За восемь лет, протекших между 1906 г. и 1914 г., штеллигенция растаяла почти бесследно. Ее кумиры, ее журналы 5ыли отодвинуты в самый задний угол литературы и отданы на зсеобщее посмещише. Сама она, не имея сил на отлучение, на актуальную чистоту, раскрывает свои двери для всякого, кто снисходительно соглашается сесть за один стол с ней временным гостем. В ее рядах уже преобладают старики. Молодежь схлынула, вербующая сила ее идей ничтожна.

И, однако, изжито ли старое противоположение: «интеллигенция и народ»? Изменяя революции, интеллигенция забыла о Народе. Что там?

Из столыпинской деревни доносится голос хулигана, о она уже шлет в город своих поэтов. В ней совершаются {какие то сдвиги, с которыми былая интеллигенция уже утратила [связь. Тогда-то раздался голос часового на башне: Блок поднял ■брошенную 'тему: «интеллигенция и народ», и указал на пропасть, все еще зияющую. Пророчил гибель и тогда уже звал: «Слушайте революцию!». А из низов, из темной черносотенной глубины ему

Е. БОГДАНОВ

отзывался нутряной злобой крестьянский голос: Карпов, «Пламя».

Война заглушила все голоса. В ней остатки интеллигенции

утонули, принеся себя в жертву России, и в этой жертве утопили

остатки революционной совести.

КРЕМЛЬ

Действие пятое

Что такое народ и что такое большевики 1917 года, отношению к интересующей нас проблеме интеллигенции? Легче и проще ответить на второй вопрос.

Есть взгляд, который делает большевизм самым последовательным выражением русской интеллигенции. Нет ничего более ошибочного. В большевизме, правда, доживает множество отдельных элементов русского радикального сознания, — что облегчает темному слою «работников просвещения» сотрудничество с ним. Но с:мая природа большевизма максимально противоположна русской интеллигенции: большевизм есть преодоление интеллигенци на путях революции.

Преодоление интеллигенции может совершаться и совершается многими путями. Если не говорить об органической национальной идее, которая в корне меняет тип «идейности», то! почвой для оседания кочевой интеллигенции может быть всякое подлинное «дело». Для многих такой почвой была наука. Люди сороковых годов — Буслаевы, Соловьевы — находили свою почву в исторической и филологической науке, нигилисты 60-х годов Сеченовы, Мечниковы — в естествознании. Наука несет с собой традицию, всечеловеческую связь, — пусть не национальную, все же историческую почву. Личность включается в цепь поколений, в определенном звене ее, ее дело определяется уже не ею; самой, а коллективным разумом. Но и всякое профессиональное дело, взятое, как призвание, с чувством личной отвественности, выводит из кочевого быта. Врач, инженер, поскольку они преданы своему делу, уже не интеллигенты, или остаются интеллигентами в каком-то верхнем, безответственном плане сознания: на чердаке, куда сваливают всякую рухлядь. Деловитость и интеллигентность несовместимы.

Большевики — профессионалы революции, которые всегда смотрели на нее, как на «дело», как смотрят на свое дело капи-

ТРАГЕДИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

галистический купец и дипломат, вне всякого морального отно-иения к нему, все подчиняя успеху. Их почвой была созданная Тениным железная партия. Почва не Бог весть какая широкая — 5ыло время, когда вся партия могла поместиться на одном диване, — но за то страшно вязкая. Она поглощала человека без остатка, февращала его в гайку, винт, выбивала из него глаза! мозги, «аполняя череп мозгом учителя, непомерно разросшегося, тыся-(ерукого, но одноглазого. Создание этой партии, из такого дряб-юго материала, было одним из чудес русской жизни, свидетель-твом о каких-то огромных — пожалуй, тоже допетровских — ".оциальных возможностях. Вся стДастна» за столетие скопи-шалея политическая ненависть была сконденсирована в один удар-шй механизм, бьющий часто слепо — вождь одноглазый, — но : нечеловеческой силой.

И все же эта машина была почти стерта в порошок Столы-1Инской каторгой и ссылкой, где получили свою последнюю шлифовку многие из нынешних государственных деятелей России. >ыло разрушено все, кроме традиции, кроме плана, чертежа (ведь, |десь единство механическое, а не органическое), материала зло->ы и несломленной воли вождя.

Остальное сделала народная стихия, питательный бульон, юторый с микробиологической быстротой размножил «палочки» юльшевизма в революционной России.

Но эта Россия, этот народ — как понять его? С одной тороны, революция, медленно, но верно просачивающаяся в са-!ую толщу масс, привила ему (еще с 1905 г.) основы интелли-ентской веры... С другой, едва почувствовав себя хозяином* жиз-и, народ принялся яростно истреблять интеллигенцию, наплевал |[а свободу и демократию, которые были ему предложены, и спокоился только в новом, едва ли не тяжелейшем рабстве, ко-орое в России и поныне слывет под презрительной кличкой свободы». В чем источник этого трагического недоразумения?

Я не пишу историю революции, и не стану останавливаться [а социальных основах классовой ненависти (ясно, что они вос-одят к неизжитому в России крепостному строю). Здесь меня нтересует только народное сознание. К 1917 г. народ в массе воей срывается с исторической почвы, теряет веру в Бога, в рря, теряет быт и нравственные устои. Интеллигенция может «читать его своим — по недоразумению. Ее «идеи», т. е. поло-

жительное содержание ее евангелия, для народе пустой звук. Более того, предмет ненависти, как книга, шляпа (бей шляпу!), иностранная речь, как все, что разделяет, подчеркивает классовое расстояние: все аттрибуты барства. В 1917 г народ максимально беспочвен, но и максимально безилеен. Отсюда разинский ргзгул его стихии, особенно жестокий там, где он не сдерживается революционной диктатурой, — в Сибирской партизанщине. Революция пронеслась: в крови утолена классовая злоба, народ вернулся к земле, в труде и хозяйстве найдя свою почву. Но в его сознании, на месте тысячелетних основ жизни, образовалась пустота. У крестьянской молодежи, у активных слоев она быстро заполняется примитивным материалистическим «просвещением». Разумеется, эта старая интеллигентская идея (в сущности, идея 60-х годов, освеженная марксистским модерном) теперь лишена всякого нравственного пафоса. Но она прекрасно уживается с мощной жаждой жизни, наживы, наслаждений, которой проникнута современная Россия. Повсюду, в городе и в деревне, в высших слоях еврейского нэпа, в разлагающемся коммунизм и в предприимчивой крестьянской молодежи царит один и тот я дух: накопления, американизма, самодовольства. Гибель коммунизма, можно думать, не только не остановит, но еще более подвинет этот рост буржуазного сознания, Интеллигентски* «идеи» находят свою настоящую (не псевдоморфную, религией ную) почву: в новом мещанстве.

Тем самым векопое противостояние интеллигенции и наро да оканчивается: западничество становится народным, отрыв от национальной почвы — национальным фактом. Интеллигенция уничтоженная революцией, не может возродиться, потеряв вся кий смысл. Теперь это только категория работников умственной: труда или верхушка образованного класса. Полно, так ли? Вся ли Россия проходит азбуку атеизма и американизма Этому противоречит хотя бы всеми отмечаемый расцвет церкв и православного быта. Кто же в России ходит в церковь?

Уже сразу бросается в глаза — по крайней мере, в город? — как много в храмах бывшей интеллигенции. И не только в битых из жизни стариков, но и молодежи, активно строющей I вую Россию. Знакомство с этой христианской молодежью вскрывает в ней знакомые черты: да это все былые народники

ТРАГЕДИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

черашние эсеры! Быть может, без прежней удали, с большею держанноетью и строгостью, ■— но с тем же энтузиазмом. Во-чию видишь: наконец-то поколения «святых, неверующих в юга», нашли своего Бога и вместе с Ним нашли себя. Вековой аскарад кончился. Интеллигенция влилась в основное русло вейкой русской культуры, уже начавшей свое оцерковление. с кон-а XIX векз-

Но, может быть, в этой точке раждается новая интелли-енппя, с новым отрывом от народа, переменившаяся с ним> роями: народ отрывается от исторической почвы, интеллигенция ранит религиозное сознание? Да, это правда, что отныне рели-иозное и национальное сознание России может строиться только работе этой новой церковной интеллигенции: не на этнографи-еских пережитках, а на идее-символе. Но, по самой природе [еркви, она не может стать отрешенной. Если мы и видим сейчас редн новообращенных увлечение аскетической Фаиваидой, сла-юсть общественного и культурного сознания, то все это болезни ггарой интеллигентской души: новый вывих, который должен >ыть исцелен органической жизнью церковного тела. Церковь •лишком связана с живой исторической плотью народа, с его кторпей и бытом. Она не может жить лишь отрешенным мисти-геским подвигом, и ничто не чуждо ей в такой степени, как романтика прошлого.