— Бесполезно, — голос Лены вырвал его из мыслей. Он был тихим, но в нём слышалось раздражение. — Гул двигателя создаёт слишком много помех. Данные — просто мусор.

Она с досадой потёрла виски. Она сняла наушники, из которых доносились обрывки какой-то рабочей аудиозаписи на русском, и в тусклом свете Хавьер видел, как она повесила их на шею. Её личное спасение от шума.

И в этот момент, в тишине, нарушаемой лишь гулом, Люсия, не открывая глаз, произнесла одно слово.

Оно прозвучало чётко, ясно, без акцента. На русском.

— Кассиан.

Хавьер застыл. Его пальцы, державшие патрон, сжались так, что латунь впилась в кожу.

Лена вздрогнула, словно от удара. Она резко обернулась на Люсию. Её стилус со стуком упал на металлический пол.

Люсия снова замолчала. Словно ничего не произошло.

Но они оба знали, что это не так.

— Что это было? — голос Хавьера был почти шёпотом, но в нём звенела сталь.

Лена медленно подняла стилус. Её пальцы слегка дрожали.

— Я… я не знаю, — она пыталась говорить своим обычным, аналитическим тоном, но голос её подвёл. — Это… аномалия. Протокол использует её речевой аппарат.

Хавьер медленно вставил патрон в магазин. Щелчок прозвучал оглушительно громко.

— Она сказала русское имя. Твоё имя она тоже знает?

Лена вскинула на него глаза. В них плескалась смесь страха и злости.

— Это не имеет значения! Это доказывает, что протокол активен. Он слушает. Он обрабатывает информацию. Он… эволюционирует.

— Он слушает, или это твои фокусы? — Хавьер прищурился. Недоверие, которое он пытался похоронить, вернулось.

— Не будь идиотом! — её голос сорвался, обычная холодность треснула. — Если бы я могла это контролировать, мы бы не сидели в этой ржавой коробке, надеясь на твоего сомнительного друга-контрабандиста!

Она резко отвернулась, уставившись в экран. Хавьер тоже замолчал. Он закончил собирать пистолет, провёл ладонью по холодному затвору. Лена была права. Но это не отменяло того, что его сестра только что заговорила голосом их врага.

Он посмотрел на неё. Внутри неё, в нейронной сети её мозга, угнездился чужой. И этот чужой только что поздоровался.

Неаполь встретил их не видами Везувия, а тяжёлым, влажным воздухом портовой зоны. Пахло рыбой, мазутом и канализацией. Сумерки окрасили небо в грязно-лиловый цвет.

Они сошли на берег по шаткому трапу. Хавьер нёс Люсию на руках. Она была почти невесомой, но её неподвижность была тяжестью мёртвого груза. Лена шла рядом. Три тени в чужом, враждебном городе.

Из тёмного проёма между складами вышла фигура.

«Аптекарь».

Он был одет в дорогой серый костюм, который смотрелся здесь неуместно. Даже в тусклом свете одинокого фонаря его гладко зачёсанные волосы лоснились от геля, на загорелом лице сияла белозубая улыбка.

— Хави, друг мой! Я уж думал, вы не доберётесь! — его голос был громким, показным, фальшивым.

Он широко раскинул руки для объятий. Хавьер сделал едва заметный шаг в сторону, так что Джанни лишь неловко похлопал его по здоровому плечу.

— Дорога была долгой, Джанни.

— Понимаю, понимаю! — Аптекарь не подал вида, что заметил холодность. Его взгляд быстро скользнул по Лене и задержался на безвольном теле Люсии. — Бедняжка. Пойдёмте, здесь недалеко. Я нашёл для вас идеальное место.

Он повёл их по узким улочкам к массивным дверям старой церкви. Табличка рядом гласила: «Chiesa di San Gennaro all’Olmo».

Джанни толкнул тяжёлую створку. Скрип петель эхом разнёсся в тишине.

— Прошу.

Внутри пахло холодным камнем, въевшимся за века ладаном и пылью. В центре нефа стоял одинокий, тяжёлый кейс из чёрного пластика.

— Вот, — Джанни указал на него. — «Цикада-7». Последняя в Европе, не шучу. Еле достал.

Хавьер осторожно опустил Люсию на одну из длинных церковных скамей. Он смотрел на Джанни. Тот суетился, поправлял свой безупречный галстук, избегал смотреть ему в глаза.

Он врёт.

Это был инстинкт. Чистый, животный инстинкт, отточенный годами в самых грязных дырах этого мира.

— Место чистое? — спросил Хавьер, и его голос в гулкой акустике прозвучал как выстрел.

Джанни рассмеялся. Слишком громко, слишком нервно.

— Чище, чем совесть Папы Римского, Хави! Клянусь матерью. Никто не знает об этом месте. Ну, мне пора, дела… Сам понимаешь.

Он снова похлопал Хавьера по плечу и, не дожидаясь ответа, почти бегом направился к выходу. Его дорогие туфли стучали по каменному полу, торопливо, сбиваясь с ритма.

Дверь за ним захлопнулась. Звук эхом прокатился под сводами и затих.

Они остались одни.

Лена, не теряя ни секунды, подошла к кейсу и открыла его. Внутри, в мягком ложементе из чёрного поролона, лежал нейропроцессор. Ключ к спасению.

Надежда.

Хавьер стоял у входа, прислонившись к холодной стене и вглядываясь сквозь щель в двери в пустую, темнеющую улицу. Все его инстинкты кричали об опасности.

Но потом он посмотрел на Лену, на её лицо, освещённое светом из кейса, на котором впервые появилось что-то похожее на надежду. Он посмотрел на Люсию, спящую на скамье под взглядами святых с потрескавшихся фресок.

И он заставил себя поверить.

Холод в нефе заброшенной церкви Сан-Дженнаро-алле-Катакомбе был не похож на сырую промозглость Гамбурга или влажный портовый сквозняк Марселя. Он был древним, въевшимся в камень — сухим, плотным, неподвижным, как воздух в гробнице.

Пахло пылью, многовековой пылью, и ещё чем-то неуловимо-сладковатым. Истлевшим деревом и призрачным, давно выветрившимся ладаном.

Лучи света резали сумрак косыми, тяжёлыми столпами. Они пробивались сквозь уцелевшие фрагменты высоких витражных окон, и в них лениво роились пылинки.

Хавьер стоял, прислонившись к массивной каменной колонне. Слился с ней, будто сам был из того же серого, холодного камня. Его рука не отрывалась от рукояти «Глока» под потёртой курткой.

Он не доверял этому месту. Этой тишине. И меньше всего — этой женщине, склонившейся над алтарём, который давно не видел ни священника, ни молитвы.

Лена Орлова работала с сосредоточенностью хирурга. Движения точные, выверенные, без малейшей суеты. Она разложила на грубой каменной плите алтаря мягкую ткань, а на неё — компоненты. Ноутбук, моток проводов, датчики. И в центре, словно реликвия, — матовый титановый кейс от «Аптекаря».

Она открыла его. Тихое, удовлетворенное шипение — сработал клапан выравнивания давления. Внутри, на чёрном ложе из пористого полимера, лежал нейропроцессор «Цикада-7». Он не был похож на деталь компьютера. Скорее, на ювелирное изделие из будущего: сложная паутина из золотых дорожек и кристаллов, заключённая в гладкий керамический корпус.

Хавьер смотрел на Люсию. Она сидела на старой, растрескавшейся церковной скамье, прямая, как струна. Такая же безучастная, как резные фигуры святых в нишах стен. Её глаза были открыты, но не видели ничего. Просто оболочка. Тело, в котором тикала бомба.

— Ну что? — голос Хавьера прозвучал хрипло, неуместно в гулкой акустике. Он откашлялся. — Работает эта твоя штуковина?

Лена не обернулась. Её пальцы бегали по клавишам, подключая «Цикаду». — Тихо. Идёт инициализация. Это не тостер, Рейес. Нужна идеальная калибровка. Малейший скачок напряжения — и он превратится в бесполезный кусок керамики.

— Времени на калибровку нет. — Он шагнул к ней, его голос был низким, сдавленным. — Есть время, чтобы забрать это дерьмо и свалить. Мне не нравится это место. Слишком тихо.

— Тишина — это хорошо. Значит, нас не засекли. Хотя подключение «Цикады» — это риск. Мы усилим сигнал. Если поблизости есть другие носители, они могут нас засечь. Но у нас нет выбора.

Или уже засекли и просто ждут, — подумал Хавьер, но промолчал. Что-то внутри скреблось, выло. Инстинкт, отточенный годами в грязи и крови.

Лена взяла два тонких провода с гелевыми датчиками. Подошла к Люсии. Её движения были осторожными, почти нежными, когда она крепила датчики к вискам сестры. Люсия не отреагировала. Хавьер сжал кулаки так, что костяшки побелели. Видеть, как чужие руки касаются её, было физически больно. Он заставил себя стоять на месте. Он доверился. Блядь, он снова доверился.