Щенок, услышав про убийство Лушара, многозначительно посмотрел на нас. Мальчишка смышлёный, два раза объяснять не надо, и бояться, что выдаст, тоже. Показалось мне или нет, его взгляд выразил восхищение. На днях надо будет сходить с ним к портному, купить новую одежонку, а то старая износилась.

Обсуждать тему с Лушаром дальше не стали: убили — и плевать. В городе к нему относились ровно, без ненависти и любви. Гуго предложил вернуться к учебным мечам, я согласился. Нужно продолжать тренироваться. В будущем нам предстоит совершить много визитов, и не факт, что встречать нас будут одни лишь привратники.

Через час во двор заглянул паренёк. Он привалился плечом к створке ворот и несколько минут наблюдал, как мы бьёмся на палках. К нему вразвалочку, по-хозяйски подошёл Щенок и спросил:

— Ты чего тут выглядываешь?

— А ты кто такой, чтоб доить меня? — не задержался с ответом чужак.

— Это моя нора, а ты об неё ноги вытираешь.

Они перешли на местную феню и, кажется, Щенок владел ею в совершенстве. Я прислушался.

— Не похож ты на крота, — скривился паренёк.

— Похож, не похож — ты свои старые патены на мой двор не забрасывай. Вали в свою ямку!

Чужак ухватил Щенка за грудки, потянул на себя, замахнулся. Гуго резко выхватил из-за пояса стилет и метнул. Лезвие смачно вонзилось в столб, чужак отпрянул.

Я оценил бросок.

— Неплохо. Научишь?

— Здесь нет ничего сложного, господин, и ничего секретного. Научу.

Мы подошли к воротам. Чужак не убегал, лишь отпрыгнул назад и смотрел на меня сквозь прищур. С виду лет семнадцать, но уже с отпечатком жизненного опыта на лице и во взгляде. Волосы всклокоченные, грязный, поцарапанный. Если бы я не забрал Щенка с улицы, лет через пять тот стал бы таким же.

— Ты Сенеген? — спросил пацан.

Я вздохнул, а Гуго ответил, выдёргивая стилет:

— Для тебя — господин де Сенеген.

— Он мне не господин. Я вольный человек, ни под кого не ложусь, ясно?

— Ясно. Значит, если я всажу в тебя стилет, то никто с меня вергельд[2] не потребует?

Паренёк засопел, потом решил не продолжать тему, слишком скользкая, и сказал, причмокивая:

— Баклер на разговор тебя тянет.

— Какой ещё разговор?

— Не знаю. Моё дело передать, что велено.

— Велено? А говорил, что ни под кого не ложишься.

Он засопел сильнее, и я смилостивился:

— Ладно, не потей. Где встреча?

— Как стемнеет, жду тебя возле источника.

До темноты оставалось часов семь. Чтобы не терять время попусту, я попросил Гуго показать, как бросать ножи, уж очень загорелся этой идеей. Мы вытащили из конюшни старую колоду, которую мама давно требовала порубить на дрова, и поставили стоймя к стене. Гуго несколько раз метнул стилет, подробно объясняя каждое движение, вплоть до поворота ног и положения головы.

— Лучшая дистанция — пять-шесть шагов, — наставнически заговорил он. — На таком расстояния противник увернуться не сможет, каким бы проворным ни был…

Я повернулся к воротам, до них было точно больше пяти шагов, причём, раза в два.

— Не смотрите туда, — хмыкнул Гуго. — Надо много тренироваться, чтобы бросать так далеко. И ещё, господин Вольгаст, если уж решили заняться этим, то не ограничивайте себя. Стилет не всегда может оказаться под рукой, а вот тесаки, топоры, даже простой камень или деревянный башмак всегда рядом.

Хороший совет. Я попросил Щенка принести с кухни все ножи, топоры и под присмотром Гуго начал всё это швырять в колоду. Именно швырять, потому что ничто из швыряемого в колоду не воткнулось. Щенок посмеивался, прикрываясь рукавом, а Гуго, наоборот, удовлетворённо кивал:

— Так, господин, так. Руку чуть доводите, и не опускайте нож ниже линии прицеливания. Ваш большой палец должен указывать на цель.

А потом вышла Перрин и забрала весь наш тренировочный инвентарь, мотивируя свои действия необходимостью готовить ужин. Хотя что там готовить: варёные яйца и чечевичная похлёбка.

После ужина я отправился к месту встречи с посланцем Баклера. Гуго пытался навязать мне своё общество, но по устоявшейся традиции я оставил его дома. Возле источника, несмотря на приближающуюся темноту, кучились повозки с бочками. Среди повозок я заметил две монастырских. Монахи-бенедиктинцы в рыжих рясах смиренно стояли в конце очереди и на предложения пройти вперёд отвечали вежливым отказом.

Я отошёл к серому двухэтажному зданию казармы, вплотную примыкающей к городской стене. Огни не горели, окна закрыты ставнями. Стражник в сюрко с гербом Реймса делая вид, что охраняет покой товарищей, стоял в обнимку с алебардой и тоскливым взглядом смотрел на затухающий горизонт. В своё время мне удалось послужить пехотинцем родной стране, и скажу не таясь, что прекрасно понимаю, что кроется за такими взглядами. Я бы назвал это тоской по свободе. Вроде бы не заперт, не заключён, но внутреннее ощущение несвободы гнетёт так, что выть хочется…

— Ты уже здесь?

Посланец Баклера вынырнул откуда-то со стороны, словно из тени вышел. Посмотрел влево, вправо, глянул на фигуру стража, застывшего на фоне заката, и щёлкнул пальцами:

— Ну чё, идём? Время самое то. Ждут тебя уже.

— Ну идём, — кивнул я.

Он повёл меня не к воротам Флешембо, а по улице вдоль городской стены в центральную часть города. Странный путь. Баклер предупреждал, что там охотничьи угодья Жировика, и лучше туда не лезть. Я сбавил шаг, по паренёк тотчас оскалился:

— Не ссы, Сенеген, всё по-делу. Баклер шепнул, что ты слизняк глотаешь…

— Чего глотаю?

— Ну, типа, знаешь, что там… опасно. Но говорю не ссы, всё уплочено.

Уплочено — это хорошо, но торопиться всё равно не стоило. Прибавлять шаг я не стал, и посланник несколько раз оглядывался, подбадривая меня словечками из своего лексикона. Судя по ухмылке, некоторые из этих словечек считались среди воров обидными, и я имел полное право сломать ему нос. Может быть, я так и сделаю по окончании встречи.

Мы прошли через пустырь, заваленный бытовыми отходами. Возле некоторых куч горели костры, сидели люди. Мы лавировали меж ними. Женщины, дети, старики, собаки. Свора пегих шавок сунулась ко мне, подняла лай. Одна напористая псина подобралась слишком близко, вцепилась в плащ. Я бездумно рубанул её мечом, располовинив примерно посередине. Собаки рванули прочь с визгом, а от костров ринулись люди, хватая ещё бьющееся в агонии тельце. Для кого-то оно сегодня послужит ужином.

Я сорвал пучок сухой травы, обтёр клинок. Посланник посмотрел на меня из-под бровей, и пояснил, хоть я не спрашивал:

— Тут уже недалеко.

Пустырь вплотную подступал к неровной линии домов; невысокие, пришибленный, только церковь чуть дальше выглядела прилично. За церковью линии улиц выравнивались, хотя грязь и нищета никуда не делись. Посланник остановился перед дверью, над которой на чёрной балке висело обглоданное полотнище. Небольшой светильничек позволил разглядеть кособокую пивную кружку.

— Трактир что ли? — спросил я.

— А если и трактир, то чё?

— Ни чё. Заходи первый.

Внутри я рассчитывал столкнутся с пьяным обществом, вонью, воплями, смехом шлюх и все прочим, что обычно сопровождает содом с гоморрой…

Ожидания не обманули. Дешёвое вино лилось рекой, а шлюхи гоготали громче, чем в «Раздорке». Баклер сидел в дальнем углу в компании своих людей. Лица злобные и серьёзные, хотя стол был заставлен кружками, кувшинами, мисками, казалось бы, пей, жри, радуйся, но, видимо, Баклер получил весточку от Поля, и не просто получил, а уже к чему-то готовился.

Я подошёл, глава кукушат кивнул на свободный стул, подвинул кружку.

— Пришла весть от Поля. Знаешь, что он задумал?

— Знаю.

— Тогда тянуть не будем. Мы давно все норки Жировика засветили, правда, он особо и не прячется. Кто ж в Реймсе осмелится на него пасть раскрыть? У него на соседней улочке подружка обитает. Кишка вынюхал, — Баклер глазами указал на моего сопровождающего, — что Жировик к ней сегодня заглянет…