Глаза у Бику теплые, теплее лба и щек, я это всегда чувствую. (Бику называет «слюнить» глаза).

—■ Глаз! — говорит он по-русски и показывает пальцем, и также легко и ясно: — рот! — щека! — лоб! — ручка!

А тельце у неге, возьмешь его близко к себе — и ребрушки.

— Жиеот! — говорит Бику по-русски, — ножка.

На будущее лето мы пойдем к Шаруа, здешний брадобрей, и он осторижет Бику, как остриг меня, держа за нос — бот— так!

— И кориганы, — говорю, — все стриженные.

— И блошиный царь?

— Ну, конечно. Бику знает про «ворону и лисицу» и ему очень нравится

ворона (по французски «ворон»).

— И ворон?

— И ворон и Мерлин.

На будущее лето мы непременно поедем в Карнак, а

Карнака в Броселиандский лес, там спит зачарован Мерлин

Я научил Бику «строить нос»: мы это делаем вместе и сое-циняемся маленькими пальцами — какой выходит огромный носище! И еще я научил его показывать мне язычок: высунет язычок — я потрогаю, похвапю: а язычок у него влажный, упру-ий — «хороший язычок»! — и совсем не щекотно.- И еще научил я его «бодаться»; только не легко ему далась «коза» — все не ге пальчики вытягивает; ну, а когда наловчился, совсем меня забодал и губы так"сделает — очень страшно! Но он и сам любит, чтобы я его бодал.

— «Бодад!» — говорит он по-русски твердо и карабкается ко мне на кровать.

Ну, я ему в жиеотик «козой» вожу — очень это ему нравится: шдет коза-рогатая —■ — »

— «Бодад!» За столом мы сидим около хозяйки: нас отделяет ее тарелка.

Я вижу, как Бику ест — и больше работает пальчиками, вю ка так для вида, и часто ест со шкуркой и косточки. А против Бику сидит бабушка: бабушке сто лет, она маленькая и востренькая (камушек!) в белом бретонском чепчике, она ничего не гоьорит, только смотрит. И когда разговор заходит о кориганах, о менгирах, о до ьменах, о бо. шебницах, она внимательно слушает и, видно, она знает, она и не такое знает! (Друиды запрещали записывать и не осталось письменной памяти о их знании, еот откуда это мо] чание — трехтысячелетия!)

За обедом на Бику нападает сон: вздрагивая, начинает он клевать носом, но этдго мало: незаметно за разговорами спускается он под стол -- я заметил: там око; о баб>шки на скамеечку под ногами ее он положит гол ову, свернется калачиком и прикурнет. А к десерту обязательно выйдет — Бику очень любит персики. А потом меня провожать. Я зажигаю электричество—бо; ьшой соблазн для Бику: тушить и зажигать! ну, конечно, «бодаемся», а на прощанье я лиловым карандашом рисую ему на ладошках кориганов и бычьи рога. И он идет спать с растаращеннь.ми :разрисоЕаннь:ми ручонками, так и заснет, не смывая. А ночью ему снятся сны — он не помнит — но во сне он часто плачет.

На чердаке надо мной живет крыса. Днем она в поле, а на ночь приходит спать на чердак. И что она делает, я не знаю, но такое у меня чувство, точно она там расшвыривает и грызет

АЛЕКСЕЙ РЕМИЗОВ

потолок. Я знаю, стены каменные, потолок крепкий, и все-таки^ — вот прогрызет и ко мне — и ничего, конечно, не сделает,.; меня же испугается. Ноя не могу заснуть, все прислушиваюсь^ Наконец крыса затихает - зубы что ли переломала? — крыса; заснула и я засыпаю.

Крыса спугиЕает мои сны — мне ничего не снится. Но бывают ночи — день набегается в поле, устанет, а веет нется домой, как и нет ее. И после книг — я'читаю о менгирах к дольменах, о белой во. шебной омеле, о солнце, о быке —

ведь эта зем^я и эти камни — это как Египе^ — таже память: и там и тут Карнак, и бык, солнце, и «мудрость» — но кроме археологии, «'бретонских святых», рыцарей круглого стола, короля Артура и Мерлина, и последнего бретонской? короля Соломона, у меня на столе за сорок лет «Ье та§аз1 р11т.огезяие»—я рассматриваю картинки — начитавшись и насмо трезшись, я засыпаю спокойно. И мне снятся сны из друго! мира — жуткие по необычности, и явственно и осязательно, 1 совсем не грозные и без этой черной томящей памяти навязни вых «костяных и кровных» снов.

Но с некоторых пор — луна? океан? кориганы? — м сны превратились в борьбу: началось с дольмена: ясно увидел терна дольмен — тот, где мы с Бику кружимся на закате — почему-то стало страшно: что-то тянет, и не хочешь, а смотришь и я никак не мог от него уйти, не могу проснуться —■ —

я сижу за стоком в моей комнате, крыса не чер даке спит, весь дом, как вымер и скеан ушел такая тишина! — и вдруг погасло электричеств! я скорей за дверь (выключатель за дверьк> шарю, а не могу найти, а знаю, вот тут —и рукой по стене-— нету, я ниже, еще и еще — и чувствую, около самого пола (куда спустился хочу зажечь, ничего не выходит, а хоть и темь, различаю — выключатель расколот пополам; надо соединить половинки и тогда зажжется} Но только что я беру половинки соединить! чувствую — схватили меня за руки, держат» а на ноги уселся какой-то, на меня лезет; я ни вижу их, но ощущаю: «Бросьте, говорю, чел» вы!» И они на мой голос отшвырнулись. Но

цел ью),

ся!)

РМ1..

только что я протяну руку и уж возьмусь за половинки, опять хвать меня за руки, оттаскивают меня — не больно это, только очень мучительно — —

зачем-то надо мне на чердак, но этот чердак не здешний, а московский — там где мой камушек — отЕорил я на чердак дверь, хочу войти, а на пороге меня как хлестанет — и сзади схватили за руки. Я хочу назад — не пускают. Высвободил я руку, поднял ■— и тьма стала расходиться, и в глубине чердака у слухового окошка я увидел: сидит старик, похож на Тагора, а глаза — они, как в воде плывя, горят. «Аратим-тих!» — говорю. Почему я сказал это имя «аратим-тих», не знаю, и значит ли оно что, не знаю, но я почувстЕОЕал, как мне свободно, и, глядя на старика, на его горящие переливающиеся глаза, я тихонько вышел —

Новая луна — другие сны. Но тут на меня напали блохи. 4 «блошиный царь» не помогает и «ля-козак», такой желтый пер-идский порошок, не действует. Оказывается, весь дом —'налет >лох.

И когда однажды по утру я искал закатившуюся куда-то >езинку и мне помогали искать хозяева, заглянувший Бику спро-жл:

— Вы блох ищете?

Рассказы о кориганах, о феях и волшебницах—могли обра-дать человека в пылинку, а сами превращаться в мышь!—на фемя отошли и о блохах забыто. Все заполнило «мушиное цар-тво»: я побывал в соседней Вандее, где океан не наш — бретон-жий — гремящий с оторванным скалистым берегом (часть погибла с Атлантидой), а «настоящее» море—вот где живет золотая ныбка! — и волнистый песчаный берег.

В Вандее жил один знакомый кельтолог. Он

АЛЕКСЕИ РЕМИЗОВ

меня встретил на вокзале. Еще дорогой замечаю: почему-то в разговоре употребляет, как сравнение, мух — «это подобно,.как бы 1000 мух!» или «это дороже: куда 77 мух!» Я не обратил особенного внимания: бывают такие странные, пристрастия и поговорки. Но когда мы пришли в дом, меня порази о странное убранство комнаты: с потолка на веревочках спускались бумажки-квадратики; и что еще страннее: хозяин во время ученого разгозора подходит к этим липким бумажкам, сосредоточенно вглядывается (считает?), потом не без волнения что-то записывает. В по;:день, прервав разговор, он снова проверил бумажки и облегченно сказал: «75». Надо было купить чаю. Мы пошпи в лавку! Но при нашем появлении хозяйка не тронулась ни на звонок, ни на приветствия: впиешись гла-1 зами в точно такие же бумажки, она что-то счи^ тага, а другая—продавщица—около нее, кал истукан, с карандашем на готове; выкрикнув. % «50», хозяйка обрати, ась к нам. — Ничего не

понимаю! — Я стал вслушиваться в разговоры: говори,.и о самом обыкновенном, и так, что при-| дется, но все слоза перезивапись одним назойливым: муха. Оказывается, какая-то волшебница превращала людей в черных мух, и потому было издано постанов].ение: развесить липкие бумажки для привтечения и вести точный подсчет пойманным ^хам — и кто больше пой мает, тому обещалась большая награда, награ оценивагась в один миллиард черных му> На другой день в по день на моих соверши, ось чудесное превращение: подъел ший отокар с американцами вдруг подняло на воздух, зажжужал и разлетелся по сыпуче»