жевал какую-то булку.

Я замялась у порога, нерешительно постучала и вошла, прежде чем передумала. Лаборант нехотя оторвался от дел, удивленно приподняв бровь. Он явно никого не ожидал тут увидеть. Его взгляд скользнул по мне — от растерянного лица до дрожащих пальцев, сжимающих дверную ручку. На мгновение я пожалела, что пришла, но было уже поздно.

— Что-то случилось? — голос был вежливым, но с оттенком подозрения.

— Простите, — неуверенно проговорила я. — У меня вопрос. Теоретический.

— Слушаю.

— Допустим, — я старалась притвориться, что спрашиваю из любопытства, — кому-то ввели препарат, повышающий чувствительность омеги к альфам. Экспериментальный. Можно ли... это как-то отменить? Ну там... Какой-нибудь антидот? Или хотя бы притушить, ослабить — что угодно.

Он моргнул, отложил булку, выпрямился.

— Повышающий чувствительность... — повторил он, задумчиво глядя мимо меня. — Вы имеете в виду тот, который еще не прошел окончательную сертификацию? Который сейчас изолированно тестируют на добровольцах?

Я кивнула.

— Понятно... — Он задумался на пару секунд, а затем покачал головой. — Такие препараты действуют на рецепторную чувствительность феромонных каналов. То есть, по сути, усиливают природный инстинктивный отклик. Возбуждают гиперреакцию на альфу.

Я молчала, стараясь не меняться в лице.

— Отменить это невозможно, — продолжил он. — Обратного механизма не существует. Ни сыворотки, ни антидота.

Он посмотрел на меня внимательнее, глаза сузились.

— Почему интересуетесь? Это касается вас?

— Нет, я... — я заставила себя улыбнуться. — Исследовательская работа. Изучаю побочные эффекты нестабильных формул. Это все... в теории.

Лаборант кинул на меня еще один взгляд, но ничего больше не сказал. Только кивнул и вернулся к компьютеру.

Я быстро вышла, пока он не начал задавать лишних вопросов. Голова гудела, сердце билось не в ритм, а в ушах пульсировало одно: обратного механизма не существует. Эта фраза звучала в сознании рефреном, проклятием. Значит, все, что я испытывала к ним обоим, — не ошибка. Это была реальность — удвоенная, болезненная, жгучая.

Хотела альфу? Получай! Целых двое. И делай с этим, что хочешь. Такой подставы от судьбы я не ожидала.

Не знаю, как долго я шла, куда свернула и как оказалась в полутемном крытом переходе между административными корпусами. Коридор был узким, как кишка. Под ногами постукивала старая кафельная плитка. Свет тут был приглушенным, проникающим через стеклоблоки, которые выполняли роль стен.

И только когда позади меня щелкнул замок, я поняла: я здесь не одна.

— Стоп, — тон Леона казался спокойным — даже слишком.