В июне 1978 года суд вынес окончательное решение, предписав университету принять Бакке в следующем семестре. Однако это решение было принято при полном отсутствии консенсуса, что отражало разделение мнений в обществе. С перевесом в пять голосов против четырех, при решающем голосе судьи Льюиса Пауэлла, суд постановил, что система квот, установленная в медицинском колледже для меньшинств, нарушает статью о равной защите Четырнадцатой поправки и Раздел VI Закона о гражданских правах 1964 года, который запрещает расовую дискриминацию в любом учреждении, получающем федеральные средства. Как писал судья Джон Пол Стивенс, «раса не может быть основанием для исключения кого-либо из участия в программе, финансируемой из федерального бюджета». Судья Маршалл, выражая несогласие, сетовал: «После нескольких сотен лет классовой дискриминации негров Суд не желает признать допустимым классовое средство защиты от этой дискриминации».[73]
Но для сторонников антидискриминационных программ приёма не все было потеряно. Суд постановил, что гибкие планы (такие, как действовавший в то время в Гарварде), учитывающие расовую или этническую принадлежность в числе прочих критериев для поступления в университет, допустимы. Пауэлл, консервативный виргинец, которого Никсон назначил членом суда, в качестве основания для своего решения привел достоинства «разнообразия» в университетских городках. Тем самым он надеялся обойти стороной тревожный вопрос, который, тем не менее, вызвал бурные дискуссии в последующие годы: Какие группы должны получить компенсацию за дискриминацию в прошлом, в каком размере и в течение какого времени?
Пожалуй, самое пронзительное заявление прозвучало из уст судьи Гарри Блэкмуна, ещё одного назначенца Никсона. Блэкмун встал на сторону большинства, но при этом дал понять, что необходимость таких программ его беспокоит. «Я никому не уступаю, — сказал он, — в своей искренней надежде, что придёт время, когда программа „позитивных действий“ станет ненужной и, по правде говоря, лишь пережитком прошлого». «Максимум через десятилетие», — добавил он, — «американское общество должно и достигнет той стадии зрелости, когда действия в этом направлении будут уже не нужны». Он заключил: «Чтобы выйти за рамки расизма, мы должны сначала принять во внимание расу. Другого пути нет… Чтобы относиться к людям одинаково, мы должны относиться к ним по-разному».[74]
Решение по делу Бакке на время утихомирило споры вокруг позитивных действий. Многие люди, хотя и были обеспокоены разногласиями внутри суда, сочли решение разумным компромиссом. Журнал Time, опубликовавший это решение, подвел итог на своей обложке: «КВОТЫ: НЕТ / РАСА: ДА».[75] Так что мало что изменилось. Большинство университетских планов, в которых не оговаривались квоты для меньшинств, устояли. Но проблема не исчезла, во многом потому, что чернокожие (и в меньшей степени другие меньшинства) продолжали в среднем набирать гораздо меньше баллов, чем белые, по стандартизированным тестам, используемым многими приемными комиссиями университетов. К сожалению, в 1990-е годы разрыв в результатах этих тестов (которые многие чернокожие клеймили как расово предвзятые) увеличился.
Стремясь к разнообразию и не желая показаться расистами, ведущие университеты продолжали предоставлять преференции некоторым абитуриентам из числа меньшинств, вызывая тем самым бесконечные споры в течение следующих двадцати пяти лет. В 2003 году Суд вновь счел необходимым вступить в дискуссию, на этот раз, по сути, чтобы подтвердить свои слова, сказанные в деле Бакке[76] Тем самым он раскрыл важный факт о расовых отношениях и правах за годы, прошедшие с 1978 года: Принцип «разнообразия», поддержанный в 2003 году целым рядом корпоративных лидеров, президентов университетов и военных, к тому времени значительно укоренился в американском обществе. Но история позитивных действий также обнажила непреходящие образовательные и экономические пропасти, которые разделяли чёрных и белых американцев на протяжении многих лет. Несмотря на позицию суда, этот вопрос, в котором по-прежнему звучали аргументы и контраргументы в пользу прав человека, оставался острым источником межгрупповой напряженности в Соединенных Штатах.
Эти дебаты, наряду с другими расовыми проблемами, привели в уныние многих чернокожих в 1970-е годы, особенно тех, кто, как казалось, переходил в средний класс. По сравнению с чернокожими из низших слоев, которые с трудом сводили концы с концами, те, кто поднимался вверх, были особенно воодушевлены великими триумфами гражданских прав 1960-х годов. Многие из них возлагали большие надежды на свои права — в том числе на программу «Утвердительные меры» — и на своё будущее. Однако к концу 1970-х годов они стали все более пессимистично смотреть на многие вещи, в том числе на намерения большинства белых людей. Некоторые, казалось, сомневались в американской мечте. Это было одно из самых печальных наследий неспокойных 1970-х годов.[77]
КОНЕЧНО, РАСОВЫЕ СПОРЫ уже давно привели к дисгармонии в Америке, так что споры по поводу автобусного сообщения и позитивных действий лишь добавили новые резкие ноты к старым счетам. Кроме того, в конце 1970-х годов многих американцев беспокоил целый ряд смежных социальных тенденций, которые, казалось, вызывали все больший диссонанс. Школы, города, мораль, семейная жизнь, экономика — все это, казалось, рушилось. Неудивительно, что в это необычайно беспокойное время многие люди опасались, что нация вступает в состояние беспорядка и упадка.
Тревога по поводу школ выходила за рамки трений, вызванных десегрегацией и автобусным сообщением. Все чаще она основывалась на ощущении, что школы в целом терпят неудачу. К концу 1970-х годов целый ряд жалоб был направлен на эти предполагаемые неудачи — в частности, на снижение результатов стандартизированных тестов и отупление учебных программ. Многие из этих критических замечаний, исходящих от деловых кругов, оценивали школы с точки зрения их потенциала для развития экономики. Они призывали Соединенные Штаты повысить образовательные стандарты, чтобы они могли преобладать в формирующейся технологически сложной и конкурентной мировой экономике. Начавшись в начале 1980-х годов, подобные сетования достигли апогея в 1983 году, когда министр образования Террел Белл опубликовал мрачный отчет об американском образовании. В докладе, озаглавленном «Нация в опасности: императив образовательной реформы», говорилось, что школы захлестнула «волна посредственности», и делался вывод, что американцы, которым грозит опасность быть превзойденными такими странами, как Япония и Южная Корея, «совершили акт бездумного, одностороннего разоружения в сфере образования».[78] Хотя в то время этот широко обсуждавшийся доклад не имел существенного влияния, он положил начало растущему движению за «стандарты» и более высокие «достижения» — и за более строгое соблюдение этих стандартов на федеральном уровне, — которое набрало значительную политическую силу в 1990-х годах.[79]
Доказательством того, что образование рухнуло, стало снижение баллов по Схоластическому тесту способностей (SAT), который, как считается, измеряет способности учеников средней школы. Эти показатели начали снижаться в середине 1960-х годов и упали до рекордно низкого уровня к 1980 году. В период с 1967 по 1980 год средний балл по вербальному тестированию снизился с 543 до 502, а по математике — с 516 до 492.[80] Примером B стала инфляция оценок, как в средней школе, так и в университете. Некоторые пессимисты утверждали, что подобные «провалы» в образовании отражают более общий упадок американской культуры, вызванный в основном «вседозволенностью», которая якобы стала необузданной с 1960-х годов. Как позже писал один из сторонников «возврата к основам», худшие дни для государственных школ пришлись на 1970-е годы: «Когда в американское образование пришла вражда 1960-х годов против элитарности, она принесла с собой безмерную циничную терпимость к невежеству учеников, рационализированную как забота о „самовыражении“ и „самоуважении“».[81]
