— Понятно. Воришка, стало быть? А хвастал, что зарабатываешь.

С Суконного рынка мы свернули к Рытвине. Что бы ни происходило, я должен найти наёмников брата и выяснить, сколько их и планы на будущее. Откладывать на завтра нельзя. Кто знает, может уже сегодня ночью они задумали напасть на наш дом. Нужно постараться выяснить это сейчас.

— Я зарабатываю, господин, — вздохнул Щенок, глядя на меня с надеждой. — Так получилось. Очень хотелось есть.

— Мог зайти в любую забегаловку. Час назад я дал тебе два денье. Тут и матери твоей хватит и сёстрам.

— Так получилось, господин, — потупившись, повторил он.

Я не стал дальше терзать его нравоучениями.

— Ладно, где живёшь? Провожу тебя.

— Я сам дойду, господин.

— Дошёл уже, чуть нос не отрезали. Говори где, доведу до дома, заодно попрошу мать, чтоб не ругала. Влетит за нос-то?

Он молчал, и до меня стало доходить.

— И здесь тоже наврал? Нет у тебя никого. Ни матери, ни сестёр. Деньги-то куда дел?

— Заплатка отнял.

— Кто это?

— Воровской подмастерье. Прислуживает Жировику, поручения его выполняет, с учеников и прочих воров налог собирает. Я задолжал, вот он и отнял.

— А Жировик, это местный воровской начальник?

— Ага, главный в Рытвине. Без его позволения ничего сделать нельзя. Хозяин.

Понятно, местная ОПГ. Рытвинские. Не самая приятная новость за сегодняшний день. Если я сунусь в их владения и устрою разборки с наёмниками, мне могут за это предъявить. Хотя кто знает, какие законы у средневекового криминалитета, я подобными делами никогда не интересовался.

Солнце опустилось за крыши, и сразу похолодало. Мальчишка поёжился. Одет он был в старенькую полинявшую котту, залатанную на локтях и подоле, на ногах самодельные боты.

— Где обычно ночуешь?

Он пожал плечами.

— Когда можно, то в трактире Жировика. «Раздорка» называется. Там в подвале все наши собираются. Но за вход нужно что-то дать, вещь какую-то старую, пусть даже испорченную, или тряпку. В том подвальчике мастерская, в ней плохие вещи в хорошие переделывают, а потом продают.

Меня вдруг осенило.

— «Раздорка» говоришь? А на двери этой «Раздорки» есть какой-нибудь знак отличительный?

— Да. Как вы догадались, господин? На ней перечёркнутый круг. Жировик этим знаком всё своё помечает, и людей тоже. Вот здесь, — мальчишка указал на левое запястье. — Если увидите у кого такой круг, знайте, он в банде Жировика. Не связывайтесь с ними, господин Вольгаст. Оберут до нитки, а то и убьют. У каждого длинный тонкий нож, как спица.

— Такой?

Я вытащил стилет, и Щенок закивал:

— Да, да, такой, только попроще. У вас вон какой хороший, а у этих с деревянной рукояткой, да и лезвия с щербинами.

Получается, наёмники поселились в трактире местного пахана. Связаны они как-то между собой или это случайность?

— Господин, вот она Рытвина. А вон по той улочке можно добраться до «Раздорки». Главное, не сворачивать никуда.

Мы вышли на широкую улицу, за которой начинался очередной городской квартал. От предыдущего его отделяла неглубокая канава, по дну которой медленно сочилась зловонная вязкая жижа. Кругом мусор, отходы, двухэтажные дома из саманного кирпича, разбитая мостовая. Все кварталы, примыкавшие к городской стене, считались небезопасными, обыватели в таких местах старались не задерживаться, тем более после сумерек. Сейчас уже начинало темнеть, неподалёку сбились в кучку несколько человек в длинных плащах. Один из них, с длинными висячими усами, уставился на мальчишку, перевёл взгляд на меня и хмыкнул.

— Ночные сборщики, — понизив голос, поведал Щенок. — Так называют тех, кто ночью обирает прохожих. Далеко от Рытвины они не отходят, можно нарваться на стражу, а те миловать не станут. В лучшем случае отведут в капитульную тюрьму, а то и просто прибьют.

— Или конкуренты завалят.

— Кто? — не понял Щенок.

— Сборщики из других банд.

— А… Нет, для такого есть другие, их называют кабанами. Прут напролом, никого не бояться. У Жировика таких столько… — он растопырил пальцы на обеих руках. — Но если потребуется для дела, то Жировик ещё призовёт. Кабанам хорошо платят. У них и оружье другое: тесаки и билль-о-правах.

— Это ещё что за чудо?

— О, это такая дубина, у которой на конце железный шар и пика длинной в локоть, можно и бить, и колоть.

Сборщики над чем-то захохотали, усатый снова посмотрел на нас.

— Помнишь, где я живу?

— Помню, господин.

— Беги туда, скажи, что я велел накормить тебя и подлечить. А когда вернусь, решим, что дальше делать.

— А вы?

— А у меня тут дело.

— Опасно тут дела решать.

— Спасибо за заботу, буду вести себя осторожно. Беги.

Мальчишка бросился назад к рынку, а я надвинул на голову капюшон на лицо и быстрым шагом направился к указанному Щенком проулку. Перепрыгнув через канаву, заметил краем глаза, как двое сборщиков отделились от кучки и направились за мной. Держались на расстоянии, чтобы не спугнуть жертву прежде времени. На что они рассчитывали? Что человек издалека похожий на монаха имеет при себе полный кошель серебра? В поясной сумке у меня действительно лежало несколько денье, и ещё перстень на пальце. Не его ли заметили сборщики?

Улочка была настолько узкой, что со встречными прохожими приходилось сталкиваться плечами. Шёл я быстро, дорогу не уступал, прохожие разлетались как кегли. Позади раздавались проклятья, но сейчас они меня интересовали менее всего. Под ногами чавкала грязь, местами превращавшаяся в настоящее болото, и тогда приходилось жаться к стене, где добрые люди сделал отмостки их камней. Сборщики отстали, а скорее всего их целью был не я и они свернули куда-то в сторону.

Через десять минут я добрался до небольшой площади. Посередине возвышался колодец, и к нему как путеводные нити тянулись со всех сторон переулки. Женщины набирали воду, старик-нищий, сидевший враскорячку неподалёку, хихикая, говорил пошлости. Женщины отшучивались, видимо, сквернословие нищего было для них обыденным делом.

— Ух ты, а это ещё кто? — переключился нищий на меня. — Чистенький какой, наверно, сладенький. Попробовать бы.

— А кулака отведать не желаешь? — без злобы ответил я.

— И голосок, чисто родник. Жаль, что не девка. Чё позабыл в наших краях, молоденький?

Не знаю, с чего он решил, что я молоденький, лицо по-прежнему скрывал капюшон, а голос… Нормальный у меня голос, взрослый.

— «Раздорку» ищу, дорогу покажешь?

— Монету дашь, покажу.

— Я тебе монетный двор?

— Тогда не покажу.

— Ну и сиди тут как дурак, я и без тебя найду.

Долго искать не пришлось. Слева от нищего находилась та самая дверь с перечёркнутым кругом, других указателей не было. Место только для своих, для тех, кто посвящён. Зайти и потом сказать, что дверью ошибся, не получится.

Я зашёл. Большое просторное помещение с давящим потолком, вдоль стен несколько столов, справа от входа лестница на второй этаж и проход на кухню. Окон нет, на высоких подставках жировые лампы. Воздух спёртый, вонючий, звуки сплошь смех, крики и хлопки. Народу много, и никто не молчал. Из общей какофонии удалось вычленить: ах ты кишка навозная! Надеюсь, это не мне.

Я поискал глазами свободное местечко, нашёл одно, начал пробираться. Дорогу заступил здоровяк. В руке та самая дубинка, которую Щенок обозвал биллем-о-правах.

— Монах, ты чё позабыл здесь? Проповедовать пришёл?

— Проповедей мне в монастыре хватает, сейчас бы кружечку пива за ради смягчения горла, если пропустишь, брат мой, — смиренным голосом проговорил я.

— Кружечку? Ну проходи, раз кружечку. Эй, Сисила, тут монах пивка запросил, обслужи.

Он отошел, а я, добравшись до места, осторожно присел на край свободного табурета. Соседи о чём-то спорили, прикладываясь к глиняным кружкам, стучали кулаками по столешнице. Играли в кости. Прислушиваясь к игрокам и поглядывая за их действиями, я постепенно разобрался с правилами. В кружку бросали семь кубиков, встряхивали и высыпали на стол. Один кубик с самым большим значением оставляли, остальные снова складывали в кружку, встряхивали, высыпали — и так до тех пор, пока все кубики поочередно не оставались на столешнице. Побеждал тот, у кого в итоге набиралась самая большая сумма. Он забирал банк.