— Хошь сыграть, монах? — предложил нахрапистый мужичонка, бросая на стол монету. — Ставь денье и присоединяйся.

Я перекрестился.

— Орденский устав запрещает азартные игры.

— Что ж это за орден, который по трактирам шляться не запрещает, а в кости перекинуться — шиш. А?

Он встряхнул кружкой и высыпал кубики на стол, и тут же забыл про меня:

— Ага, шестёра! Видели? В зачёт пойдёт. Ща и остальные к ей прискачут.

Возле стола остановилась похожая на раздувшуюся жабу женщина. Седые волосы прикрыты серой шапочкой, во рту один зуб, да тот гнилой. Видимо, та самая Сисила.

— Ты что ли пива просил? На, — она поставила передо мной кружку, и сложила руки на груди уставившись на меня маслянистыми глазами.

Я снова перекрестился. Изображать монаха, так до конца.

— Благодарю тебя, добрая женщина.

— Благодарить Бога будешь, а мне денье достаточно.

Я сунул руку в поясную сумку, вынул монету и положил на край стола. По хилым улыбочкам соседей догадался, что сделал что-то не то, но что именно, никто просвещать меня не торопился. Сисила забрала деньги и качающейся походкой старого матроса удалилась.

Я пригубил пиво и поперхнулся. На вкус — болотная жижа. Хотелось бы сказать крепче, да боюсь, слов таких ещё не придумали. Передёрнул плечами, брезгливо поморщился.

— Что, монах, не по нутру пивко Сисилы? — подмигнул нахрапистый. — Ну да, к нему привычка должна быть. Зато после кружечки в голове блажь, в теле лёгкость, и любая баба красоткой кажется. Я ещё малость хряпну и вон ту сисястую поимею.

Он кивком указал на девку, клокочущую смехом возле лестницы. Минуту назад она спустилась сверху с пьяненьким клиентом и собиралась подняться вновь, но уже с другим.

— И ты тож не стесняйся, монашек. Девка не нравится? Другие есть. Глянь сколь их ходит. Пользуйся, если деньжата в кошеле звенят. Звенят у тебя деньжата, монашек? — он подбросил в ладони кубик. — А коли на девок пост, так сыграть можно, а? Тоже удовольствие.

Мне ни девки не нравились, ни пиво, ни игры, да и сам он, если честно. Я приподнял голову и начал осматривать зал. Освещение, конечно, аховое, но если присмотреться, то лица разглядеть можно. За столами сидели в основном мужчины, хотя женщины тоже присутствовали, и не только проститутки. Две в дальнем углу вполне могли сойти за монахинь, только вели себя слишком развязно, не ошибусь, если предположу, что это мошенницы, обманом собирающие подаяния на строительство какого-нибудь храма, на достройку башен того же Нотр-Дам-де-Реймс. На столе у них стояло блюдо с курицей, фрукты, хлеб, кувшин с вином. Одна развалилась на стуле, вытянув ноги в проход… Ничего так ноги, длинные, ровные. Она как будто специально задрала подол, мол, любуйтесь. И многие любовались. Но, как ни странно, никто не подходил и не напрашивался в компанию. С виду совсем молоденькая, лет, может быть, семнадцать. Из-под апостольника выбивались чёрные локоны, а лицо… Я бы назвал его ангельским: пухлые губки, щёчки. Только взгляд: спокойный, уверенный, циничный. Даже боюсь подумать, какие мысли могут бродить в голове женщины с таким взглядом. Он прожигал — сквозь полумрак, через весь зал, задел меня лишь краем, и всё равно я почувствовал жжение. С таким взглядом лучше не сталкиваться.

Я отвернулся и стал разглядывать компанию возле лестницы. Боком ко мне сидел здоровяк с биллем, тот самый, с которым я столкнулся в проходе, рядом мужчина в плаще. Он слишком низко опустил голову, я не видел лица, да и свет лампы ложился так, что хрен что увидишь. Ещё трое сидели спиной к залу, но, похоже, от первого здоровяка ничем не отличались, тоже с биллями-о-правах и с претензиями на вседозволенность.

— Ну так сыграешь, нет? — снова начал приставать нахрапистый. Никак ему неймётся. — День сегодня не задался, не ложатся кости по делу. Может у тя лягут, монашек? Не ссы, новичкам всегда везёт. Возьмёшь куш, аббата своего порадуешь. Есть чё на кон поставить? Можешь плащик заложить. Тут в подвале скупщики, два су легко за такой дадут.

Два су, то бишь, двадцать четыре денье за плащ из чистой шерсти?

— Смеёшься, любезный? Ради него пять овец обрили, а ты — два су.

— Так ведь ношеный уже. Да и где ты его сейчас продашь? Вечер уже.

Он нацелился на мой плащ так, словно тот уже не мой, словно я уже продал его, а деньги проиграл.

— Чего пристал? — сквозь зубы прошипел я. — Сказали же: устав запрещает.

— А чё пришёл тогда? Сидишь, не пьёшь, не играешь, по сторонам смотришь. Подозрительно как-то. Выслеживаешь кого-то? Кого? — он поставил на стол кулаки. — Я ведь могу кабанов кликнуть, они тебя живо выпотрошат, не посмотрят, что святошка.

Вот же тварина. Понятно, что намеренно в игру затягивает, банальный катала, играть с ним — дело заранее проигрышное. Но если откажусь, он реально позовёт кабанов. Те наверняка в доле, поднимется шум. Если наёмники здесь, они меня быстро срисуют, сообразят, что их выследили. Короче…

— Ладно, хочешь сыграть, давай сыграем. Могу пиво своё поставить на кон. Сколько у вас вход, денье? Оно как раз денье стоит.

Нахрапистый заржал, дружки смех подхватили.

— Ну ты скажешь, монашек! За такую парашу — денье. Слышали? Да за денье шесть пинт[1] положено. Шесть! А не одну. Кинула тебя Сисила, а ты и повёлся! — но тут же смилостивился. — Любит тебя Бог тебя, монашек. Так и быть, ставь на кон своё пойло.

Он подвинул ко мне стакан с кубиками.

— Кидай. И смотри, против твоей кружки я ставлю три денье. Три! Видишь, удача на твоей стороне, за пинту мочи — целых три денье.

— А что остальные поставят? — разыгрывая простачка, спросил я.

— Зачем нам остальные, монашек? Вдвоём сразимся, как на турнире. Ты и я, лоб в лоб, будто рыцари настоящие. Кидай уже.

Я потряс стаканчик и выбросил кубики на стол. Результат меня не беспокоил, первые два-три кона я выиграю. Стратегия мошенников, что в Средневековье, что в двадцать первом веке одна и та же: заманить, заинтересовать, дать почувствовать деньги и раздеть донага. Так что полчаса спокойствия я себе купил, дальше, если наёмники не объявятся… не знаю, что делать. Не детектив я, не разбираюсь в таких вопросах. Либо придётся искать их в другом месте, либо возвращаться в дом, не спать ночами, ждать нападения.

— Ты выиграл, выиграл, монашек! — радостно оскалился нахрапистый. — Имею право отыграться. Смотри, ещё три денье ставлю. Давай, метай кости. Удачливый, удачливый монашек.

Компания под лестницей зашевелилась. Здоровяк встал с табурета, перехватил поудобнее билль и направился к выходу. Следом поднялся мужчина в плаще, лампа осветила лицо.

Мартин!

Я уронил стакан с кубиками.

— Эй, осторожно! Руки дрожат от счастья? Бывает. Ну ни чё, я сегодня добрый, позволю перебросить…

Нахрапистый продолжал что-то говорить, совал мне в руку стакан с костями, а я следил за Мартином. В компании громил он вышел из трактира, дверь хлопнула. Сдерживая нетерпение, я выждал минуту и встал.

— Погодь, монашек, — схватил меня за рукав нахрапистый. — Куда собрался?

Я оттолкнул его.

— Да отвали ты.

Толчок оказался слишком сильный. Нахрапистый слетел с табурета, неплохо приложившись затылком об пол.

— Сука, ты… ты на кого руку поднял?

Это послужило сигналом его приятелям. Они вскочили, в руке одного блеснул стилет. Изображать монаха нужды больше не было. Я стряхнул с головы капюшон, схватил кружку с пойлом и запустил её в голову любителя ножей.

— А ну назад дебилы малохольные!

Они попятились, нахрапистый, лёжа на полу, прохрипел:

— Что ж ты за монах такой?

— Какой есть, — не стал вдаваться я в подробности и, поглядывая на притихший в одночасье зал, вышел на улицу.

Стемнело настолько, что в трёх шагах хрен что увидишь. На небе только звёзды, но толку от них ноль. Нищий по-прежнему сидел возле двери. Дав время глазам привыкнуть к темноте, я сумел разглядеть его силуэт.

— Старый, сейчас компания вышла. Видел, куда направились?