Зловещий контур НАТО лег на европейские карты еще раньше, чем был открыт второй фронт! И теперь-то у союзников есть все резоны с ним поторопиться, потому что расчет на максимальное ослабление Советской России в битве с Гитлером — как ни велики были наши жертвы — дал обратный результат: порабощенной Европе несла освобождение Советская Армия, ее уже ничто не могло остановить.

Авторы натовских букенов теперь крайне тщательно скрывают от западноевропейцев эту истину.

В Париже они были нарасхват. Друзья, гости, расспросы. «Ну, что там в России, как вы там? Хлебнули небось несолоно, да? Нам и то бывало не до смеха, а уж вам-то, а?..» Поразительно, но объяснить — «что там, в России» — они почти не могли. Им как бы не хватало слов, а если находились слова, то у собеседников или округлялись («Да ну!»), или узко щурились, а у кого-то даже темнели глаза.

— Странное это было состояние, — писал Пьер Пуйяд. — Нас как бы связывала какая-то тайна, приобщить к которой других мы были почти не в силах. В конце концов я сказал себе: дело, может быть, в том, что мы только что из пекла войны, а они уже тут полгода как ее пережили. Борьба, энтузиазм, триумф… уже позади. Потекла нелегкая будничная жизнь, в которой комбатанты и коллаборационисты должны были, так или иначе, ужиться вместе… Словом, для нас война продолжалась, люди мы были военные, и все мы собрались назад. Новичков набралось достаточно, чтобы родилась наконец дивизия «Франция», как это было договорено в Москве. Однако вдруг…

«Вдруг!» Пуля его не брала. Ни одному «мессеру» не удалось никогда зайти ему в «хвост». Среди зенитных вспышек полковник лавировал, как бы играя судьбой. А тут на парижском бульваре тяжелый грузовик врезается в такси, на котором полковник спешит в театр «Комеди Франсэз». Там ждет его «большая публика»: военные, журналисты, правительственные чиновники. Он как будто специально лишь для того и вырвался из беспамятства, чтобы попросить врачей позвонить в театр, объяснить, что с ним стряслось.

Новички поехали в Россию без него. Ветераны остались: они промышляли апельсины у известного сорта лиц и днями высиживали у полковника, дожидаясь, что бы встал. Встал. Дали костыли — пошел! Отняли костыли — держится полковник! Однако уже апрель… Все пополнения полка тренировались перед отправкой на фронт в Туле, где всем пришлось пожить подолгу, ближе узнать русских людей. Пожилой железнодорожник как-то вечером, в застолье, рассказал своим гостям, французам, сказку про золотую рыбку. Значит, так: бедный тульский рыбак изловил золотую рыбку… пропускаем известные факты… ну, и зажил богато и счастливо. Ан нет, налетели фашистские стервятники, стали город бомбить, порушилась жизнь, не стало никому покоя. Зовет рыбак золотую рыбку и просит: слушай, сделай так, чтобы был мир! Богатство, счастье, что ты подарила, — все это без мира не имеет ровно никакой цены.

— Ладно, — говорит золотая рыбка, — иди домой, будет тебе мир…

— Как?! — французы, сидевшие у самовара, переглянулись, не понимая, можно ли так просто — взмахнуть хвостом — и, пожалуйста, мир.

— А так, — говорит тульский рабочий человек, — пришел рыбак и видит: лежит на пороге повестка о мобилизации. Прямо ему и адресована. В армию, значит, зовут рыбака. Вот, значит, мой вам тост, французские люди: так не бывает, чтоб хвостом взмахнуть, и сразу мир сделается. Так можно сделать войну, а мир нельзя. За него, значит, надо стоять. Потому, как я понимаю, вы находитесь тут, по повестке, значит, приехали. Вот и давайте так понимать, что повестка у нас одна на всех.

Французские люди за столом онемели от чистой правды этой сказки. Может, с умения не просто ценить воюющих рядом людей, но одинаково с ними чувствовать, во имя чего идет эта борьба, какое добро и какое зло сошлись в кровавой битве века, — с этого, может, и завязывается золотой самородок дружбы? Когда Пуйяд выздоровел и «эскадрилья ветеранов» полетела обратно в Россию, когда он наконец добрался до Тулы, где уже тренировалась на «яках» дивизия «Франция», тут и истек срок мобилизационных повесток. Наступил долгожданный мир… На тульском аэродроме навзрыд рыдали новички дивизии, только недавно узнавшие чистую правду сказки про золотую рыбку, научившую, как делается мир. Только-только они, согласно франко-советскому договору о союзе и взаимной помощи, взяли свою интернационалистскую мобилизационную повестку, как она уже истекла.

Ну, трудно Пуйяда вывести из себя. А тут сразу вывели.

— Дурачки! — рассердился на них полковник. — Всей дивизии запрещаю месяц играть в покер! А тренировки приказываю продолжать!

1-й отдельный истребительный авиационный Неманский ордена Красного Знамени и ордена Александра Невского полк «Сражающейся Франции» — «Нормандия» вернулся домой на «яках», с которыми прошел войну. Это был подарок Советского правительства Франции, ее вооруженным силам, ее народу. Если есть на свете золото человеческого общения, если оно сверкнуло ярче тысячи солнц, то вот когда это было и вот как это было: 15 июня 1945 года при проводах полка из Восточной Пруссии и 20 июня 1945 года при встрече его в Париже, на аэродроме Бурже.

Распростившись, как все пилоты, с русскими летчиками, капитан Гастон де Сен-Марсо сел в «як» и сквозь дымку, застлавшую глаза, стал вглядываться в одинокую фигуру на аэродроме.

Это командир 303-й истребительной авиадивизии, Герой Советского Союза генерал-майор авиации Георгий Нефедович Захаров.

Вот он поднял руку: на взлет!

«Яки» потянулись на взлетную полосу.

Прощай, наш боевой генерал, чья суровость все равно не смогла скрыть доброго сердца! «Слезы текли по его лицу…» — так закончил свои воспоминания де Сент-Марсо, в первый и последний раз видевший, как плачут генералы.

А он, оставшийся на земле, отдав французскому полку свою последнюю команду, он в эти минуты как бы разом увидел и опять пережил дни и ночи, месяцы и годы совместного фронтового житья, в котором столько было высокой печали и светлой радости.

Был однажды день на этой войне, который им всем запомнился особо. Тогда в полк «Нормандия» прибыл глава французской военной миссии в Москве генерал Эрнест Пети. Из Слободы — полк стоял под Смоленском, за который шли тяжкие бои, — командиру дивизии позвонил пилот-переводчик Мишель Шик и изложил просьбу: нельзя ли в честь прибытия французского генерала в этот день отменить вылеты для полка?

— Передайте командиру полка, — ответил генерал, — война — прежде всего. Русские солдаты знают, что их наступление, назначенное на пятнадцать часов, будут прикрывать французские пилоты. Они верят в них. И они же не простят им, если атака не получит поддержки. Через пятнадцать минут вылетаю к вам.

Когда его самолет уже шел на посадку в Слободе, он увидел, как девять «яков» друг за другом поднялись с земли и взяли курс к фронту. Потянулись минуты томительного ожидания. Какое уж тут застолье, если девять стульев пустуют, если девять товарищей улетели в бой? Генерал только в послевоенных своих воспоминаниях признается, как нервничал он, поглядывая в небо, хотя с виду был, как всегда, спокоен и собран. Но вот — летят! А была традиция у военных пилотов: если возвращаются с потерей — то просто идут на посадку. Если же нет потерь и возвращаются с победой, то над аэродромом герой дня делает «бочку». Все взгляды в небо, на горизонт: летят, но еще нельзя сосчитать, все ли летят назад… И вдруг — «бочка»! Следующий самолет кувыркнулся в воздухе дважды. На земле кричат «ура!» и обнимаются, да так, что не сразу и заметили четвертую «бочку»…

Не давала послаблений война! Никому не давала, от маршала до солдата. С каким бы риском ни сопряжены были приказ, обязанность, долг, они ценились выше любого уюта, любого перерыва в этом риске. Не так просты эти истины, как звучат, возможно, с бумаги. И девять летчиков, вернувшихся с четырьмя победами, и весь полк в тот день поняли, что десятым — а может, первым в десятке — был в тот день сам командир дивизии Захаров.