Разошлись по ыелочамъ. Правъ этотъ бъсъ Гоголь.

Между тъмъ Пушкипъ, Жуковскш, Лермонтовъ, Гоголь, Филарета — какое оаяше Царства. Но Николай хотълъ одинъ мять «со своимъ другомъ Впльгельмомъ-Фридрихомъ» которымъ-то. Это былъ

*)_ Столкновеше съ оберъ-прокуроромъ, генераломъ Протасовыми «Шпоры генерала цепляются за мою м&нтш», выразился Филаретъ заочно. Это было донесено Государю.

В. РОЗАНОВ

плооскШ баранъ, гапутавппйся въ терновник*, и уже пр1уготован-ный къ закланю (динасия).

И вотъ рушилось все, разомъ, царство и церковь. Попамъ лишь. непонятно, что церковь разбилась еще ужаснве, ч*мъ царство. Царь выше духовенства. Онъ не ломался, не лгалъ. Но видя, что народъ и солдатчина такъ ужасно отреклись отъ него, такъ предали (ради гнусной распутинской исторш), и тоже — дворянство-(Родзянко), какъ и всегда фальшивое «представительство», и тоже — и «господа купцы», — написалъ просто, что въ сущности онъ. отрекается отъ такого подлаго народа. И сталъ (въ Царскомъ) колоть ледъ. Это разумно, прекрасно и полномочно.

«Я челов'Ькъ хотя и маленькш, но у меня тоже 32 ребра»-(«ДътскШ мхръ»).

Но Церковь? Этотъ-то Андрей УфимскШ? Да и всъ\ Раньше-ихъ было «32 1ерея» съ желашемъ «свободной церкви» «на кано-нахъ поставленной». Но теперь вст. 33333... 2...2...2...2 1ерея {г подъ-1е'рея и сверхъ-1ерея подскочили подъ-сощалиста, подъ-жида и не подъ-жида *); и сталп вошять, глаголать и сочинять, что «церковь Христова и всегда была въ сущности сощалистическойЗ и что особенно она ужъ никогда не была монархической, а вотъ-только Петръ Великш «принудилъ насъ лгать».

Русь слиняла въ два дня. Самое большее — въ три. Даже-«Новое Время» нельзя было закрыть такъ скоро, какъ закрылась. Русь. Поразительно, что она разомъ разсыпалась вся, до подробностей, до частностей. И, собственно, подобнаго потрясения никогда не бывало, не исключая «Великаго переселетя народовъ». Тамъ была — эпоха, «два пли три втжа». Здъхь — три дня, кажется, даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось-войска, п не осталось рабочаго класса. Что-же осталось-то? Стран-нымъ образомъ — буквально ничего.

Остался подлый иародъ, изъ коихъ вотъ одинъ, старикъ лъчъ-60-ти, «и такой серьезный», Новгородской губернш, выразился: «изъ бывшаго царя надо бы кожу по одному ремню тянуть». Т. е. не сразу сорвать кожу, какъ индшцы скальпель, но надо по-русски выр^ывать изъ сто кожи ленточка за ленточкой.

И что ему царь сдъчталъ, этому «серьезному мужичку» **).

Вотъ и Достоевскш...

*) Пишу безъ порицатя и иромш, а лишь въ томъ оггЬненш, что для духовенства и въ его словоо'боротахъ они всегда были въ уничи-жительно-презр-БННомъ смысл* «жидами». Но дъло поворачивается къ Апокалипсису, съ его «пъснью Моисея, раба Бож1я», и объ нихъ еще долпе сказы, — какъ оказывается, — болъе долпе, чъмъ о нашей несчастной Руси.

**) Раэсказъ мнъ въ мъсгечк-в Суда (станшя Николаевской ж. - д.) Новгородской губ., г-жи Неттениной, жены управляющаго хозяйствен- I ною частью «Нов. Времени».

АПОКАЛИПСИС НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Воть тебъ п Толстой, и Алпатычъ, и «Война и Миръ».

Что - въ сущности дроизошло? Мы все шалили. Мы шалили нодъ солнцемъ и на землт. не думая, что солнце видитъ и земля слушает Серьезенъ никто не былъ, и, въ сущности, цари были серьезнее всъхъ, такъ - какъ даже Павелъ, при его способностяхъ, еще «трудился» и былъ рыцарь. И, какъ это неръдко случается, — «жертвою паль невинный». Въчная истор1я и все сводится къ Израилю и его тайнамъ. Но оставить Израиля, Сегодня дъло до Руси. Мы въ сущности играли въ литературъ. «Такъ хорошо наппсалъ». И все дъло было въ томъ, что «хорошо написалъ», а что «наппсалъ» — до этого никому дъла не было. По содержатю литература русская 4 есть такая мерзость, — такая мерзость безстыдства и наглости, — какъ ни единая литература. Въ болыпомъ • Царств*, съ большою силою, при народи трудолюбивому смышленномъ, покорномъ, — что она сдъмала? Она не выучпла и не внушила выучить — чтобы . этотъ народъ хотя научили гвоздь выковывать, серпъ исполнить, когу для косьбы сдтаать («вывозимъ косы изъ Австрш», — геогря- . ф1я). Народъ росъ совершенно первобытно съ Петра Велпкаго, а литература занималась только, «какъ они любили» и «о чемъ разговаривали». И всъ «разговаривали» и только «разговаривали», и только «любили» и еще «любили».

Никто не занялся гбмъ (и я не читалъ въ журналахъ ни одной статьи, — и въ гааетахъ тоже ни одной статьи), что въ Россш нътъ ни одного ■ аптекарскаго магазина, т. е. сд-Бланнаго и торгуемаго русскимъ человъкомъ, — что мы не умъемъ изъ морскихъ травъ извлекать году, а горчшпники у насъ «французсме», потому что руссше все-человъки не умъютъ даже намазать горчицы разведенной на бумагу съ закръплешемъ ея «кръпостп», «духа». Что же мы умъемъ? А вотъ, видите ли, мы умъемъ «любить» какъ Вронскш Анну и Литвиновъ Ирину и Леж-невъ Лизу и Обломовъ Ольгу. Боже, но любить нужно въ семь*; но въ семь* мы кажется не особенно любили, и, пожалуй, тутъ тоже вмъшался чертовъ бракоразводный процессъ («люби по долгу, а не по любви»). И вотъ церковь-то первая и развалилась, и, ей-ей, I это кстати и «по закону»...

Какъ мы умираемъ ?

Ну, что-же: пришла смерть и значить пришло время смерти.

Смерть, могила для 1/6 части земной суши. «Простое этнографическое существоваше для былого Русскаго Царства и импе-рш», о которомъ уже поговариваютъ, читаютъ лекщи, о которомъ могутъ думать, съ которымъ въ сущности мирятся. Каие-то «по-. лабсюе славяне», въ которыхъ преобразуется былая Русь.

«Бъиая Русь»... Какъ это выговорить? А уже выговаривается.

Печаль не въ смерти. «Человъкъ умираетъ не когда онъ со-

В. РОЗАНОВ

зрълъ, а когда онъ доеггЬлъ». Т. е. когда -жизненные соки его пришли къ состоянда, при которомъ смерть становится необходима ;; неизбежна.

Если нътъ смерти человека «безъ воли Боаией», то какъ мн могли-бы допустить, могли-бы подумать, что можеть настать смерть народная, царственная «безъ воли Бояией»? II въ этомъ весь во-просъ. Значить, Вогъ не захотълъ болт>е быть Руси. Онъ гонить ее пзъ подъ солнца. «Уйдите, ненужные люди». ,

Почему мы «ненужные»'.-'

Да ужъ давно мы писали въ «золотой своей литературе»: «Дневникъ лишияго человека», «Записки ненужного человека». Тоже — «празднаю челов-вка». Вы думали «подполья» всяыя... Мы какг-то прятались отъ свъта солнечнато, точно стыдясь за себя.

Человъжъ, который стыдится себя? — развъ отъ него не стыдится солнце'? Солнышко и человъкъ — въ связи.

Значить, мы «не нужны» въ подлоснечной п уходимъ въ ка* кую-то ночь. Ночь. Небьте. Могила.

Мы умираемъ какъ фанфароны, какъ актеры. «Ни креста, ни молитвы». Ужъ если при смерти чьей нтлъ креста и молитвы — то это у русскихъ. И етрапнО'. Всю жизнь крестились, богоыолп-лпеъ: вдругь смерть — п мы сбросили крестъ. «Просто, какъ пра-вославнымъ человъкомъ русски никогда не жива ль». Переходъ въ сощалиамъ и значить въ полный атеизмъ совершился у мужпковъ, у солдатъ до того легко, точно «въ баню сходили п окатились новой водой». Это — совершенно точно, это действительность, а не ди-к1й кошмаръ.

Собственно, отчего мы умираемъ? Нътъ, въ самомъ д^л-в, — какъ выразить въ одномъ с.товъ, собрать въ одну точку? Мы умираемъ отъ единственной и основательной причины: неуважен'я себя. Мы собственно еамоубпваемся. Не столько «солнышко пасъ гоннтъ», сколько мы сами гонпмъ себя. «Уйди ты, чертъ».

Нпгилизмъ... Это и есть нпгплизмъ, — имя, которымъ окрестить себя русгкш чрловъкь. или. върнъе — имя, въ котор! онъ раскрестп.тся.

— Ты кто? блуждающи ьъ подсолнеиной?

— Я нигилиетъ.

— Я только (Ъь.шлъ в-ндо, что молился.

— Я только дълалъ видь, что живу въ царетт.

— На самомъ дьлъ •— я самь сей-в свой человъкъ.

— Я рабочгй трубочнаго завода, н то остального мн* дьла нътъ.

— Мнъ-бы поменьше работать.

— Мнъ-бы побольше гулять.

— А мнъ-бы не воевать.

И солдатъ бросаетъ ружье. РабочШ уходить отъ станка.