— Тоже мне открытие, — произнёс я с сарказмом.

— Но у него есть слабая сторона. Он слишком самоуверен.

— И в чём тут слабость?

— Он будет играть с вами. Примите его игру, претворитесь слабым. Мне доводилось видеть его тренировки. Когда он увидит вашу слабость, то обязательно раскроется.

— Ясно. Постараюсь.

Клещ хлопнул в ладоши и проговорил громко:

— Подошли ко мне!

Мы встали с двух сторон.

— Правило одно: если один запросил пощады, я даю знак, другой отступает и опускает меч, иначе получит болт в ногу. Чучельник, готов?

Арбалетчик кивнул.

— Начали!

Клещ отскочил к конюшне, я тоже сделал несколько быстрых шагов назад. Шлюмберже усмехнулся. Он держался расковано, водил плечами, поднимался на носочки, крутил головой, словно продолжал разминаться. Кольчуга не стесняла движений, он вообще казался чересчур подвижным. Шагнул влево, вправо, медленно провёл мечом по горизонтали. Сомневаюсь, что он станет играть. Гуго не прав, Шлюмберже хотел убить меня быстро, одним ударом. Его зрачки сузились, отыскивая цель и рассчитывая, куда нанести удар.

Я не стал заморачиваться и встал в длинную правостороннюю стойку. С Гуго мы отрабатывали её постоянно, ибо лучшей защиты пока не придумали. Стойка коварная, имеет множество вариаций. Всё зависит от положения рук и ног, но главное, меч держишь двумя руками перед собой, при этом передняя нога согнута, задняя вытянута. Ты превращаешься в пружину, и можешь равным образом нападать и защищаться.

Шлюмберже примерялся ко мне четверть минуты, а потом резко сократил расстояние и ударил сверху вниз. Я принял лезвие на плоскость и опустил меч остриём вниз, позволяя клинку противника соскользнуть. Шлюмберже не удержал равновесие, подался вперёд, а я ушёл назад-влево, оказавшись у него сбоку, и мгновенно нанёс укол под мышку. Острие легко пробило кольчугу, войдя в тело сантиметров на десять. Шлюмберже махнул мечом, словно отгоняя муху, но боль тут же скрутила его. Он упал на колено и начал озираться, как будто потерял ориентиры.

Шах и мат. Зрители выдохнули, а я шагнул назад и посмотрел на Клеща. Тот щурился, но никаких знаков не подавал, значит, имею право продолжать атаку. Шлюмберже сфокусировался на мне и поднялся, прижимая правый локоть к боку. Удержать меч в правой руке не смог и перехватил в левую. Признавать поражение он не собирался, слишком постыдное для него решение. Проиграть рыжему бастарду? Он, любимец всех реймских дам и девиц на выданье! Ну уж нет.

Тогда получи.

Я пошёл по кругу, всё время заходя ему за спину. Он разворачивался, но не успевал, и когда на очередном шаге запутался в собственных ногах, я нанёс укол ему под лопатку. Не глубоко. Хочет он того или нет, но я заставлю его поднять лапки вверх. Или пусть сдохнет от потери крови. Такова моя месть за мамин страх.

На следующем круге я полоснул его по голени, потом уколол под коленку. Он пытался сопротивляться, но ни сил, ни реакции не оставалось, кровь вытекала из него вместе с жизнью. Он злился, начал ругаться, тогда я сблизился с ним и навершием ударил по губам. Изо рта вместе с воплем вылетели зубы. Разбитые в хлам губы придётся зашивать, не будет он больше красавчиком, как раньше.

Отец Томмазо внимательно следил за каждым моим действием. Непонятно было, осуждает он мою стратегию или ободряет, скорее всего, одобряет, иначе бы приказал остановить бой. Поманил пальцем Клеща, сказал что-то. Клещ шагнул ко мне и сказал не громко, но так, чтобы все слышали:

— Добей его уже наконец, Сенеген, не тяни.

Я перехватил меч так, чтобы было удобнее снести Шлюмберже башку, но тот опередил меня:

— Сдаюсь, сдаюсь… пожалуйста, хватит… остановись…

Клещ крикнул:

— Поединок завершён!

Ну и слава Богу. Наёмники обступили хозяина, а я отошёл к Гуго.

— Хорошим приёмом вы его свалили, господин, — то ли похвалил, то ли позавидовал сержант. — Слили его удар, а потом шаг и укол. Мы такой приём не тренировали.

Я принял из рук Перрин кувшин с водой, половину выпил, половину вылил на себя. Холодная вода растеклась по телу ручейками, остужая кожу и нервы.

— По-итальянски это звучит как Colpi di Villano. Удар простака. На него всегда натыкаются те, кто о себе слишком высокого мнения. Потом я покажу тебе нюансы, чтобы ты тоже сбивал с них спесь.

— Спасибо, господин.

В ворота забарабанили чем-то тяжёлым, и с улицы долетело требование:

— Открывай!

Голос показался знакомым. Я двинулся к воротам, но отец Томмазо остановил меня и сделал знак Чучельнику. Тот сдвинул запор, створы стремительно распахнулись и во двор ввалилась городская стража. Стало ещё теснее, наш маленький дворик никогда не видел столько народу. Вперёд протиснулся знакомый лейтенант. Не знаю, что он собирался увидеть, но точно не валяющегося на земле Шлюмберже и меня живого и здорового. Шлюмберже стонал, наёмники пытались хоть как-то перевязать его раны. Лейтенант налился краской и, указывая на меня пальцем, прохрипел:

— Ты-ы-ы!.. Как ты посмел…

Закончить фразу он не успел, потому что отец Томмазо поднялся со стула и в своей обычной тихой манере спросил:

— В чём дело, сын мой?

Увидеть главного инквизитора лейтенант тоже не ожидал. Он поперхнулся, глазки нервно забегали. Ситуация явно была не такой, каковой должна быть. Ладно хоть догадался поклониться.

— Монсеньор… я слышал… мне передали… что в этом доме настоящее сражение. Это недопустимо. Наш город…

— Долго же ты шёл, сын мой. Сражение давно завершилось, напавшие, — он кивнул на Шлюмберже, — повержены. Тебе остаётся только арестовать выживших и забрать тела павших.

— Да, монсеньор, я так и…

Лейтенант скользнул по мне взглядом, и повернулся к наёмникам.

— Положите оружие. Каждый, кто посмеет сопротивляться, будет убит на месте.

Наёмников было больше, чем прибывшей стражи, и они вполне могли оказать сопротивление. Боюсь, в этом случае, лейтенанту не долго бы оставалось командовать, но все послушно побросали алебарды и расстегнули оружейные ремни.

— Госпожа Полада, могу я взять вашу повозку, чтобы отвести раненого? — обратился лейтенант к маме.

— Только не забудьте потом вернуть.

— Не забуду.

— И оплатить аренду.

— Аренду? — свёл брови лейтенант.

— Аренду повозки, — без тени смущения проговорила мама. — Господин Шлюмберже не гость. Он пришёл в мой дом с оружием, пытался убить меня, моего сына и моих слуг. Я не собираюсь оказывать ему любезность.

— Хорошо, я понял. Сколько вы просите?

— Сто ливров!

— Что? Сколько? Да идите вы со своей повозкой…

— Сто ливров, — произнёс отец Томмазо, жёстко глядя ему в глаза. — Цена названа. Сообщи её господину Шлюмберже-старшему. У него достаточно средств, чтобы оплатить доставку своего сына домой.

Лейтенант скрипнул зубами, словно озвученные сто ливров ему придётся выплачивать из собственного кармана, потом махнул рукой и велел наёмникам грузить Шлюмберже на повозку. За оглобли взялись сами, мул в комплектацию не входил.

На прощанье лейтенант ещё раз посмотрел на меня и кивнул: скоро встретимся. Я тоже кивнул: обязательно встретимся.

[1] Большой щит, предназначенный для защиты стрелков в бою.

[2] Шлем германского происхождения, имевший большое количество вариантов.

[3] Латная обувь.

Это была победа. Честно говоря, когда я увидел ввалившихся во двор шлюмбержей, то решил, что ко мне пришла маленькая северная собачка, весьма голодная и настроенная античеловечески, но в итоге это оказалась древнегреческая Ника с лавровым венком и фанфарами. Да ещё сто ливров в придачу. Обалдеть какие деньжищи! Их доставили на следующее утро — шестнадцать с половиной килограмм серебра в новеньких блестящих су, как братья-близнецы похожих на те, которые я изъял из сундука покойного прево Лушара.

Деньги привёз эконом семейства Шлюмберже, господинчик с неприятным лоснящимся лицом и незапоминающимся именем. Он бесконечно кланялся, передавал от хозяина пожелания добра и удачи. Вместе с ним приехал столяр и за два часа починил дверь и поломанные стулья. Повозку, кстати не вернули, но господинчик обещал исправить недоразумение, и как бы в подтверждение этого вручил маме золотой перстень с большим рубином в качестве личных извинений от Шлюмберже-старшего.