С тех пор и на протяжении всего общенационального телевизионного процесса, который длился девять месяцев в 1995 году (присяжные были заперты в гостиничных номерах в течение 265 ночей), миллионы американцев зациклились на многочисленных гнусных подробностях убийств. При этом они следили за драмой, которая обнажила многие нелицеприятные аспекты американского общества и культуры: мощную роль денег в системе уголовного правосудия, необычайную притягательность культуры знаменитостей, соблазнительную привлекательность для американцев историй с сексом и насилием, а также насыщенное освещение телевидением сенсационных событий. Телевидение уделило процессу больше внимания, чем, вместе взятым, кровопролитию в Боснии, предстоящим президентским выборам и террористическому взрыву, унесшему жизни 168 человек в Оклахома-Сити. Как никакое другое событие 1990-х годов, суд над Симпсоном подтолкнул развитие на телевидении, особенно на кабельных новостных станциях, «инфотейнмента», где на экране доминируют «реалити-шоу», в которых день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем освещаются сенсационные преступления, связанные с сексом и насилием.
Симпсон, состоятельный человек, нанял целую батарею известных адвокатов и специалистов по анализу ДНК, чтобы защитить его от обвинений, которые большинство белых американцев считали очевидной правдой. Через месяц после его ареста 77 процентов белых американцев заявили, что дело против него было либо «очень сильным», либо «довольно сильным». В отличие от них, только 45% чернокожих считали дело именно таким.
Люди, считавшие Симпсона виновным, подчеркивали, что он, похоже, избегал ареста, а также то, что в прошлом он избивал свою бывшую жену, которая часто вызывала полицию. После одной из таких жалоб Симпсон признал себя виновным в издевательствах над женой, был оштрафован, приговорен к 120 часам общественных работ и назначен двухлетний испытательный срок.
Если бы не его адвокаты, которых могли позволить себе немногие американцы — как чёрные, так и белые, — у Симпсона не было бы никаких шансов в суде. Но он был знаменитостью, а его адвокаты были умны и решительны. Возглавлял их Джонни Кокран, проницательный и опытный афроамериканский судебный адвокат. Кокран и его помощники представили тщательно проанализированные улики ДНК и нашли дыры в действиях и показаниях белого полицейского, который вел расследование убийства. Кокран подчеркнул присяжным, состоявшим из девяти чернокожих, двух белых и одного латиноамериканца, что обвинения против его клиента были вызваны расовыми предрассудками в системе уголовного правосудия. Обвинители, включая ведущего афроамериканского адвоката, гневно возразили, что Кокран разыгрывает «расовую карту».
Это дело ярко продемонстрировало коммерциализацию, которая часто сопровождает сенсационные события, связанные с сексом, насилием и знаменитостями в Америке. Позднее было подсчитано, что общая сумма коммерческой выгоды от этого дела составила около 200 миллионов долларов. Вскоре появилось множество книг, посвященных этому делу. Даже во время судебного процесса некоторые присяжные продавали свои истории для последующего использования таблоидами. Покупки «Бронко» (и других внедорожников) росли как никогда. National Enquirer заплатил отцу Николь Браун Симпсон 100 000 долларов за её дневник и поместил это дело на обложку двадцать одного из двадцати семи номеров в конце 1994 года. Её отец также получил 162 000 долларов от синдицированного таблоидного телешоу за продажу и озвучивание домашней видеозаписи её свадьбы с Симпсоном. Подруга Симпсона получила аванс в размере 3 миллионов долларов за книгу по этому делу и позировала для Playboy в момент начала судебного процесса. Сообщалось, что Кокран и Марсия Кларк, главный обвинитель, получили около 7 миллионов долларов в качестве авансов за свои книги по этому делу.[782]
Особенно огорчило многих американцев то, что это дело выявило поляризацию по расовому признаку и отношение к системе уголовного правосудия. Оно повторило раскол, который был выявлен в связи с реакцией на действия полиции при аресте Родни Кинга в 1991 году. Вскоре после ареста Симпсона 63 процента белых считали, что его ждет справедливый суд. Шестьдесят девять процентов чернокожих с этим не согласились. Когда в октябре его оправдали по обвинению в убийстве первой степени — присяжные совещались всего три часа, — опросы показали столь же резкое разделение по расовому признаку. В чёрных районах Лос-Анджелеса начались ликующие празднования: «Сок освобожден», — радовались чернокожие. Афроамериканские студенты-юристы Говардского университета, с тревогой ожидавшие приговора, разразились продолжительными аплодисментами. Белые студенты-юристы — как и практически все белые в Америке — были ошеломлены и не верили. Как и с самого начала драматического дела Симпсона, расовая поляризация оставалась сильной.[783]
БЫЛА ЛИ НАДЕЖДА НА ТО, что расовые отношения в Соединенных Штатах улучшатся в будущем? Ответ на этот вопрос частично зависел от государственных школ Америки, где, как надеялись, последующие поколения учащихся из числа меньшинств будут учиться лучше.
Однако серьёзные расовые проблемы продолжали мучить государственные школы, особенно во внутренних районах города. Упорно сохраняющаяся сегрегация по месту жительства, а также консервативные решения Верховного суда, отменившие ряд постановлений о десегрегации школ, способствовали ресегрегации государственного образования в 1990-х годах.[784] В 1988 году, когда долгая и трудная борьба за десегрегацию государственных школ достигла своего пика, 43% чернокожих учеников на Юге посещали государственные школы, в которых 50% и более составляли белые. Тринадцать лет спустя процент чернокожих южан в таких школах упал до 30 — примерно до того же уровня, что и в начале 1970-х годов. Во многих из этих школ усилилось «отслеживание» — распределение белых учеников в классы, предназначенные для поступления в колледж, а чернокожих — на менее сложные предметы. Благодаря высокой концентрации афроамериканцев во многих крупных городах Севера и Среднего Запада, сегрегированные школы там были более распространены, чем на Юге. Аналогичные тенденции, подталкивающие к усилению школьной сегрегации, отделяют латиноамериканцев от белых.[785]
В конце двадцатого века качество обучения в большом количестве школ внутри города, где преобладали чернокожие и латиноамериканцы, было скандально низким. Почему так произошло? В конце концов, реальные расходы на одного ученика в американских школах, включая большинство школ с высоким процентом учащихся из числа меньшинств, со временем увеличились, а соотношение учеников и учителей улучшилось. Средние баллы по тестам SAT в 1990-е годы стремительно росли.[786] Таким образом, говорить, как это делали многие американцы, что государственные школы в целом стали намного «хуже», чем в старые добрые времена, было в лучшем случае чрезмерным упрощением.[787]
Большинство чернокожих учеников к 1990-м годам имели доступ к значительно лучшим образовательным ресурсам, чем во времена Джима Кроу или в 1970-е годы, когда наконец-то началась десегрегация. В 1990-е годы, как и ранее, в американских школах неуклонно возрастал процент учащихся, в том числе чернокожих, которые доходили до выпускного, а затем поступали в колледжи и университеты.[788] Процент белых американцев в возрасте 25 лет и старше, окончивших четырехлетние колледжи или университеты, вырос с 11,3 в 1970 году до 26,1 в 2000 году. Процент аналогично образованных чернокожих в возрасте двадцати пяти лет и старше вырос за те же тридцать лет с 4,4 до 16,5.[789] Если в ближайшем будущем сохранятся темпы роста, сопоставимые с обнадеживающе высокими для афроамериканцев — почти 400 процентов за предыдущие тридцать лет, — то исторически сложившийся большой разрыв в уровне образования может сократиться.[790]
