Горсад. Куплетисты. Цыганы. И кругом дешевка. В десятером, скажем, за тысячу всю ночь гуляй с девочками, с музыкой, с вином. Не любил Васька деньги перещитывать. А денег этих самых у него с полпуда. Пропивай — не пропьешь. Гуляй ни прогуляешь.

ВОЛЬНИЦА

Эээх братишки в

Нонче гуляй — завтра фронт.

Пей, все равно флот пропал

Кто там бузит?

Бей буржуев — деньги надо На верх вы товарищи все по местам...

Надоела вся борьба. Домой... Ни хочешь-ли на мой?

Врагу ни сдаетца наш гордый Варяг... Пощады ни кто ни желааааааает

Братишки, в

мать...

Сцена. Вальсняшка. Яблочко. Танец. Две киски. Дамочки мамочки бирюзовы васильки. Цыганка Аза в рот тебя в глаза. Рви рр рр рр ночки. Равняй деньки. Руби малину. Ни хочешь ли чаю с черной самородиной? Цыганка Аза в переверт тебя... Хор цыганский

Где болит? Чево болит? Голова с похмелья Нынче пьем, завтра пьем Целая неделья

Иэх, давай

А ну давай

Пошевеливай давай

Иэх дою

А ну даю

Пошевеливаю

Даю

Даю

Даю

Пошевеливаю.

Наливался — наливался китаеза на голодное-то брюхо и вдруг поперло из него все обратно: мадера, шампанское и всевозможные закуски. За столом Авдоким, Васька, Ильин, Суворов, жид

АРТЕМ ВЕСЕЛЫЙ

Абрашка-слесарь из депа, пленный мадьяр Франц. На привольном воздухе. Ээх якорь глубины морской. Авдоким целует всех под ряд, сморкается в рукав:

Абрашка, дай свою черствую руку... и рас-сознательный-жа у вас в депе пролетарият — ох... Законный пролетарьят — из рабочава строю. Глаза страшат — руки делают. Руки ни достанут — ребрами берете. Это так. Это по нашему. Шутка-ли? В неделю два бронепоезда сгрохали. Под Батайском, под Ко-реновкой шибко они нам помогли. Вот как помогли... Вася обрати внимание — два бронепоезда... В неделю два бронепоезда.

И Васька целует Абрашку, китаезу, Авдокима, шкипера Ильина,

Суворова, шестерку

Пей гуляй... Нонче наш праздник... Хозяин, даешь ужин из пятнадцати блюд. За все платим. А беломордых передушим до одного. Душа с них вон. Мы...

...На горе стоит ольха Под горою вишня Буржуй цыганку полюбил Она за матроса вышла

Иэх давай

А ну давай

Пошевеливай давай

Иэх даю

А ну даю

Пошевеливаю

Даю

Даю

Даю

Пошевеливаю

Распалилось сердце Васькино. На стол влез ревом

Братишки... Слушай сюда а а а... И начался тут митинг с слезами с музыкой

ВОЛЬНИЦА

Гра

Бра

Вра

Дрг

Зра

С кровью

С мясом

С шерстью И ночью же прямо из горсада на вокзал добровольческий отряд. Васьки Галагана партизанский отряд в триста голов. Ввалились к коменданту рявом Оружья

Вынь да выложь С пятого пути два вагона винтовок. Один Авдокиму достался. На крыши пульмановских ставили пулеметы. Грузили мешки с рисом хлебом сахаром. Китаеза работал как черт

Садиииииись Длянь... Длянь... Длянь... Ду ду у у. Мотай Крути Винти Поезд мчится

Огоньки

Дальняя дорога.

Артем ВссельШ

«Леф» № 1 (5) 1925 г.

« ВОИСТИНУ..

памяти В. В. Розанова

к 70-й годовщине со дня рождения

3.5 — 20.4 1856 (+ 1919) — 1926.

«Сегодня исполняется 70 лет со дня Вашего рожденья, честь имею Вас поздравить, Василий Васильевич! В молодости я все некрологи писал Ну, а как же! живым, известно: Бердяев, Щеголев, Савинков Никогда! Я ж не от худого сердца. Это кто в сердцах,

тому п прет одна осклизлость в человеке, а в человеке, Вы это сами знаете, всегда найдется, отчего так хорошо бывает, ну, весело! (в нашем-то печальном мире — весело! ) другой и сам за собой не замечает, в мелочах каких-нибудь пли повадка. Раз как-то Пришвин помянул своего приятеля-земляка (из Ельца тоже и Ваш в роде как земляк ) п вдруг так заснял — автомобильный фонарь! — п всем стало весело, а вспомнил он не «победы и одоления» приятеля, а про яйцо, как ловко приятель яйцо в смятку ел: «Ну так, знаете, скорлупку содрал чисто, сдунул и все подъел на-чисто, замечательный человек!»

А мне сейчас почему про яйцо — со стола они на меня глядят яйца: и красные п синие и лиловые и желтые и зеленые и золотое и серебряное и пестрые — корзиночка: сегодня второй депь Пасхи!

А теперь я пишу не «некрологи», а память пишу усопшим. Крестов-то, крестов понаставили! И все тесней и теснее —■ и Брюсов «приказал долго жить» и Гершензон «обманул»: в прошлом году в Москве похоронили ! п этот, помните, кудрявый мальчик—«припаду к лапоточкам берестяным, мир вам, грабли, коса п соха, я гадаю по взорам невестиным на войне о судьбе жениха» — Есенин. Я, Василий Васильевич, памятью за каждое доброе слово держусь — это мне как свечи горят по дороге (и это мое счастье!), а должно быть, очень страшно брести последний путь — и одни пустые могилы — повторять во тьму: «люди — злые!» Нет, когда-нибудь соберу книгу — «Мое поминанье», все, как следует, в лиловом или в вишневом бархатном переплете и золотой крест посередке, там соберу всех, все, что доброе запало, и «о упокой» и «о здравии». Время-то идет, давно-ль все росписывалпсь

«ВОИСТИНУ'

«молодыми писателями», а теперь, посмотрите: в этом году исполнилось 60 лет — Вяч. И. Иг.анову, Д. С. Мережковскому, Л. И. Шестову. Юбилей Л. Шестова справляли по-русски — три вечера: на дому — литературное сборище, у С. В. Лурье — семейное, и третий вечер — философское: только философы. Бердяев, Вышеславцев, Эфрон. Ильин, Познер, Лазарев, Лурье, Сувчинский кн. Д. С. Мирскпй, Федотов, Мочульский (Стеиун не приехал!) и только я не философ, я за музыканта: читал весь вечер — три часа без перерыва — «Житие протопопа Аввакума им самим написанное», самую жизнерадостную книгу, а на тему: путь к вольной смерти! А Вячеслав Иванович Иванов в Риме отшельником: поди, пришел сосед П. П. Муратов, поставили самовар, попили чайку с итальянскими баранками, спели орфические гимны, ушел Муратов «комедию» писать, а юбиляр засел за «римские древности» — познания всесветные! достойный ученик своего великого учителя Момзена!

Дождика не идет, все деревья зеленые — три дня дождь!

— закурил п домой не хочется, так бы все и шел

вот она, какая земля! любимая! Вы не понимаете?

А ведь как Вы здесь-то, как любили: каждый корешок, каждую каплю, вот с крыши на меня сейчас и еще — это оттуда! Василий Васильевич! — «воистину!»

Жил в России протопоп Аввакум (Аввакум Петрович Петров, 1621-1681), жил он прп царе Алексее Михайловиче во дни Паскаля, когда Паскаль свои «Репзёез» сочинял (1623-1662), и нтог своих дел — это «житие им сампм паппсанное»: ума проникновенного, воли огненной (конец его — сожгли в срубе!), прошел весь подвиг веры и, етражда, на цепи и в земляной тюрьме долгие годы сидя, не ожесточился на своих гонителей. «Не пм было, а бысть же было иным!» А это называется: не только что около своего носа... да с другого п требовать нельзя: жизнь жестокая, осатанеешь! А как написано! Я и помянул-то протопопа «всея Роспп» к слову о его «слове». Ведь, его «вяканье» — «русский природный язык» — и ваш «Розановский стиль» одного кореня. Во дни протопопа этот простой «русский природный язык» (со своими оборотами, со своим синтаксисом «сказа») в противоположность высокой книжно-письменной речп «книжников и фарисеев» в насмешку, конечно, и презрительно называли «вяканьем» (так про собак: лает, вякает), как ваше «розановское» зовется и поныне в академических кругах «юродством». А кроме Вас, от того же самого кореня, Иван Осипов (Ванька Каин) п Лесков — про Лескова или ничего пе говорили (это называется в литературном мире «замораживать») или выхватывали отдельные чудные слова в роде: «жены переносицы», «мыльнопы.тьный завод» п само собой, в смех, но и не без удовольствия, а самый-то склад лесковской

речи, родной и Вам и Осппову и Аввакуму — да просто за смехом не вникали. В русской литературе книжное церковно-славян-ское перехлеснулось книжным же европейским и выпихнулось литературной «классической» речью: Карамзин, Пушкинская проза и т.д. и т. д. (ведь и думали-то они по-французски!) и рядом с европейским — с «классическим стилем» «русский природный язык»: Аввакум, Осипов, Лесков, Розанов. II у Вас тоже есть —• ваша книга «О понимании»: Вы тоже могли и умели выражаться по-книжному, как заправский книжник и фарисей, и очень ценили эту книгу, и Аввакум щеголял Дионисием Ареопагитом и мифическим римским папою Фармосом латинского летописца (знай наших!) Но в последние годы Вашей жизни на этой чудеснейшей земле то, что «розановскпй стиль» — это самое «юродство» — это и есть настоящее, идет прямой дорогой от «вяканья» Аввакума из самой глуби русской земли. Сами Вы это значили? (Аввакум проговорился: «люблю свой русский природный язык», Лесков, должно быть, не сознавал, иначе не умалялся бы так перед Львом Толстым!) Помните, в Гатчине, как мы у Вас на даче-то ночевали, Вы с сокрушением говорили, что рассказов Вы писать не можете, — «не выходит». А Вам хотелось, как у Горького или у Чехова — у аккуратнейшего «без сучка и задориики» Чехова, которым упиваются сейчас англичане, а это что-нибудь да значит! и у Горького, который «махал помелом» по литературным образцам. Василий Васпль евич, да ведь они совсем по-другому и фразу-то складывали — ведь в «вяканье» и в «юродстве» свой синтаксис, свое расположение слов, да как же Вы хотели по их, эка! Розайов — форму Чеховского рассказа? — да никак не уложишь, и не надо. Их синтаксис ■— «письменный», «грамматический», а Ваш и Аввакума — «живой», «изустный», «мимический». Теперь начали это изучать, докапываться в Рос-сип — там книжники и вся казна наша книжная! Но и среди русских, живущих за-границей, есть та же дума. Сидит тут, в Париже Федотов, ученый человек, Вашими книгами занимается, опять же Сувчинский, глава евразийцев, Петр Петрович, а в этой самой Англии кн. Д. Свято-