Как странно звучат эти слова! Словно из глубины тысячелетий, из седой ветхозаветной старины доносятся они до нас, и кажется, будто говорит их не русский человек о русском народе, а библейский кудесник о родном ему Израиле. И действительно, для Шатова — Достоевского богоизбранный русский народ и есть в сущности ныне воскресший Израиль. Стоит лишь вспомнить о словах, сказанных тут же, несколькими строками выше: «Всякий народ до тех пор народ, пока имеет своего бога особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения, пока верует в то, что своим богом победит и изгонит из мира всех остальных богов. Так веровали все с начала веков, все великие народы, по крайней мере, все сколько нибудь отмеченные, все стоявшие во главе человечества. Против факта идти нельзя. Евреи жили лишь для того, чтобы дождаться Бога истинного и оставили миру Бога истинного» («Бесы», ч. II, гл. I, VII). «Еврей без Бога как то немыслим; еврея без-Бога и представить нельзя» — говорит Достоевский и прямо от себя в «Дневнике».

Так вот откуда у Достоевского это бьющее в глаза противоречие. От еврейского народа, от величавого памятника его древности, от Библии, думается ему, унаследовал он свою направляющую идею: свой мессианизм, веру в

богоизбранность русского народа, религию «русского Бога» (выражение Дг стоевского в письме к Майкову) — и вдруг, откуда ни возьмись, словно и под эемли выроетает на его пути тщедушная, уморительно смешнаяфитурк каторжника «Исайки», из последних сил дерзко вопящего: Как так унасж довал? По какому праву? А я? Разве я уже и не существую вовсе?... «Но исть на одна — перебивает его вне себя от гнева Достоевский —, а стало быть толь ко единый из народов может иметь Бога истинного». Стало быть, можем ш продолжать эту мысль от себя: либо мы, русские, либо вы, евреи; или точнее истинный Израиль ныне — народ Русский. Стоит только русскому народ] отказаться от веры, что лишь он один вправе притязать на еврейскую, в Свя ценном Писании евреев увековеченную мессианскую идею, стоит лишь пошатнуться этой вере, и он сразу распадется, распылится, станет всего только от-нографичешгм материалом». Но и обратно: если историческая истина, будущность и спасенпе всего рода человеческого поручены Провидением России в русским, тогда все еще странствующие по свету евреи всего лишь историческая пыль—«жиды, жидки, жидигаки». В «Преступлешш и Наказании» в эпизоде сравнительно мало заметном (ч.У1, гл.УП внимательный читатель найдет и этот, с логической необходимостью навязывающийся Достоевскому вывод. Когда Свидригайлов принимает свое последнее решение и выходят на грязную петербургскую мостовую, чтобы «при официальном свидетеле» положить конец своей жизни, внимание его приковывается к дежурящему у пожарной каланчи «человечку в Ахиллесовой каске»: «Дремлющим взглядом, холодно покосился он на подошедшего Свидригайлова. На лице его виднелась та вековечная брюзгливая скорбь, которая так кисло отпечатлелась на всех без исключения лицах еврейского племени. Оба они, Свидригайлов и Ахиллес несколько времени молча рассматривали один другого»... Свидригайлов берется за револьвер, между тем как возникший в густом молочном тумане мифический герой без устали шепелявит: «А-зе, здеся нельзя, здеся не места». Но что за дело Свидригайлову до гнусавого предостережения хилого Ахиллеса: он взводит курок п раздается выстрел. — Если вспомнить, что у Достоевского, особенно в совершеннейшем из его произведений, нет ни одной сцены, ни одного образа, ни одного слова, которые не имели бы более глубокого, иносказательного значения, то это жуткое прощание Свидригайлова с жизнью представляется сперва как бы неразрешимой загадкой, которая, однако, легко раз'ясняетсл при первом же сопоставлении «идеи» Свидригайлова с собственным взглядом Достоевского на сущность еврейства. Свидри-гайлов возмущен до последней глубины идеей вечности или бессмертия, : как дурной безконечности,он восстает против вечного шага на месте,против вечного возвращения, и капая встреча могла бы нагляднее воплотить перед | ним всю бессмыслицу существования ради голого существования,

)греча, с от века призрачно существующим евреем, с Вечным ЖидомШодоб-ручному «попутаю»,он твердит везде и всегда свое жалкое: «здесь не место» не место умирать, не место восстания против «закона» жизни и его .непре-даности. Пусть призраки скорбно довольствуются таким отрицательным торждением жизни — истинно живой предпочитает этому проклятию само-«хранепня полное самоуничтожение. Лишь тот, кто не влеком своим Богом удобно жертве бессловесной, а сам пролагает Ему и помазанному Им Спаси-?ио путь вперед, имеет обязанность и право жить. ; Так «антисемитизм» Достоевского раскрывается перед нами, как другая, (к оборотная сторона и истинное основание собственного его «иудаизма». |1жущееся противоречие есть на самом деле прямолинейная, железная ло-

V

! Однако, вопрос наш все еще далеко не исчерпан.

Если бы Достоевский был лишь сухим, одержимым одним только стрем-.яием к последовательности теоретиком, дух его, быть может, и успокоился || на этом хитроумном построении,и его причудливая,чисто логическая юдо-"бия, была бы не чем иным, как отбрасываемой его «русским Богом» |въю. Но Достоевский остается и в своем отношении к еврейству неизменно рен последним глубинам своего существа, и сердце, его, место битвы добра зла, изборожденное мучительнейшими сомнениями и противоречиями, храняет и в этом вопросе последнее слово за собой. Та самая статья о ;рейском вопросе, с которой мы уже познакомились, как с документом не-;мненейшего жидоедства, являет нам ряд моментов, никак не вмещающихся понятии антисемитизма,больше того,прямо ему противоположных.Прежде его следует тут отметить то благоговение, с которым Достоевский подходит так называемому им самим заключенному в кавычки «еврейскому вопросу», ■вство, которое в таком напряжении редко встречается даже у самых бурно-юменных еврейских националистов. < 0, не думайте—восклицает Достоев-шй в самом начале своей статьи,—что я, действительно,затеваю поднять врейский вопрос»... Поднять такой величины вопрос, как положение ев-;ев в России, и о положении России, имеющей в числе сынов своих три олиона евреев — я не в силах. Вопрос этот не в моих размерах». И дальше: 1е настали еще все времена и сроки, несмотря на протекшие сорок веков, окончательное слово человечества об этом великом племени еще впереди». I сильнейшие цивилизации в мире не достигали и до половины сорока веков теряли политическую силу и племенной облик .Тут не одно самосохранение гонт главной причиной, а некая идея, движущая и влекущая, нечто такое

3. ШТЕИНБЕРГ

мировое ц глубокое, о чем может быть человечество еще невсилахпроизн ц своего последнего слова. «Евреи — почти исступленно восклицает Доен-ский в другом месте — народ беспримерный в мире».

( лыханное ли дело, чтобы «антисемит» говорил такпм. то Достоевский в этой столь изобилующей всякими «рго и соп1га» ( и протестует гак решительно против «тяжелого обвинения* будто иавпдит ;еврея, как парод, как нацию». Это вторая в высшей ст( образная черта в личном отношепии Достоевского к еврейству. ми юдофобня, как бы стыдящаяся самой себя, вражда к еврейству, 1 щая с самой собой, себв же перечащая, сама себя опорочивающая, и чем заявил я ненависть к еврею, как к народу?» — восклицает , ский. «Так как в сердце моем этой ненависти не было никогда, и те ев] которые знакомы со мною и были в спошепиях со мною, это знают, то самого начала и прежде всякого слова, с себя это обвинение навсегда, с тем, чтобы уже потом об этом и не упоминать особенно». Это ( чем категорическое заявление, кажется, однако, Достоевскому достаточно убедительным он, очевидно, чувствует, что ему очень тру I как он сам говорит, «оправдаться», ион снова и снова, чуть ля не] что он не «враг евреев». «Нет, против этого, я восстану, да и самый < оспариваю». С такой упорной настойчивостью отрицает Достоевский враждебное отношение к еврейству, на тех самых страницах, на кото, собраны ходячие, пелепейпше клеветы против евре«'В,иименво,«какмр1| как нации». Больше того: сейчас же после ссылки на внутреннюю онрав.1-ность «всеобщей» ненависти, Достоевский выставляет утверждение, 411 русском народе нет никакой «предвзятой, априорной, тупой,религио;,)! какой нибудь ненависти к еврею.,. Весь народ наш смотрит на еврея,повто ю это, без всякой предвзятой ненависти». Вот тебЪ и «всеобщая ненавж»! Ведь значит же что-нибудь слово «весь», невольно восклицаешь против > ■стоевского его же словами (см. выше, II).