Творец французской дипломатии тех лет Роже Женебрие «Майн кампф» не читать не мог. Там много раз — и про Францию, и про Англию, и про Польшу, и про Россию: стереть с лица земли! ни названий не оставить, ни границ! А роман хромоногого студента Иозефа Геббельса, допивавшего из чужих кружек в пивных? Ведь когда Геббельс станет министром пропаганды рейха, роман «Михаэль» станут читать так же внимательно, как «Майн кампф», — хотя, кстати, авторы сотворили эту классику политического бреда, еще не будучи знакомы друг с другом.

«Я вижу дымящиеся развалины домов и деревень в свете вечерней зари. Я вижу угасающие взгляды и слышу мучительные стенания умирающих. Руки мои черны от порохового дыма, одежда моя красна от крови… Я уже не человек. Меня охватывает бешеная ярость! Я чую кровь!

Давно ли я шагал по обширной русской равнине или по разгромленной французской земле…»

Теперь эти люди в рейхсканцелярии планировали мировую войну, раскраивая Европу по фашистскому образцу.

Об этом мы предупреждали, это предвидели, этого старались избежать. Нет! — в ослеплении антисоветизмом Запад рискнул открыть себя для удара, оставшись с Адольфами и Михаэлями один на один, фронт на фронт.

Но ведь это же ждало (или могло ждать) и нас: война на один фронт, против соединенных армий Европы, послушных полувменяемым Адольфам и Михаэлям. Когда Гитлер напал на Польшу, мы предприняли то единственное, что могли и должны были предпринять: отодвинули от себя опасность как можно дальше. Не «благодаря», а вопреки пакту с Германией СССР смело пришел на помощь жившим на чужбине землякам, которым грозила теперь фашистская неволя.

И тем не менее этот вздор — «Германия и СССР поделили Польшу!» — на Западе сделали уже чуть ли не исторической аксиомой. Меж тем достаточно взглянуть на европейскую карту 1939 года, чтобы увидеть: СССР отодвинул свои границы на запад до городов… Брест-Литовск и Львов!

Это были Западная Белоруссия и Западная Украина. Земли, аннексированные у СССР в 1918–1921 годах.

Я и теперь могу показать вам в Карпатах поле — а мне отец показал, — которое делилось когда-то на три клина. Здесь после мюнхенского передела Европы три границы сошлись: румынская, венгерская, польская.

А окрест лежит и всегда лежала украинская земля.

«Капитуляция Парижа, которой, впрочем, следовало ожидать, повергла нас в неописуемое состояние!.. Франция так низко пала, так обесчещена, что лучше бы ей сгинуть… Я снял свой орден Почетного легиона, ибо слово „почет“ изъято из французского языка, и я настолько перестал считать себя французом, что собираюсь спросить у Тургенева… как сделаться русским».

Гюстав Флобер написал эти слова в 1871 году, когда с помощью прусских штыков Луи Адольф Тьер в крови потопил Парижскую коммуну. И это был поворотный для Франции год, с которого медленно, трудно, преодолевая тысячи барьеров и предрассудков, она стала добиваться франко-русского союза. Это осуществилось 20 лет спустя. Союз был подкреплен военной конвенцией. Когда в Кронштадт прибыла французская эскадра и император Александр III, обнажив голову, «смирно» выстоял запрещенную в России «Марсельезу», на этом параде генерал фон Швейниц, германский посол в России, чувствовал себя «живым пережитком прошлого». «…Моя тридцатилетняя политическая деятельность завершается крушением всех принципов, ради которых я трудился…» Надо ли уточнять, что это были за принципы? — пангерманизм, политика разъединения России и Франции. Заключенный на склоне прошлого века, русско-французский союз в начале нового века ляжет в основу Антанты, оформление которой завершится как раз ко времени созревания Тройственного блока, — пангерманизм снова распирало войной.

Однако после Великой Октябрьской революции оба блока повернут штыки против молодой Республики Советов…

Франция, Англия, Россия снова потянулись к союзу накануне второй мировой войны, однако инстинктивный рефлекс — ненависть к социализму — у правителей европейских стран оказался сильнее и чувства безопасности, и чувства самозащиты. Не оттого ли так странно 1940-й похож на 1871-й? Немцы снова маршируют по Елисейским полям. Они не смогли дойти сюда лишь в 1914-м, когда у Франции и России был надежный военно-политический союз, когда знаменитый Брусиловский прорыв в Галиции и героическая оборона крепости Верден стали символами этого союза, показав, как через всю Европу можно подставить друг другу плечо.

В 1940 году наши плечи не соприкоснулись.

И потому человек в начищенных сапогах, с усиками, уже знакомыми всему миру, со свисающим на лоб чубчиком (фотографы долго подбирали ему этот «портрет» и в конце концов чубчик скопировали с Наполеона) остановился перед Эйфелевой башней и встал в историческую позу.

— Фотографируй, Гофман, — сказал он своему фотографу, — потом сфотографируешь меня в Букингемском дворце, а там дальше — и перед небоскребами.

Гитлер демонстративно выберет для нападения на СССР такое же июньское воскресенье, почти день в день. И так же не объявит России войны.

Только поэтому он промолчал перед Гофманом о своем самом большом желании — сфотографироваться на фоне Кремля.

С испанской войны комиссар 14-й Интернациональной бригады носит под лопаткой немецкую пулю. Там, в Испании, погиб его лучший друг, командир батальона «Парижская коммуна» — Роль. В следующий раз коммунист Анри Танги встретил того же врага у себя на родине. Он ушел в подполье, взяв на себя как партийную кличку имя погибшего друга. 17 августа 1944 года на стенах парижских домов появился «Приказ о мобилизации», впервые подписанный этим именем:

«Полковник, командующий французскими внутренними силами Сопротивления в районе Иль-де-Франс — Роль».

А на следующий день полковник Роль выслал своего связного навстречу наступающим армиям союзников с просьбой идти на Париж, где поднято вооруженное восстание. Первоначально в планы союзников входило обойти город с востока и севера, чтобы запереть фашистский гарнизон в «мешке». Но генерал Дуайт Эйзенхауэр откликнулся на горячее послание полковника Роля и направил на помощь Парижу 2-ю бронетанковую дивизию генерала Леклерка.

Ровно через неделю, 25 августа 1944 года, в 14 часов дня, на вокзале Монпарнас в Париже командующий фашистским гарнизоном генерал фон Хольтиц подписал акт о капитуляции, который приняли у него полковник Анри Роль-Танги и генерал Леклерк.

Так впервые Париж узнал полное имя человека, руководившего восстанием.

Промчалось без малого 40 лет. Однажды среди ночи недалеко от того дома, где я жил в Париже, раздался взрыв. Утром радио передало, что агрессии подвергся памятник генералу Леклерку и что одна из фашистских группировок дала знать: этим она выразила свой протест против попыток «принизить роль третьего рейха в истории». Я хорошо знал, где стоял монумент, и поспешил к Дворцу Инвалидов. О, чудо! Каменный воин лишь упал с пьедестала ниц и лежал головой в траве, в полном смысле слова цел и невредим: ни царапинки, ни единого отбитого осколка! Уже к вечеру его поставили на место. Тогда-то я и позвонил полковнику Анри Ролю-Танги с просьбой о встрече.

— Скажите, полковник, — спросил я, — сейчас иные историки пишут чуть ли не о милосердии Дитриха фон Хольтица, который будто бы вопреки приказу Гитлера пощадил Париж. Это верно?

— Это ложь! — вспыхнул седой человек. — Фон Хольтиц командовал оккупационными войсками Большого Парижа всего 15 дней. Гитлер в последний момент назначил сюда одного из самых преданных своих служак. Достаточно ли вам сказать, что фон Хольтиц — бывший палач Севастополя? Что Гитлер обещал ему и «самую большую в мире пушку» — миномет «Карл» — специально для разрушения Парижа? Что на помощь ему прибыли «четыре специалиста по выжженной земле»? Пройдитесь по Парижу — он усеян мемориальными табличками, на большинстве из которых вы прочтете именно эту дату: август 1944 года. Вот почему Французская коммунистическая партия, зная, какая смертельная угроза нависла над Парижем, настояла на необходимости всенародного восстания и получила поддержку всех организаций, входивших в Национальный совет Сопротивления. Полностью поддержал идею восстания и де Голль. Он, кстати, прекрасно сознавал, что освобождение столицы Франции самими французами — единственная верная порука будущей независимости нашей страны. Иначе мы рисковали не только судьбой Парижа. Иначе мы рискнули бы оказаться под опекой англо-американской оккупационной администрации…