Он отбросил монтировку. Бесполезно. Только руки. Только вес.

Она снова атаковала, целясь в шею. Он поймал её запястье. Сталь остановилась в сантиметре от его сонной артерии. Он почувствовал, какая она сильная, жилистая. Он крутанул её руку, заставляя стилет выпасть. Оружие со звоном упало на пол.

Она ударила его коленом в бок, где заживала старая рана. Боль вспыхнула, ослепляя. Он зарычал, не от боли — от ярости. Он схватил её, поднял и со всей силы впечатал в стену контейнера. Голова Хелен глухо ударилась о металл.

Он перехватил её горло. Его пальцы сомкнулись на её шее. Она не сопротивлялась. Только смотрела на него. Таймер на экране за её спиной показывал

В его голове ревел «Берсерк». Сломать. Уничтожить. Стереть. Он видел её глаза — серые, пустые, как зимнее небо. И в этой пустоте он вдруг увидел не врага. Он увидел… ничего. Просто сломанный механизм, одержимый порядком. Такой же сломанный, как и он сам.

Убийство ничего не изменит. Оно не вернёт Люсию. Оно не сотрёт его прошлое.

Его цель — не месть. Его цель — спасти сестру.

Воля «Стража» победила. Он разжал пальцы.

Хелен сползла по стене, хрипло кашляя. Хавьер, не глядя на неё, развернулся. Он увидел толстый силовой кабель, идущий к пульту. Не раздумывая, он рванул его. Сноп искр, оглушительный треск, и все экраны погасли, погрузив контейнер в полумрак.

Таймер замер на отметке

Он шёл обратно, пошатываясь. Ноги были ватными. Каждый шаг отдавался болью. Когда он вошёл в главный зал, его встретила тишина.

Густая, тяжёлая, как вода на глубине. Протокол «Эхо» замолчал. Призрачные фигуры исчезли. Воздух больше не пах горящим пластиком. Только пылью, остывшим металлом и слабым запахом пороха.

Уцелевшие оперативники сидели на полу, тупо глядя в пространство. Некоторые медленно поднимались на ноги, озираясь, как люди, очнувшиеся после долгого, страшного сна.

Хавьер прошёл мимо них, не глядя. Его путь лежал в лабораторию.

Дверь была открыта. Лена сидела на полу, прислонившись спиной к консоли. Её ноутбук лежал рядом, экран был тёмным. Она была абсолютно, предельно истощена. Она подняла на него пустые, выцветшие глаза и едва заметно кивнула.

— Сигнал… отсутствует, — прошептала она. Губы едва двигались. — Протокол… стёрт.

Хавьер медленно подошёл к медицинскому креслу. К Люсии.

Она лежала неподвижно. Грудь ровно вздымалась и опускалась. Дыхание было спокойным. На лице не было больше той восковой маски кататонии. Оно было просто… лицом спящей девушки.

Он боялся. Боялся прикоснуться. Боялся, что это очередная иллюзия. Он просто стоял и смотрел на неё, и его сердце билось о рёбра — тяжело, натужно, как сломанный механизм.

И тогда она медленно открыла глаза.

Он замер. Он ждал увидеть пустоту. Цифровой шум. Чужой, холодный взгляд «Пастыря».

Но в её глазах не было ничего этого. Они были просто карими. Её глаза. Немного затуманенные сном, но живые. Осмысленные.

Она смотрела на него несколько долгих, бесконечных секунд. Взгляд скользнул по его лицу, по сбитым костяшкам, по грязи и крови на одежде. Узнавание. В её глазах проступило узнавание.

Губы дрогнули в слабой, почти незаметной улыбке. Она произнесла одно-единственное слово. Своим, настоящим, немного хриплым после долгого молчания голосом.

— Хавьер.

Он смотрел в её глаза и видел там сестру. Но на долю секунды, всего на одно мгновение, ему показалось, что за её зрачками мелькнула холодная, цифровая глубина. Он моргнул. Наваждение прошло. Этот простой звук отменил всё. Всю боль, всю грязь, весь страх и всю ярость последних недель, месяцев, лет. Он просто рухнул на колени рядом с креслом. Он осторожно взял её руку.

Тёплая. Живая.

Впервые за много лет, за всю его сознательную жизнь, его плечи опустились, сбрасывая невыносимый груз, который он нёс так долго.

Рассвет над Пиренеями был тонким, как лезвие хирурга. Он резал ночную тьму, обнажая серое, израненное тело горы. Холодный ветер, пахнущий озоном и горелой пластмассой, свистел в разбитых окнах обсерватории.

Хавьер стоял у проёма, где когда-то было стекло, и смотрел вниз. Его мир сузился до этого вида: искорёженный металл, чёрные проплешины на снегу и фигуры, бродящие в утреннем тумане, как призраки на пепелище.

Люди Хелен и Воронова. Уцелевшие. Протокол «Эхо» не убил их, он сделал хуже — выжег изнутри, оставив пустые, послушные оболочки. Они двигались без цели, спотыкались, падали и снова поднимались. Их разум превратился в белый шум.

Хавьер сжал рукоять пистолета. Пальцы одеревенели, но хватка была мёртвой. Он не чувствовал триумфа. Только глухую, бесконечную усталость, тяжёлую, как мокрая шинель. Война закончилась, но мир не наступил. Просто шум боя сменился тишиной кладбища.

Внизу, у подножия склона, приземлился тяжёлый транспортный вертолёт без опознавательных знаков. Чёрная, хищная стрекоза. Из него вышли двое в такой же форме, их движения были быстрыми и точными. Они двинулись к небольшой группе людей, собравшихся у дороги. Хавьер прищурился, узнавая силуэт в центре. Воронов.

«Конструктор» был сломан. Его дорогое пальто измазано грязью и сажей, одна пола оторвана. Очки с треснувшим стеклом криво сидели на переносице. Он не сопротивлялся, когда его взяли под руки. Его взгляд был пустым, расфокусированным. Он смотрел сквозь людей, сквозь вертолёт, сквозь горы.

Кукловода вели со сцены. Он споткнулся, и его, как безвольную куклу, почти волоком потащили к вертолёту. Это была не эвакуация. Это была зачистка. От него просто избавлялись.

Винты взбили тучи снежной пыли. Вертолёт, накренившись, тяжело пошёл вверх, унося с собой обломки чужих амбиций.

Хавьер отвернулся от окна. Ему было всё равно. Воронов был проблемой. Теперь проблема исчезла.

Он медленно пошёл через главный зал. Под ногами хрустело стекло и звенели стреляные гильзы. Он подошёл к командному контейнеру Хелен, который разворотил несколько часов назад. Дверь была сорвана с петель. Внутри — холодный, стерильный порядок, нарушенный лишь опрокинутым стулом и разбитым пультом. Её самой не было. Ни следов крови, ни признаков борьбы. Она просто испарилась. Растворилась в хаосе, который сама же и пыталась упорядочить.

Что-то блеснуло на полу. Хавьер присел на корточки. Крошечная, идеально отполированная латунная шестерёнка. Не больше ногтя. Деталь от её музыкальной шкатулки. Он поднял её. Он сжал шестерёнку в кулаке. Холодный металл. Упорядоченный. Как и она. Она не из тех, кто погибает в хаосе. Она его пережидает. И наносит удар из тишины. Война не окончена.

— Думаете, это всё? — голос за спиной заставил его вздрогнуть. — Теперь за нами придут те, кто не оставляет следов.

Матео. Лидер радиолюбителей стоял в дверях. Его лицо было покрыто копотью, на щеке запеклась кровь, но в его глазах появился лихорадочный, почти безумный блеск. Он выжил в буре, и это сделало его пророком в собственных глазах.

— «Система» не прощает такого, — продолжил он. — Мы для них теперь свидетели. Опасные свидетели.

Хавьер молча сунул шестерёнку в карман.

— У меня внизу фургон. Старый «Форд». Топлива хватит, чтобы спуститься с гор. Дальше сами.

Хавьер кивнул. Он нашёл Лену. Она сидела на полу, невидяще смотрела на погасший экран, выжатая до капли. Он помог ей подняться.

Люсия ждала их у выхода, закутавшись в одеяло. Она выглядела слабой, растерянной, но в её глазах больше не было пустоты «Пастыря». Её взгляд был осмысленным.

Они молча спустились вниз. Старый фургон пах бензином и сыростью. Хавьер усадил Люсию и Лену на заднее сиденье, сам сел за руль. Мотор завёлся с натужным кашлем. Они покатились по горному серпантину, оставляя позади пики, похожие на надгробия.

Солнце в районе Ла-Бока в Буэнос-Айресе было густым и жёлтым, как яичный желток. Оно заливало узкие улочки с цветными домами.