Возле стены лежал Чика. Ему прилетело биллем по голове; череп треснул, или лишь кожа лица не давала ему развалиться на две половины. Тут же валялись осколки разбитой посуды, виноград, яблоки. Не хилый такой натюрморт получился.

Вошёл Жировик, присел на край стола. В руках мой меч. Неприятно было наблюдать, как он вертит его, разглядывает, ловит в голомень[3] огоньки светильника. Меч ему нравился, он даже поцокал языком и удовлетворённо кивнул.

К столу подскочил Кишка, склонился над Баклером и снова заблеял:

— Ну покричи ещё, покричи… Сенеген, бе-е-е-ги, бе-е-е-ги…

Главарь мёртвых кукушек прохрипел:

— Сука…

— Ага, сука. А ты покойник. Жировик, позволь я его добью?

— Добей. Только не торопись, не люблю, когда быстро.

— О, я буду медленно. Вам всем понравится.

В его пальцах появилась бритва — короткий нож с закруглённым концом. У Гуго была такая же, сержант каждый день сбривал ей щетину. Кишка использовал по иному назначению. Он медленно провёл лезвием по телу Баклера от подбородка к паху, разрезая гамбезон, а заодно и плоть. Баклер, стиснув зубы, терпел. Кишку его молчание раззадоривало. Он вспорол рукава, собрал остатки одежды и начал срезать кожу. Баклер забился, выгнулся телом и дышал громко и часто, и лишь когда Кишка начал его оскоплять, заорал.

Жировик покачивал головой, продолжая разглядывать меч, и непонятно было чему он на самом деле кивает: мечу или стараниям Кишки. А молодой воришка хихикал и периодически заглядывал в глаза Баклеру, словно проверяя, как тот себя чувствует.

— Всё, хватит! — вдруг резко выкрикнул Жировик, встал и с разворота ударил по Баклеру.

Кишка едва успел отскочить, а меч отделил голову кукушки от тела. Она слетела со стола и подкатилась к Чике.

— Видели, как чисто срезал? — воскликнул Жировик. — Теперь мой. Мой! — и указал на стол. — Всё, убирайте это мясо, будем новое блюдо готовить.

— Котик, что вы тут делаете? — донеслось от порога.

Я скосился. В зал входила женщина. Рыжие волосы разметались по плечам, на щеках, на носу конопушки, лицо скучное, но красивое, видимо это и есть хозяйка дома. Рыжая Лола.

— Вы… — она возмущённо захлопала ресницами. — Вы что тут натворили?

— Завтра придут люди, приберутся, — отмахнулся Жировик.

— Завтра? Да тут… крови…

— Ты чего пришла? Тебе ж сказали наверху оставаться.

— Кричали. Я думала… Я беспокоилась. За тебя.

— Проверила? Нормально всё? Теперь иди. Мы тут ещё не закончили. Сейчас будем чучело делать.

— А из кого? Из зайки? Подаришь мне?

— Ага, из зайки. Завтра подарю.

Он положил меч на стол, подхватил Лолу под руку и повёл на выход. Двое кабанов взяли тело Баклера и сбросили на пол, подошли ко мне.

— Ну чё, давай, ты следующий.

Подвели к столу, положили в лужу крови, оставшуюся от Баклера. Один придавил рукой, чтоб не соскользнул, второй начал прилаживать к запястьям верёвки.

[1] Конструкция боевой части полэкса схожа с боевой частью клевца. То же крестообразное положение: с одной стороны молот, с другой клюв, сверху длинный шип. Так же присутствует нижний шип, которым можно проводить колющие удары. Вместо клюва или молота может быть топор. Общая длинна оружия могла составлять от полутора до двух метров длинны.

[2] Штраф за убийство.

[3] Плоская часть клинка.

По ставню постучали.

— Кто ещё? — обернулся Жировик. — Если Заплатка, скажи, чтоб в дверь заходил.

— Заплатка, ты? — крикнул Кишка, подходя к окну. — Чё в окно лезешь? Забыл, где дверь?

От мощного удара ставни распахнулись, мелькнул огонь, в зал, плюясь искрами, влетел горшок. Ударился с грохотом об пол, вспыхнуло пламя, охватило Кишку. Тот заорал, замахал руками. Кабаны ринулись его тушить. Я схватил меч и, забыв о боли, прыгнул в окно. Меня подхватили и поволокли. Я не видел кто, вроде бы двое. Волокли не щадя, не считаясь с раной, или не знали о ране. Один вроде бы…

— Гуго, ты?

— Я, я, господин. Тихо.

Сзади закричал Жировик:

— Ищите его! Каждого выпотрошу! Сам! Этими руками!

Замелькали огни факелов. Сколько же всего рытвинских сбежалось по наши души?

— Гуго, кто с тобой?

— Тихо, господин. Прошу…

Темнота не была абсолютной. Сквозь тучи проглядывал неровный диск луны, и когда это случалось, я мог разглядеть мусорные кучи. Мы на пустыре. Догадается Жировик пустить своих ищеек сюда? Должен догадаться, ведь Кишка вёл меня этим путём. Кишка…

Этот мелкий сучий выкормыш, свободный вор.

— Гуго, это Кишка…

— Я знаю, господин.

— Надо остановится. Он совсем плох.

Женский голос. Женский. С Гуго женщина. Но это не Перрин и, разумеется, не мама. Они не смогли бы тащить меня по этой грязи. Кто тогда?

— Гуго, кто с тобой?

— Господин, помолчите.

Меня положили прямо в лужу, крепкие пальцы начали ощупывать тело, наткнулись на рану. Я зашипел.

— Сквозная, — всё тот же голос. — Рёбра сломаны. Есть, чем перетянуть?

Послышался треск разрываемой ткани, потом с меня срезали гамбезон, перетянули бок и потащили дальше. При очередном проблески луны или сознания, я так точно и не понял, справа и слева возникли силуэты домов с высокими остроконечными крышами. Раздался топот, скрипнули ворота.

А потом я лежал на кровати, обливался потом и шептал:

— Кишка, сука… Кишка сдал…

Не знаю, сколько прошло дней, но каждый раз, когда я открывал глаза, рядом сидела мама, напряжённо-спокойная, губы плотно сжаты, морщины вокруг глаз. Даже сквозь полудрёму я мог сосчитать каждую морщинку и утверждать уверенно: их стало больше. Иногда возле кровати суетилась пожилая женщина. Не Перрин, однако лицо её было смутно знакомо. Я видел её. Где? И не она ли помогала Гуго тащить меня? Нет, та была моложе. Голос… В памяти сохранился её голос. Спокойный, уверенный и возбуждающий. Взглянуть бы на обладательницу этого голоса…

А потом я понял, что больше не хочу лежать. Туман в голове рассеялся, и я взглянул на мир трезвым взглядом. Всплыло всё, что произошло в ту ночь в доме Рыжей Лолы: как резали Баклера, горящий Кишка… Едва вспомнил о нём, на ум сразу пришёл синоним: «сука». Он выжил или сдох от ожогов? Надеюсь, что сдох.

— Мама…

— Да, Вольгаст?

— Я должен встать.

— Сельма сказала, что тебе рано вставать.

— Кто такая Сельма?

— Лекарка. Её прислали бенедиктинцы.

Опять бенедиктинцы! Уже в который раз они помогают мне. Но это не значит, что я во всём должен подчинятся указаниям их лекарей. Надо встать, да. Тело жгло от желания подняться и выйти во двор. Я упёрся локтями в кровать, напрягся. От левого бока толчками пошла боль. Я зашипел, но менять решения не стал, да и боль была не такая, как раньше: намного слабее, приземлённая. Спустил ноги на пол. Холодный.

— Подожди, — со вздохом проговорила мама, — я позову Гуго.

Одежды на мне не было никакой, и прежде, чем идти на улицу, сержант помог мне обуться и обернул в плащ. На дворе Щенок выгуливал Лобастого. Увидев меня, засиял.

— Господин, вы поднялись!

Я стоял, жмурился на осеннее солнце, по душе бегали тараканы, в ушах беспрерывным эхом отражался крик Баклера. Когда Кишка резал его, я понимал, что та же участь ждёт меня. И мне было страшно. Страшно, как никогда. Каждая жилка тряслась, в груди нарастал ужас. Я представлял ту боль, которая последует за прикосновениями бритвы. Сознание отуплялось, тело сковывалось. Из этого состояния меня вывел горшок с огнём. Он вызвал эффект катарсиса; я вырвался из состояния обречённости, а дальше… дальше случилось то, что случилось.

— Гуго…

— Да, господин?

— Кто была та женщина?

— Я не знаю, господин, никогда раньше её не видел. Молодая, очень красивая. Пришла и сказал, что вам грозит беда. Сказала, что Жировик готовит западню. Не знаю почему, но я поверил сразу. Она привела меня к дому Рыжей Лолы, вы уже были внутри. Я слышал, как вы бьётесь, видел, как люди Жировика окружают дом. Потом кто-то начал кричать. От его криков проснулись соседи, но никто не вышел, чтобы помочь. Все знали, кто тут живёт и кто приходит в гости. Эта девушка достала из сумки горшок. Я думаю, он был заполнен осадной смесью. Он был плотно закупорен, в крышку вставлен фитиль. Она подожгла его и попросила меня выломать ставни. Я сначала ударил, думал, разойдутся, но запор оказался крепкий. Тогда я ухватился за край и дёрнул на себя, а девчонка бросила горшок внутрь. Вы почти сразу выскочили сквозь пламя, мы подхватили вас и поволокли прочь. Уже на пустыре поняли, что вы ранены. Перевязали и повели дальше. Идти вы не могли, пришлось нести. А потом она ушла, ничего не сказала, я даже не знаю, как её зовут…