«14.08. Реакции нет. Семёнов говорит, динамика стабильная. Стабильно нулевая». «03.09. Снова просила Воронова о доступе к «Эху». Отказал. Сказал, госактив. А Миша тогда кто?» «22.10. Увидела данные по «Пастырю». Сигнатура похожа. Это шанс. Я должна получить носителя».

Воронов читал, и разрозненные факты сложились в единую, жестокую картину. Пациент 4Б. Санаторий. Миша. Брат. Вот оно.

Он увидел всю архитектуру её души. Её мотивация была не в карьере, не в лояльности. Она была в её брате. Она работала на него, потому что он держал в руках и яд, и противоядие. Она не просто предала. Она пошла ва-банк.

Воронов почувствовал укол восхищения. Это было красиво в своём трагизме. И это давало ему в руки абсолютное оружие. Он нашёл выключатель её души.

— Антон, — сказал он спокойно. — Найди мне прямой номер доктора Семёнова из седьмого санатория. И можешь быть свободен. Возьми выходной. Купи своей девушке цветов. И кефира.

Сыч удивлённо поднял на него глаза, но кивнул, сохранил номер и вышел, оставив Воронова одного в его тихом, всевидящем святилище.

Раннее утро окрасило небо над Москвой в серые тона. Воронов сварил себе новую чашку кофе. Идеальную. Затем взял со стола один из своих защищённых телефонов. Тот, с которого он отдавал приказы, не оставляющие следов.

Он набрал номер. Гудки. Длинные, тягучие. Наконец, сонный, испуганный голос на том конце: — Семёнов. — Доктор. Это Воронов. На том конце провода послышалось испуганное сопение. — Дмитрий Сергеевич… Доброе утро. Я… слушаю. — У меня для вас распоряжение, доктор, — продолжил Воронов, глядя на рассвет. — В связи с оптимизацией расходов, я приказываю перевести Пациента 4Б на протокол «минимальной поддержки». Немедленно. Выполняйте.

В трубке повисла тишина. Было слышно только прерывистое дыхание. — Но… Дмитрий Сергеевич… — пролепетал наконец доктор. — Это же… — Это выполнение прямого приказа, доктор, — прервал его Воронов. — И ещё. Настоятельно рекомендую уведомить ближайших родственников об изменении состояния пациента. По вашему защищённому каналу. Немедленно. Это всё.

Он нажал отбой, не дожидаясь ответа.

Положил телефон на стол. Он знал, что произойдёт дальше. Перепуганный Семёнов отправит зашифрованное сообщение Лене. Сообщение, которое будет означать одно: таймер запущен.

Воронов не угрожал ей. Не ставил ультиматумов. Он просто завёл механизм на бомбе, привязанной к сердцу её мира, и теперь будет молча ждать. Ждать, когда она сама приползёт к нему.

Он сделал ещё один глоток кофе. Напиток был идеален. Шахматная доска снова была чиста и полностью под его контролем. Он расставил фигуры для новой, куда более интересной партии. И он знал, что победит.

Путь до Рима занял два дня. Два дня рваного сна на заднем сиденье, пока второй ведёт. Два дня дешёвого кофе на заправках и ноющей боли в плече Хавьера. Воздух в комнате мотеля был спёртым и плотным. Он пах хлоркой, застарелой сыростью и дешёвым табаком, въевшимся в синтетические шторы.

Единственная лампочка под низким потолком, защищённая мутным стеклянным плафоном, монотонно гудела, отбрасывая на стены дрожащий, больной свет. В этом свете всё казалось нереальным, вылепленным из серого воска. Особенно Люсия.

Она лежала на кровати, укрытая тонким одеялом с выжженным сигаретой пятном. Её лицо, обращённое к потолку, было безмятежным, почти неживым. Дыхание едва заметно приподнимало грудь. Для Хавьера она была центром этой убогой вселенной. Точкой отсчёта. И концом всего.

Он сидел на стуле в углу, привалившись к обшарпанной стене. Боль в плече была тупой, ноющей константой. Она расползалась по руке, напоминая о Неаполе, о предательстве, о собственной глупости.

Он снова и снова прокручивал в голове сцену в катакомбах: её холодные, деловитые руки, игла, впивающаяся в кожу, и то, как его тело свело от паники, отказавшись подчиняться. Он стиснул зубы. Доверие, едва наклюнувшееся между ними, было разорвано. Теперь их связывала только необходимость. Вынужденный союз двух загнанных зверей.

Лена сидела на краю второй кровати, сгорбившись. Её обычные наушники, белый кокон, защищавший её от мира, лежали рядом на тумбочке. Без них она казалась уязвимой, оголённой.

Её взгляд был прикован к экрану одноразового телефона. Она держала его в обеих руках так, словно это был детонатор. Костяшки пальцев выступили под кожей белыми бугорками.

Хавьер наблюдал за ней. За последние часы она почти не двигалась, превратившись в ещё одну статую в этом мавзолее на обочине римской окружной дороги. Она не смотрела на Люсию, не смотрела на него. Только на светящийся прямоугольник в своих руках.

Что-то было не так. Его солдатские инстинкты, притуплённые болью и усталостью, подали сигнал тревоги. Он следил за отражением экрана в её пустых глазах.

И тут она начала говорить.

Не ему. Не себе. Просто в пространство. Тихий, срывающийся шёпот, лишённый всякой интонации.

— Площадь комнаты — двенадцать целых четыре десятых квадратных метра. Погрешность — ноль целых две десятых. Текстура обоев — винил. Частота мигания лампы… один и три десятых герца. Пульсация… нестабильна.

Хавьер напрягся. Рука сама легла на рукоять пистолета, лежавшего на коленях. Это была не Лена. Это был аналитик Орлова в состоянии системного сбоя.

Он видел такое раньше, в Африке. Когда радист после трёх суток боя начинал в эфир зачитывать состав сухого пайка. Защитная реакция мозга, уходящего в перегрузку.

— Вероятность обнаружения в ближайшие шесть часов — сорок один процент. Вероятность… вероятность… — её голос прервался, словно кончился завод.

Она замолчала, но губы продолжали беззвучно шевелиться. Взгляд упёрся в грязное пятно на ковре.

Хавьер медленно поднялся. Каждый сантиметр движения отзывался болью в плече. Он подошёл к ней, двигаясь плавно, как к раненому зверю. Он был в двух шагах, но она его не замечала.

— Что это? — его голос был тихим, но в нём не было и тени сомнения. — Новая игра? Получила приказ от своего Воронова?

Она не ответила. Взгляд был стеклянным.

— Дай сюда.

Он протянул здоровую правую руку. Реакции не последовало. Тогда он, поморщившись от боли и стараясь не тревожить раненое плечо, наклонился и правой рукой аккуратно разжал её сведённые судорогой пальцы, вынимая телефон. Она даже не попыталась его удержать.

Экран был ещё активен. Короткое сообщение в зашифрованном мессенджере. Никаких имён, только сухие, безликие слова.

«Объект «Пациент 4Б». Протокол жизнеобеспечения изменён на минимальный стандарт. Все дальнейшие запросы через официальные каналы. Семёнов».

Хавьер перечитал. И ещё раз. Слова были ему незнакомы, но их смысл лёг на плечи холодной тяжестью. Это был не отчёт. Это был приговор.

— Кто такой «Пациент 4Б»? — спросил он, не повышая голоса. — Говори.

Она медленно подняла на него глаза. В них не было страха или хитрости. Только выжженная пустота. Словно он смотрел сквозь неё на стену.

— Мой брат, — сказала она. Голос был чужим, надтреснутым. — Его зовут… Миша.

Слово «Миша» прозвучало так, будто она произносила его впервые за много лет. Хрупкое, как старое стекло.

— Воронов… он знает. Он всегда знал. Он использует его… — её взгляд снова расфокусировался, соскальзывая с его лица на стену. — Давление в шинах автомобиля за окном… примерно две целых одна десятая атмосферы…

— Хватит этого дерьма! — рявкнул Хавьер. Он не хотел кричать, но это вырвалось само собой. Он схватил её за здоровое плечо, встряхнул. Острая боль прострелила его собственную руку, заставив стиснуть зубы, но он не ослабил хватку. — Сосредоточься! Что Воронов сделал?

Её глаза снова сфокусировались на нём. В их глубине что-то треснуло. Плотина рухнула.

— Он его убивает, — прошептала она. — Медленно. Чтобы я вернулась. Чтобы я привела тебя. И её.