Послание американских католических епископов «О войне и мире», строки из которого процитированы выше, родилось в обстановке массовых пацифистских дискуссий и демонстраций в США на фоне безудержной гонки вооружений, развязанной администрацией Рейгана. Католическая церковь Америки высказалась за замораживание ядерных средств всех видов. Но только ли это помогло прозреть «доброму католику» Сэмюэлу Коэну? Как связать доктрину «ограниченной ядерной войны» с одновременным рывком военщины США в космос, к «войне звезд»? Как морально согласуется «булавочное применение» нейтронной бомбы на полях сражений с пучковым и лазерным оружием, способным облучать обширные участки земли? Да, единственный честный выход, который и можно было найти из этого милитаристского тупика, это сказать своей бомбе «нет»…

Сэмюэл Коэн и Марк Женест представляли собой типичную пару изобретателя и стратега. Эдвард Теллер не только «довел» и без конца «усиляет» свою водородную бомбу, он же сам поучает военных стратегов, как ее применять. Бернар Бенсон в одном лице воплощал изобретателя и коммерсанта. Джон фон Нейман, соединивший в одну упряжку бомбу, ракету и компьютер, явился в этом смысле чем-то вроде Зевса на оружейном Олимпе США: изобретатель-коммерсант-стратег! Миру чаще всего слышны лишь имена таких корифеев науки смерти. Но военно-промышленный комплекс США хорошо запомнил урок Хиросимы, когда подавляющее большинство авторов Манхэттенского проекта устроили обструкцию собственной атомной бомбе. Одних пугнули, сломали, оставили без средств к существованию, как, например, научного руководителя проекта Юлиуса Роберта Оппенгеймера. Других, как Энрико Ферми, Ганса Бете, удалось вернуть в лаборатории все на той же «патриотической волне»: ее до высоты девятого вала раскачала американская пропаганда в период корейской и вьетнамской войн. И лишь малая часть корифеев находит в себе силы сойти с «марсовой тропы», чтобы больше на нее не вернуться.

Хотя корифеи по-прежнему «на вес золота», в настоящее время главная надежда магнатов военно-промышленного комплекса возлагается уже не на них. Пентагон помимо собственных научных центров все шире финансирует американские университеты. Там конструируют винтик, не зная, что он к фитильку. Тут творят засекреченные фитильки к сверхсекретным супербомбам. Плодят чумных крыс, экспериментируют с дельфинами, муштруют бактерии, сгущают яды. Атом сделал свое дело — атом может до нажатия кнопки почить! Начинается эпоха химико-бактериологической, лазерно-космической оружейной лихорадки…

И все снова: новые люди, новые имена. А сколько еще — без лиц, без имен, которым некуда уйти от своих лабораторных винтиков, мышек, бактерий! Это ведь «чистая наука», как когда-то чистыми слыли компьютерная математика, расщепление ядра. Это не они, это кто-то повыше их голов, некие злые маги сливают чистые ручейки знания в отстойники смерти…

В эпоху, теперь уже дальнюю, когда и атом слыл чистым, Эдвард Теллер в шутку выдвинул лозунг: «Злобное удовольствие есть чистейшее из удовольствий». Наука смерти, питаемая капиталами, сегодня вполне могла бы начертать на своих скрижалях эти слова.

Три года спустя по выходе книги «Нейтронная бомба — против войны» полковника Марка Женеста я встретил в Риме. Лишившись компании «родного отца», «крестный» не остался без дела. Теперь он завсегдатай симпозиумов, коллоквиумов, конференций, что без конца проходят то в одной европейской столице, то в другой, пропагандируя «космический щит» против войны на земле.

Полковник согласился на интервью.

— Пучковое и лазерное оружие в космосе — это значит, что ракеты даже не поднимутся с земли, — сказал он.

— Чьи ракеты? — спросил я.

— Ваши, конечно, — сказал полковник нетерпеливо. — Космическое оружие Запада — это средство сдерживания угрозы со стороны СССР!

— Но, полковник, СССР перед всем миром принял на себя обязательство не применять ядерное оружие первым. Ни НАТО в целом, ни одна из стран — членов НАТО такого обязательства до сих пор не взяли!

— Эта область меня не касается, — наморщился полковник. — Я не философ и не моралист. Я стратег и занимаюсь вопросами чисто военными. Атомная, водородная, нейтронная бомбы могли служить сдерживанию до тех пор, пока не появились у вас. Теперь требуется космическое сдерживание.

— Но ведь все это противоречит соглашениям по ограничению стратегических вооружений. Перенеся гонку вооружений в космос, США тем самым попрали принцип равной уязвимости сторон. Зачем? Не может ли доктрина обороны связываться с соблазном первого удара?

— Космическое оружие служит защите, а не нападению, вот почему теперь только оно может эффективно обеспечить мир на земле. И потом, неужели вы собираетесь уверить меня, что в СССР не работают над этими проблемами? Да ведь вы и начали — с запуска первого искусственного спутника Земли!

Тут я со жгучим интересом взглянул на полковника. Цивильный костюм, венчик седых кудрей на голове, панибратская речь: «А, бросьте!», «Слушайте, а вы мне симпатичны, я не хотел бы вас убить!» Военно-промышленный истеблишмент, так сказать, в живом виде. Так вот среди каких людей жил и работал Бернар Бенсон, вот кому бросил он свое проклятие! Когда мы запустили на орбиту первый искусственный спутник Земли, когда торжествующе-мирные сигналы «бип! бип!» оповестили планету о выходе человеческой мысли в космос, динозавр тоже поднял голову к звездам. Но тогда у него лишь заломило шею от натужной мечты.

Четверть века спустя мечтой динозавра рождена «космическая военная администрация США».

«— А для чего тебе владеть звездами?

— Чтобы быть богатым.

— А для чего быть богатым?

— Чтобы покупать еще новые звезды, если их кто-нибудь откроет…

— А как можно владеть звездами?

— Звезды чьи? — ворчливо спросил делец.

— Не знаю. Ничьи.

— Значит, мои, потому что я первый до этого додумался».

(Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц».)

Гора Зензин не бог весть как высока, но не все ли равно, когда сбоку от тебя пропасть? Каждый камень, предательски стрельнувший из-под колес, отзывается холодным уколом в сердце. В машине у меня включено радио, на горе крутят русскую плясовую, вдруг она стихает, и на ее фоне я слышу голос диктора — узнаю, это Роллан:

— Дорогие радиослушатели, как мы сообщали, сейчас на радио Зензин состоятся дебаты с участием советского журналиста. С минуты на минуту он должен прибыть. Просим извинить нас за небольшую задержку и воспользоваться ею, чтобы приготовить ваши вопросы.

И как еще я не свалился в пропасть от этой новости! Ведь просил же их ни в какие радиодебаты меня не включать, ведь обещали же. Однажды, приняв их приглашение приехать на новогодний праздник, я на беду свою прихватил в машину самовар — настоящий, тульский, с трубой, а дырявый сапог для раздува углей нашелся, разумеется, на месте. Все сто человек влюбились в самовар так, что увезти его обратно в Париж уже не хватило духу. Так он и остался на горе Зензин. Но представьте мое состояние, когда на следующий день тот же Роллан всю округу известил по радио, будто я привез им «автомат Калашникова, который варит чай». Хорошо еще, что там, на горе, радио, а не телестанция, не то бы они и продемонстрировали эту выдыхающую искры, выгнутую коленом трубу, которую — все так же продолжая шутить — они направили в сторону плато Альбион…

Где-то оно тут неподалеку. Если бы я мог оторваться от этой треклятой дороги, достаточно было бы на секунду оглянуться назад.

«Как предусматривалось программой, утвержденной еще в 1972 году и проводившейся в жизнь при президенте Жискаре д’Эстэне, два агрегата по девять стратегических ракет „S-2“ в каждом заменены на плато Альбион (Верхний Прованс) ракетами „S-3“. Каждая из них оснащена термоядерным зарядом мощностью в мегатонну… в пятьдесят раз превышающей мощность бомбы, сброшенной на Хиросиму», — писала газета «Фигаро» в январе 1983 года.