Но идея всегда опережает ш полнение. За восемь лет реве люции еще не создано прол* тарского искусства. По этом поводу много было изломав 1 перьев н много сказано юи

жальных слов. Художнике обвиняли в тайных пристрг. стиях к буржуазности, в н<' желании понимать, что револк ция совершилась и возврата не: 1 Был поднят вопрос о личност в искусстве, — одни обрупи, вались на личность даже та»> где ее участие необходимо, дрз( гие защищали ее права н утверждение даже там, гш она вредит делу. Одно врем| можно было опасаться, чт( восторжествует формула: «Есл зайца бить, он сможет спичк зажигать». Это междоусоби! окончилось резолюцией Ц. К. \ Как безусловно и неумолиМ| человечество пройдет черв! революцию пролетариата, та| литература неотвратимо буде) приближаться к массам. Н) это процесс долгий к сложны* Здесь весь секрет в том худе

ОТКЛИКИ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

кественном процессе, который 1 назвал первым, — в наблю-(ении и обобщении. Здесь зайцу битьем не поможешь. Художник должен стать органическим соучастником новой жизни. ! На нас, русских писателей, ладает особая ответственность. Мы — первые.

Как Колумбы на утлых каравеллах, мы устремляемся по неизведанному морю к новой земле.

За нами пойдут океанские корабли.

Из пролетариата выйдут великие художники.

Но путь будет проложен нами.

БИБЛИОГРАФИЯ

«Современный Записки» (I —XXVI. Парижъ 1920 — 1925 гг.)

« Воля России» (1922, 1925, 1926 гг. № I— П. Прага)

Уничтоженный Революцией, русский толстый журнал, едв кончилась гражданская война,возродился в эмиграции. Первы номер «Современных Записок» вышел через несколько дне после оставления Крыма армией Врангеля. Вскоре возобнс вилась и «Русская Мысль». Неслучайно (хотя на это были случайные причины), что_ из двух журналов выжил тот, коте рый езязан не с новой предреволюционной, марксистско-имго риалистской, а со старой, народнической и социалистическое традицией русской интеллигенции.

В самом имени «Современных Записок» — воспоминани о Некрасове, о Чернышевском, о Михайловском — «Современник

— «Отечественные Записки». Это магистраль интеллигентско культуры, как партия с.-р. микрокосм интеллигенции, равне действующая ее направлений. Неслучайно поэтому что поел крушения интеллигенции,—'произошедшего всего через восем, месяцев после крушения породившей ее Петербургской монархш

— главное из того что от нее уцелело, оказалось на эсерско) плоту. Неслучайно,чтоэсэрам пришлось играть роль культурны консерваторов. Роль эта у них приняла по необходимости свое образные формы: они консерваторы неосуществленных идеалоЕ консерваторы того, что само никогда не имело вещественнаг бытия, консерваторы революционного порыва, вдруг застыЕ шего движения. С ними осуществилось то, что только в умозрени видел ЗенонЭлейский. Они—Зенонова стрела недвижная в полете

рш уЦэге, Уо1е е! яш пе Уо1е раз. Трагическое и роковое противоречие. Сохранить ли содержи ние движения, или принцип движения? — вот задача, котору!

БИБЛИОГРАФИЯ

должны были разрешить эсэры. — «Правые» эсэры предпочли консервировать то, что было движимо движением в отныне недвижной форме.

«Современные Записки», орган правых эсэров — орган русского либерального консерватизма (ясно, что«Вишняк» а не «Струве», имеет право на это имя): содержание либерализм (а.конечно не социализм, который сохраняется только как почтенное имя), — волевая форма — консервативна.

Так в «политике». В литературе позиция «Современных Записок» чистая, почти беспримесная установка на прошлое. Такая установка возможна, и — зиЪ зреете заеси1огшп — законна. Инерция вчерашнего дня всегда велика, и иногда лучший цвет литературного движ-эния расцветает после смерти движения, «Звук еще звенит, хотя причина звука исчезла». Литературно, —«Современные Записки»—инерция предреволюционной России.

Заслуги «Современных Записок» перед русской литературой, ■конечно, велики. Как добрые консерваторы, они сохранили и передают потомству все то, чего писатели не успели написать до Революции. От того что не успели не следует, что уж не стоило дописывать потом — лучше поздно чем никогда, и не во время ' дописанная вещь, если она действительна велика, теряя от несвоевременности появления для современников, ничего не теряет для будущего. Будущее и будет судить, дали ли «Современные Записки» такие сверхзременные создания.

Обозревая содержание журнала за пять лет, надо различать между основным ядром его и периферией. Периферия—случайные, не связанные с существом («душой») журнала гости —Андрей Белый, Ремизов, Шестов, Марина Цветаева. Ядро это собственно «зарубежная» литература -- Мережковские, Бунин, Алданов, Ходасевич, Зайцев, — все разные грани либерального консерватизма. Близки, к ядру «персонально», но не по существу, Бальмонт и Степпун. Бальмонт так же мало по существу консервативен, как птица небесная, или ребенок. Его консерватизм (с такой трогательной наивностью выраженный в статье о «Русском Языке») обида ребенка на то, что чужие, злые люди разорили мир его мечтаний. Степпун, наоборот, гораздо сложней, гораздо более змий (по мудрости), чем остальные сотрудники «Современных Записок». В его, на вид столь большой, искренности есть отрешенность и «олимпийская» безответственность стороннего наблюдателя, который все видит, все понимает, все скажет, но никогда ничего

БИБЛИОГРАФИЯ

не сделает. Он духовно сродни Вячеславу Иванову («Люблю я пышное природы увяданье») и в великолепном богатстве его почти барочной мысли есть тонкое дыхание тлена.

Литературное ядро «Современных Записок» разнообразно; и об'единено признаком скорее отрицательными: ненавистью, более или менее брезгливой ко всему новому. Различны же они во всем: от ясного и ровного, хотя и неяркого, дневного света Алданова, до истерического хаоса Мережковского; от изощрен-' нейшей культуры Зинаиды Гиппиус, до принципиальной (и природной) уездности Бунина; от чрезмерной ссохнутости и морщинистости Ходасевича, до воздушной (воздушный пирог, и такой же розовый) пухлости Зайцева, — все оттенки.

По «культурному возрасту» (геологический возраст) тоже большое разнообразие: Бунин, Зайцев, Алданов — еще до-символистская культура, Мережковский — первые «бездны» и первые «тайны» девяностых годов. Гиппиус и Ходасевич—Достоевщина, прошедшая через реторты всех ранне-символистских софистия. По значительности своей они тоже не равномерны: Мережковский если когда нибудь и существовал (не как личность, конечно, а как жолоб, по которому переливались порой большие культурные ценности) перестал существовать, по крайней мере, двадцать два года тому назад. Зайцев был когда-то близок к тому, чтобы засуще-ствовать, но не осуществился: не нашлось той силы, которая могла бы сжать до плотности бытия его расплывчатую газообразность. Многим выше этих двух —Алданов, редкий у нас пример писателя более умного чем творчески сильного, с настоящим, не творческим, и не очень широким, но подлинно историческим зрением; Ходасевич, маленький Баратынский из Подполья,: любимый поэт всех тех, кто не любит поэзии; и особенно две подлинно большие (очень по разному) фигуры Зинаиды Гиппиус и Бунина. Но Зинаида Гиппиус видна во весь рост только изредка в немногих стихах. Эти немногие стихи принадлежат к самым подлинным, самым острым, самым страшным выражениям Подпольного начала в русской поэзии (настолько же сильней Ходасевича, насколько «Господа Головлезы» выше Леонида Андреева). Подлинная Зинаида Гиппиус, конечно, нив какой мере не консервативна и не «благонамеренна». Но эта подлинная .--обернута в; «семь покрывал» общественно-религиозно-философской деятельницы, призванной обосновать «курс на религиозное преображение' демократии». Ни с «религией» (поскольку на «религии» можно!

БИБЛИОГРАФИЯ

обосновывать какие-нибудь курсы), ни с демократией, подлинная Зинаида ничего общего конечно, не имеет. Наконец, Бунин «краса и гордость» русской эмиграции, столп Консерватизма, высоко держащий знамя Великого, Могучего, Свободного и т.д. над мерзостью советских сокращений и футуристских искажений