том слезы орызнули у него из-под очков, и он, стесняясь, поверну, голову в бок, стал снимать очки и вытирать платком слезы.

— Ну, что ты, брат, — сказал ему покровительственно Виль гельм и почувствовал радость. — Зачем, Александр, милый?

Потом ему стало больно, он проснулся, тело было пустое, серд] це жала холодная рука и медленно, палец за пальцем, его высвобож дала, Отсюда шла боль. Он застонал, но как-то неуверенно. Дроепд; Ивановна спала крепко и не слыхала его. I

...Русый, курчавый извозчик вывалил его у самого Синем моста в снег. Надо было посмотреть, не набился ли снег в пистолей но рука почему-то не двигалась, снег набился в рот и дышать труд но... — Разговаривать вслух запрещается, — сказал полковник ■ висячими усами, — и плакать тоже нельзя. — Ну? — покорно уди вился Вильгельм, — значит, плакать тоже нельзя? Ну, что же п не буду.

И он впал в забытье.

Так он пролежал ночь и утро до полудня. Уже давно хлопота] около него доктор, за которым помчалась с утра Дроспда Ивановне и давно сидел у постели, кусая усы, Пущин. Вильгельм открыл глазе Он посмотрел плохим взглядом на Пущина, доктора, и спросил:

— Которое сегодня число?

— Одиннадцатое, — быстро сказала Дросида Ивановна. — По легчало, батюшка, немного?

Она была заплаканная, в новом платье.

Вильгельм пошевелил губами и снова закрыл глаза. Доктор вли] вал ему в рот камфару, и секунду Вильгельм чувствовал неприятно чувстве во рту., но сразу же опять погружался в забытье. Пото1:! раз он проснулся от ощущения холода: положили на лоб холодны'] компресс. Наконец, он очнулся. Осмотрелся кругом. Окно было мен ное от заката. Он посмотрел на свою руку. В руке была зажата Т011 кая восковая свечка.

Он выронил ее и понял.

В ногах стояли дети и смотрели на него с любопытством, ига! роко раскрытыми глазами. Какие они бледные и худые! Он мигну Дросиде Ивановне. Та торопливо сморкнулась, отерла глаза и на клонилась к нему:

— Дронгошка, — сказал Вильгельм с трудом и понял, что нужщ скорее говорить, не то не успеет, — поезжай в Петербург; — о, пошевелил губами, показал пальцем на сундук с рукописями и бег

;учно досказал: — это продашь — там помогут — детей опре-лить надо.

: ■ Дросида Ивановна торопливо качала головой. Вильгельм паль-;м подозвал детей и положил огромную руку им на головы.

Больше он ничего не говорил.

Он слушал какой-то звук, соловья, или, может быть ручей. Звук к, как вода. Он лежал у самого ручья, под веткою. Прямо над ним яла курчавая голова. Она смеялась, скалила белые зубы и, шутя, екотала рыжеватыми кудрями его глаза. Кудри были тонкие, хо->дные.

— Надо торопиться, — сказал Пушкин быстро.

I — Я стараюсь, — ответил Вильгельм виновато, — видишь, ора. Я собираюсь. Все некогда.

Сквозь разговор он услышал как-бы женский плач. -■— Кто это — да, — вспомнил он, — Дуня. Пушкин поцеловал его в губы. Легкий запах камфары почуйся ему.

— Брат, — сказал он Пушкину с радостью, — брат, я стараюсь. Кругом стояли соседи, Пущин, Дросида Ивановна с детьми. Вильгельм выпрямился, его лицо безобразно пожелтело, голова

кинулась.

• Он лежал прямой, со вздернутой, седой бородой, острым носом, >днятым кверху, и закатившимися глазами.

Ю. Тынянов

МОСКВА ПОД УДАРОМ *)

Где же они, — среброусые и седоусые дни?

Далеки!

Солнопечное время; снежишки сбежали в два дня; уж от зались двери; профессор, надев плоскополую шляпу, террасои садик ходил: пошуршать прошлогодним проростом, листвой пе прелой и серой, которая в солнце казалась серебряной, где полный пенечекъ промшел, где уже обнаружились сохлины под дороиной, еще сыревшей промоем дождя и пятном снеголеплин, кающпх из-под себя лепетавшие, полные отблесков, струи — склон; где лежала дровпна, — полено к полену — с корою сьг| и отставшей: узор обнаружить (в ней червь, древоточец, знать

На дровину вскарабкался, как показалось профессору ли, малый глупыш в неприятной, кровавого цвета кофтенке, чавшей под солнцем, под ним, подобравши рукой свою юбку, в дол набирая дрова, загаганила Дарьюшка; там, за забориком, мо него промелькала весенняя, голубоперая шляпка (весной Ш лялись двуперые шляпы); по небу летели сквозные раздымки небо просинилось там сквозь раздымки.

Профессор подставил свой лоб под припек; он припек лю без затины; зноистое место себе выбирал: и сидел, из лица ( лав морщ.

Тут окликнули.

Он спганул через комнаты и очутился в передней: прЕ рил глаза; и — увидел: стоит долгоухий японец, задохлец но-оливковый. в черном во всем, выдается плечом надставн черным стриженным волосом усиков и волосятами вместо 60}

Отрывок из романа того же названия.

:и под очень сухою губою, промаслившись жестковолосым проче-ом прически, рукой поправляя очки, сквозь которые черные пу-'овки сосредоточенно смотрят, как будто они пред собой увида-и священнейший лозунг.

Профессор, как Томочка-пес, сделал стойку — с готовностью шнуться: взлаем; японец присел, чтобы пасть.

— Чем могу служить?

Мелкоглазый японец засикал, как будто слова подавал он

поливкой — «спс и» да «с и с и»; он страдальчески так выго-

!аривал русские буквы; напружилась шея; и не выговаривал «ер».

— Я из Жапан плисол!

— Я писал с Нагасаки, цто сколо плиду к фам: из Жапан.

— Л с кем же имею честь я? — не бросал своей стойки профессор.

— Я есть Исси-Нисси. Вот кто!

Теперь знал, что оливковый этот задохлец, стоявший пред им, — разворотчик вопросов огромнейшей, математической важ-юсти, двигатель мысли, которого имя гремело во всех частях света ^ кругу математиков: имя громчей Ишпкавы *); профессор стал здруг просиявшим морщаном, блесыувшп как молньей, очками, — 1у, точно стоял он в лучах восходящего солнца:

— Как-с?.. Право, — считаю за честь... Из Японии?.. К нам?.. — протопырил японцу он обе ладони.

Японец, припав к ним, нырнул перегибчпвой шеей под носом профессора, руку взял с задержыо, точно реликвию; дернул и твердо и четко; подшаркнул: отшарком отнесся к стене, оторвавши ладонь; ведь понятно: профессор, который ему представлялся в стране Восходящего Солнца литым изваянием Будды, стоял перед ним, *не как лозунг «К о л о б к и и», — стоял как «В а н - В а н ыч». *Ван Ваныча» он и разглядывал — с пристальной радостью.

Да, — гляди в корень: в груди — разворох; галстух — набок; манишка — пропячена; выскочил — чорт дери — хлястик сорочки; жилет не застегнут; уже из последней брошюры он понял: открытие близится в мир через этот пропяченный хлястик.

II — на-бок все галстухи!

) Известный японский биолог.

•сп Им!

Да, — в Нагасаки еще раскурял фимпам Иеси-Нпсе ну Ивановичу: три панегирика тиснул ему в нагасакском научно] журнале; себя асе считал вполне неуверенно шествующим за Ик ном Иванычем — той же научной стезею.

«В а н-В а н ы ч» подшаркивал.

— Как же-с, — читал с удивлением, читал-с, — в «К о н ф« р еш е н» — о ваших трудах... Удивлялся... Пожалуйте-с!

Жестом руки распахнул недра дома, введя в кабинетик, отк; да он тотчас же выскочил.

— Знаешь ли, Вассочка, — там Исси-Нвсси стоит — ды ясное: из Нагасаки. Так нам бы ты чаю — ну там... В корне взял ■— знаменитость!

Любил, побратавшись с учеными Запада, он прихвастнуть ру( ской статью:

— Вы — да... Мы — у нас: в корне взять, — русаки!.. Приглашал отобедывать их он русацкими блюдами: квасол

ботвиньями и поросятами с кашей; когда-то дружил как потом приударил за Полем Буайе, в его бытность в Москв< И теперь предстояло все эт.о: братанье, турнир математики и, на» нец. громкий спор: о Японии и о России:

— Вы — да: вы — япошки... Мы, чорт побери, — русаки! Предстояло: нагрев тумаками японца, торжественно мир за!

лючпть:

— Впрочем, светоч науки — один, так сказать! Ветерок потянул из открывшейся фортки; и слышался: то!

кий, щеглячпй напев.

Азиатский ученый