Он открыл досье на Хавьера Рейеса. Детство. Андалусия. Заброшенный дом.

Сыч откинулся на спинку кресла. Боль от личной потери никуда не делась. Она просто нашла новый выход, превратившись в холодную ярость охотника. Он найдёт их. Теперь это было делом принципа.

«Seat» выехал с парковки на тёмное, залитое дождём шоссе. Капли стучали по лобовому стеклу. В свете фар мелькнул большой зелёный указатель. Стрелки, направленные в разные стороны. На одной из них было написано: «Genova / Ventimiglia / France».

Хавьер повернул руль, и старая машина, натужно гудя, влилась в поток, направляющийся на запад. Навстречу прошлому. Навстречу единственному шансу, который, скорее всего, их убьёт. В салоне пахло мокрой дорогой и остывшим страхом. Впереди была только ночь. И очень, очень долгий путь домой.

В Марселе Марко дал им не только рагу, но и ключ от старого фургона и пачку евро. “На первое время хватит”, — буркнул он. Денег хватило ровно до Малаги, где фургон испустил дух, а остаток ушёл на покупку ржавого “Сеата” у подозрительного типа в порту.

И только теперь, свернув на знакомое шоссе, Хавьер позволил себе вздохнуть. Или застонать.

Воздух ударил в лицо, как раскалённая тряпка.

Жара Андалусии не грела — она душила. После недель в сером, промозглом аду севера этот воздух был пыткой. Густой, тяжёлый, пахнущий пылью, горячим асфальтом и горьковатой нотой дикого розмарина, он забивался в лёгкие, высушивая их изнутри. Солнце превратилось в белый молот, бьющий по черепу.

Старый «Сеат» дребезжал каждой деталью, протестуя против раскалённого шоссе. Кондиционер умер ещё при Франко, и окна были опущены до упора. Хавьер вёл машину, положив левую руку на раскалённую раму двери. Кожа на костяшках, покрытая сеткой старых шрамов, казалось, вот-вот задымится.

Он был дома. И это было хуже любой вражеской территории. Здесь враг сидел за рулём.

Он смотрел на дорогу, но видел призраков. Каждый выжженный холм, каждая роща скрюченных олив — всё было спусковым крючком. Память оказалась минным полем, и он вёл машину прямо по его центру.

Вот поворот на Аркос-де-ла-Фронтера. Он помнил эту дорогу.

Ему двенадцать. Солнце такое же безжалостное. Люсии восемь, она стоит позади, маленькая фигурка в выцветшем платье. Местные мальчишки, трое, все старше, только что отобрали её тряпичную куклу. Её единственное сокровище.

Он, старший брат, обещал вернуть.

Он не пошёл к ним. Нашёл за углом камень поувесистее и ждал. Догнал того, что был с куклой, и ударил. Короткая, злая драка. Он вернулся с разбитой губой и грязной куклой. Готовый к благодарности.

Но её там не было. Он нашёл её через час у ручья. Она не ждала. Просто ушла, решив, что он её бросил. Как и все.

— Хавьер.

Голос Лены вырвал его из прошлого. Он моргнул. Костяшки пальцев побелели на руле.

— Что? — его голос прозвучал хрипло и чужим.

Она сидела рядом, прямая, словно проглотила стальной стержень. Даже жара, плавившая всё вокруг, не могла согнуть её. На бледном лбу блестели капельки пота. Она сняла свой неизменный тёмный пиджак и осталась в простой серой футболке, но всё равно выглядела неуместно в этом мире выжженных красок.

— Мы проехали Вильямартин, — сказала она, глядя на экран ноутбука. — По моим расчётам, до координат, которые ты указал, ещё сорок два километра.

— Я знаю.

Тишина. Только гул старого мотора и оглушительный стрекот цикад, похожий на помехи в радиоэфире. Белый шум природы. Хавьер искоса посмотрел на Лену. Она не слушала свои наушники. Здесь внешний шум был сильнее.

— Мой брат… — сказала она так тихо, что слова почти утонули в гуле. — Он не любил жару. Говорил, она делает мысли медленными. Вязкими.

Хавьер промолчал, сильнее сжимая руль. Это была первая личная деталь, которой она поделилась просто так. Он не знал, что с этим делать. Слова сочувствия застревали в горле, фальшивые и ненужные.

— Ты уверена, что коробка там? — спросила она, возвращаясь к делу. — Спустя столько лет.

— Уверен, — отрезал он резче, чем хотел. — Просто смотри за Люсией.

Он бросил взгляд в зеркало. Сестра сидела на заднем сиденье, её голова безвольно склонилась набок. Словно манекен со сломанным механизмом. За последние дни она не произнесла ни звука. Только иногда её палец начинал чертить в воздухе невидимые диаграммы, и у Хавьера свело мышцы вдоль позвоночника.

Они проезжали мимо древнего, полуразрушенного римского акведука. И в этот момент Люсия дёрнулась.

Резкий, судорожный рывок. Голова выпрямилась. Глаза остались пустыми. Губы, бледные и сухие, приоткрылись.

И она произнесла одно слово. Чисто. Ясно. Безжизненным голосом протокола.

— Папа.

Это не было криком или просьбой. Это был факт. Словно из лёгких разом выбили весь воздух. Не «Кассиан». Не «Эхо». А слово, которое было ещё страшнее.

Его отец. Жесткий, сломленный алкоголем человек, чья любовь была тяжелее его кулаков.

Хавьер резко ударил по тормозам. Машину занесло, и она остановилась на пыльной обочине. Он сидел, вцепившись в руль, и тяжело дышал.

— Что это было? — голос Лены был напряжённым. — Это… часть протокола?

Хавьер не ответил. Он смотрел в зеркало. Люсия снова обмякла. Но слово застряло в раскалённом воздухе машины, плотное и реальное, как пуля. «Пастырь» не просто использовал его прошлое. Он препарировал самые гнилые раны Люсии.

— Поехали, — прохрипел он, снова выжимая сцепление.

В паре километров от старого дома Рейесов, в тени пробковых дубов, стоял неприметный белый фургон «Correos Express». Внутри — переплетение кабелей, холодное мерцание мониторов и тихое гудение систем охлаждения.

Антон «Сыч» сидел в раскладном кресле перед тремя экранами. На центральном — спутниковый снимок дороги, по которой двигалась крошечная точка. Старый «Сеат».

Воронов остался в Мадриде, уверенный, что Сыч — его лучший инструмент. Идеально заточенный, лишённый эмоций.

В этот самый момент на личный смартфон Сыча пришло уведомление. Имя «Аня» и короткий текст: «Я больше не могу ждать. Решай».

Лицо Сыча на долю секунды стало каменным. Он смахнул уведомление. Маска вернулась на место. Но внутри что-то сжалось. Холодный, привычный узел. Аня. Его единственная связь с миром, где люди ходят в кино и спорят, куда поехать в отпуск.

Быстрым движением он ввёл длинный пароль, открывая невидимый, глубоко зашифрованный раздел. Там был всего один файл. Отсканированные документы на покупку небольшой, убыточной винодельни в Португалии. На имя некоего Мигеля Фернандеса.

Это был его план побега. Не с Аней. От Ани. От Воронова. От этой жизни.

Эта операция была последней. Гонорар за «Пастыря» позволит ему исчезнуть навсегда. Стать человеком, который беспокоится только о том, не побьют ли заморозки лозу.

Он закрыл файл, стирая все следы. Холодный узел внутри разжался. Он снова был просто Сычом. Он увеличил изображение на мониторе. Точка, обозначавшая машину, съехала с шоссе на просёлочную дорогу.

— Прибыли на место, Дмитрий Сергеевич, — сказал он в микрофон гарнитуры. — Объект приближается к гнезду.

Они увидели дом издалека. Он стоял на небольшом холме, одинокий и покинутый. Вокруг царила тишина. Слишком идеальная.

Хавьер остановил машину за полкилометра до дома, в низине.

— Что такое? — спросила Лена.

Он не ответил. Вышел из машины. Для Лены это был просто заброшенный дом. Для Хавьера — идеально подготовленное поле боя. Холм напротив — снайперская позиция. Заросли у дороги — место для засады.

Он медленно пошёл по дороге, глаза сканировали каждый дюйм пыльной земли. И он нашёл то, что искал.

У обочины, почти зарывшись в красную пыль, лежал окурок. Дорогая американская марка. Такие курили «чистильщики» Хелен Рихтер. Он молча раздавил его каблуком.