Отец хотел построить туристический комплекс. Для строительства приобрел огромный живописный участок в прибрежной зоне. Как выяснилось позже, строительство на нем осуществлять было невозможно. Водоохранная зона, занимающая большую часть участка не позволяла ему это делать. Обнулить сделку не удалось. Отец проиграл несколько судов и так и не смог отсудить вложенные деньги. Отсюда и было его поникшее настроение и раздражительность. Он понимал, что сотворил большую глупость и за эту глупость придется дорого заплатить.

Я давно поняла, что выходка той девицы была представлением для меня. Это странно конечно, но я поверила Тимуру почти сразу. Как только я пришла в себя после операции и была переведена в обычную палату, Булат привез мне телефон. Разумеется, никто не смог утаить от Тимура мой номер. Он начал названивать мне и писать длинные-длинные сообщения. А я поняла, что если сейчас я пойду с ним на контакт, то уехать мне будет еще сложнее. Мне кажется, что расстояние быстро остудит его чувства ко мне, и он не будет слишком долго страдать. У него нет дефицита женского внимания. Поэтому в том, что мне довольно быстро найдется замена, сомнений почти нет. Здесь я конечно немного лукавлю... Думаю, он пострадает немного. А как долго будет страдать мое сердце, подскажет только время.

Медбрат застукавший нас, позволил пробыть ему у меня до шести утра. Он сказал, что такому количеству шариков не место в больничной палате. Если бы он дежурил ежедневно, он конечно бы позволил подержать их хотя бы до понедельника, но его смена заканчивалась в восемь утра. Санитарки поднимут хай, да и врачи не позволят. И если цветы, еще с горем пополам можно оставить, то медведя точно придется передать Булату. Здесь не позволяют держать лишних вещей, пытаясь соблюдать подобие стерильности.

Мы выпустили шары в небо через открытое окно на рассвете. Я оставила только один, привязав его к лапе белоснежного мишки. Летящие в небо шарики бликующие от лучей восходящего солнца, навсегда останутся в моей памяти, как символ моей первой любви обрушившейся на меня так внезапно.

Тимур думает, что я поеду домой лишь на несколько дней. Он уверен, что поступить на коммерческую основу, можно, когда угодно, даже в сентябре. Не хочу расстраивать его и говорить, что этого не будет. Мало того, что я не уверена, что моя семья сможет позволить себе мое содержание в данных реалиях, так еще и переживания за Нику, не дают мне покоя. Я не оставлю свою семью в ближайшее время. Не могу поступить так эгоистично как Люба, а Лала сама еще ребенок. Кто-то должен управляться с хозяйством, готовить, убирать и присматривать за детьми пока их мать не родит и не сможет вернуться к своим обязанностям.

Снова выглядываю в окно, уходя Тимур оставил мне послание на асфальте. В пятницу дворники мели двор и красили бордюры. Целый день наблюдала за работой людей, трудящихся на немаленькой территории больницы. Завершив свою работу, они забыли ведерко белой краски у забора. И Тимур конечно же, не смог пройти мимо него. Надпись на асфальте под моим окном: «Я люблю тебя, колючка!», магнитом притягивает меня к окну все воскресное утро. Сердце начинает биться быстрее, слезы набегают на глаза. Ах, если бы мами была здорова… Если бы Люба не ушла из дома. Перед глазами моментально возникает худенькая фигурка Нику. Я нужна ему сейчас как никогда. Не могу совладать с собой и все же роняю крупную горячую слезу на подоконник.

На территории больницы есть небольшая детская площадка, состоящая из нескольких качелей и беседки с длинным столом и лавками по бокам. Наблюдаю, как с качели спрыгивает маленькая девочка. Она идет в направлении надписи, белой полосой, растянувшейся на асфальте. Ее мама разговаривает по телефону в беседке, не обращая на дочку внимания. Девочка подходит к белым буквам и меряя широкими шагами слова, проходит вдоль всего предложения. Вертит головой по сторонам. Натыкается взглядом на то самое ведерко с торчащей кистью, и вприпрыжку бежит к нему.

Напряженно наблюдаю за девочкой. Неужели закрасит? Она подхватывает ведерко и тащит его в сторону надписи. Сердце замирает… с волнением наблюдаю над тем, как она елозит кистью по дну ведерка и заносит руку над буквой Ю, зачеркивает ее и наступив на букву Л, пишет над Ю корявую букву Е. Отходит в сторону и любуется своей работой. Потом снова опускает в ведерко кисть и рисует сердечко, пронзенное стрелой, следом за восклицательным знаком. Бросает взгляд на окна, потом на свою работу, и обтерев руки о желтое платьице, в припрыжку уносится к качелям.

Сегодня я дольше обычного задержалась в перевязочной. Как раз в этот момент санитарка убиралась в палате. Ежедневная уборка заключается в мытье пола и протирании подоконников и тумбочек, и занимает от силы пять минут. Но на этот раз санитарка, получившая нагоняй от старшей медсестры, была явно не в настроении. Стоя в коридоре я слышала, как она скандалила с моей пожилой соседкой Лидией Сергеевной и Ксюшей, девушкой которую положили к нам в палату вчера вечером. Насколько я поняла, шум был поднят из-за постельного белья и продуктов, хранящихся в тумбочках, вместо общего холодильника. Ксюша застелила свою кровать своим бельем, не взирая на то, что ей было выдано больничное стерильное.

Когда я вернулась в палату, то обнаружила, что мой слегка пожухший букет из двадцати пяти бордовых роз, торчит стеблями вверх из огромного мусорного пакета. Рассерженная женщина грохочет шваброй об металлические ножки кроватей. Лидия Сергеевна поднимает на меня встревоженный взгляд, а потом обратно утыкается глазами в книгу. Ксюша резкими движениями заправляет одеяло в казенный пододеяльник, а я стою и смотрю на все это молча, то и дело бросая взгляд на стебли обвязанные красной атласной лентой.

- Зачем вы это сделали? - подавив приступ ярости, обращаюсь к санитарке.

Я не ожидала от нее такого, она представлялась мне хорошей женщиной, просто уставшей и вымотанной тяжелой работой. За время пока я нахожусь в больнице, она дежурила трижды. Все было нормально. Она улыбнулась увидев цветы и мишку, и ничего не сказала против. Я сама отдала медведя Булату, чтобы не плодить лишних разговоров и шуток в мой адрес. Но цветы отдать не смогла. Чем они ей помешали? Женщина бросает в меня сердитый взгляд и продолжает молча орудовать шваброй.

- Меня выписывают сегодня. Я бы их забрала! - заглядываю в мусорной пакет. Мои алые розы лежат в банановой кожуре и скомканных салфетках и фантиках.

- Это больница! - слышу сердитый голос Ксюши. - Я аллергик и не обязана нюхать твой веник круглосуточно, - шипит она сквозь зубы, расправляя покрывало по кровати.

Больших усилий мне стоит подавить гнев плещущийся во мне словно лава. Если бы это была Лала, Люба или Рая, они бы уже схлопотали у меня по лицу. Сжимаю и разжимаю пальцы, обвожу взглядом палату, натыкаясь глазами на ведро с мутной водой. Нужно быть выше этого, Роза. Не стоит реагировать на выходку вредной завистливой девки. Обида не прекращает вытягивать из меня жилы, слезы подступают к глазам. Давлю в себе слабость. Молча начиняю собирать свои вещи.

- Тебя выписывают? - вкрадчивый голос Лидии Сергеевны, пронизан извиняющимися нотками. Ей то, за что извиняться? Не она ведь сунула мои цветы в мусорный пакет.

- Да, - коротко отвечаю я, выгребая из тумбочки личные вещи. Рассовываю их по пакетам.

- Ну вот и славненько, - ядовито произносит молодая соседка. - А, то я боялась, что из палаты выйти нельзя будет. Сиди и следи за вещами, - смотрит на меня с пренебрежением.

Санитарка выносит в коридор мусорный пакет. Нет, я не умею терпеть! Сдергиваю ее полотенце со спинки кровати и подхватив посуду, стоящую на ее тумбочке, плюхаю все это в ведро с грязной водой. Стало ли мне легче? Ни капельки. Но я не смогла справиться с собой. Пусть скажет спасибо, что я не вылила эту воду ей на голову.

- Ах, ты дрянь! - верещит Ксюша. - Вы видели!? Вы видели, что она сделала! - вопит на всю палату, обращаясь к Лидии Сергеевне. Я не слышу, что та отвечает ей, зато слышу непрекращающийся поток нецензурной брани мне в спину.