Уф! Я наконец въезжаю на верхушку горы, поросшую редким лесочком, навстречу пуком стрел вылетают дети и псы. Иду к домику с высоко торчащей над ним радиоантенной. На камнях перед ним, как всегда, сидят мои друзья, в термосах кофе, выведенный наружу приемник оглашает гору:

Все это прелюдия к дебатам, что ли?

Роллан улыбается навстречу, догадываясь, конечно, что я сержусь. Но он приготовил сюрприз. Рядом с ним сидит незнакомый мне человек.

— Знакомьтесь, — представляет его Роллан. — Это генерал Пьер Матра — пятый боевой и первый мирный командир полка «Нормандия — Неман». Он уже выступил по радио. Теперь твой черед.

Меня уже зовут к микрофону. Рядом садится Роллан. «Дорогие радиослушатели, как мы вам обещали…»

Пока ты говоришь один, все ничего. Ты следуешь собственному плану, сбился — поправился, забыл — вспомнил. Неожиданно серьезен и Роллан, он ведет меня вопросами, составляющими самую злобу дня, даже не поминая об «автомате, который варит чай».

Но вот начинаются вопросы радиослушателей.

— Вы сказали, что английский эскадренный миноносец «Шеффилд», затонувший у Фолклендских островов, имел на борту атомное оружие, я вас верно понял? — возникает из эфира вежливый фальцет.

— Да.

— Мсье… или как к вам лучше обращаться: камарад?

— Как вам угодно.

— Камарад, вы, должно быть, располагаете секретами советского генштаба, раз вы утверждаете такое. Из вашего утверждения я лишь могу заключить, что, как писали в нашей прессе, Советский Союз действительно наблюдал, чтобы не сказать шпионил, за районом боевых действий в районе Фолклендских островов, да еще пускает по миру всякие нелепые слухи…

Даже у Роллана вытянулось лицо. Через окошко мне видно, как там, перед домиком на камнях, кто-то поперхнулся кофе, ему стучат по спине. «Спокойно!»

— Каким это чудом вы столь информированы, камарад? — не унимается фальцет. — Почему французам обо всем этом впервые сообщает советский журналист?

«Спасибо», — мысленно говорю я ему.

— Основываясь на сообщениях аргентинской и английской прессы, моя газета напечатала статью о ядерном грузе «Шеффилда». Во французской прессе я пока на этот счет не видел ни одной строки, но, будем считать, это случайная заминка…

— Скажите, а почему Советский Союз настаивает, чтобы французский и английский потенциал тоже включить в расчет ядерных сил двух блоков? Разве можно сравнивать силы Франции и Англии с силами СССР? Вы можете сокрушить нас в одну секунду, в то время как мы…

— Вы следите за тем, какая кампания ведется в прессе вокруг имени вашего земляка Нострадамуса?

— Ну, более или менее…

— А вы полистайте повнимательней. Вот они предо мной. Газета «Матэн»: «Сценарий тотальной войны, из которой победителями выйдут русские!» Журнал «Пари-матч»: «Наша единственная надежда — это „Першинги“!» «Фигаро-мэгэзин»: «Франция одна может уничтожить 80 процентов СССР!..»

— Ну и что? Пресса, известно, врет!

— Но врут ли генералы, которые печатают эти статьи? Они ведь даже не скрывают, что французские ракеты нацелены на восток, а кое-кто даже просит «Першинги» для Франции, вроде генерала Пьера Галлуа!

— Неужели вы допускаете дурацкую мысль о том, что Франция может напасть на СССР?

— А мысль о том, что СССР может напасть на Францию, вам не кажется столь же дурацкой?

— Но ваши танки…

— О, мой бог!.. — простонал Роллан и, выхватив у меня микрофон, спросил: — Вы кто такой?

— Я? Авиадиспетчер. А это кто, это Роллан?

— Да, — сказал Роллан, — это я.

— Я часто слушаю ваше радио и уже знаю ваш голос, — сказал авиадиспетчер, — и хочу вам прямо сказать, что некоторые ваши передачи воспринимаются как просоветские…

Вот тут Роллан не выдержал: он расхохотался. Он расхохотался на 80 километров окрест, так, что слышно было на север — до Швейцарии, на запад — до Авиньона, на юг — до Марселя и Ниццы, а может, даже до Италии, словом, в радиусе, на который хватает мощности передатчика «Радио Зензин».

— Так вот слушайте, авиадиспетчер! Чтобы была ясность, какую пропаганду по радио мы ведем, я скажу вам: европейцы сами должны решать свои европейские проблемы. Лучше всего будет, если в Европе вообще не останется никаких ракет: ни советских, ни французских, ни английских, ни, само собой, американских… Понятно?

Я счел, что на этом конец дебатам, и улыбался вместе со всеми — в радиодомике во время передачи сидело немало ребят, — как вдруг до моего сознания — о ужас! — дошло:

— А вас, авиадиспетчер, мы приглашаем посмотреть на «автомат Калашникова», сделанный в Туле. Это тот город, где тренировался полк «Нормандия — Неман». Он пускает искры и варит чай…

Все-таки Роллан не удержался…

В начале 80-х альпийский кооператив «Лонго май» судился сразу с шестью парижскими газетами, и они полны были злобных статей о нем. С этого началось мое досье. Оказавшись однажды на юге Франции, я по вырезкам установил адрес и, была не была, поехал. Признаюсь, под ложечкой сосало. Газеты, кто во что горазд, клеймили собравшихся там людей «террористами», «гошистами», «анархо-синдикалистами», «необланкистами», «детьми мая», «сектой». Одновременно, однако, из статей следовало, что кооператив существует уже семь лет, люди, которых в противном случае ждала бы безработица, сумели в самом засушливом районе Франции купить недорого 300 гектаров горных земель — и ничего, живут. Я в ту пору познакомился в Гавре с сыном Мориса Тореза — Пьером. Он как раз защитил диссертацию, которую коротко назвал мне так: «Альпы — Кавказ». О миграционных процессах в горных районах. В Альпах за последние сто лет ушло с гор 2 миллиона человек. Особенно усилился этот процесс за послевоенное время. «Общий рынок» предпочитает хозяйствовать на землях равнинных, легко доступных технике, где вовсю могут развернуться аграрные монополии и крепкие фермеры — кулаки. Из диссертации Пьера Тореза вытекало, что социализм сумел куда более ответственно и благоприятно разрешить весь комплекс проблем горного населения — от трудовой занятости до быта.

Европа на три пятых — горный массив… «Лонго май», что в переводе с прованского языка значит: «Живи долго», являл собой пример обратного хода миграции — в горы, к брошенной крестьянской земле.

Можно ли было во всей Европе найти более печальное зрелище того, как живородящую землю убивает война? Едва только в Верхнем Провансе успевало подняться новое крестьянское поколение, а вместе с ним снова начинал идти в рост хлеб, как то копытами, то гусеницами война вытаптывала людей и урожай. 1870–1871. 1914–1918. Великий кризис 30-х. 1941–1945. «Общий рынок»… Крестьянин во Франции платит налог за дом, пока он стоит под крышей. Уходили, проламывая крыши на могучих дедовских домах, — уходили в города, в долины, скатывались с гор, будто горох. Земля эта рожала только благодаря террасному земледелию и лесам — дожди и ветры, после того как ушел человек, неостановимой эрозией довершали разрушение земли.

Пьер Пелегрен, один из немногих оставшихся тут крестьян, прямо со двора своего показывал мне окрест:

— Видите, на том взгорке ферма? Заколочена. А теперь во-он та, видите? Заколочена. На юг посмотрите, видите, и там ферма? Эта еще живет, но уже за тридцать ее хозяину, а в нашем краю не осталось даже невест. Скоро уйдет…

В 1969 году пришел сюда разноязыкий европейский молодой люд. Первые гектары купили буквально на гроши: кто мог, выпросил у папы-мамы «на гектар», кое-кто задолжался в банках, а в основном выручали общественные пожертвования… Первые годы они просто бедствовали. Не было воды, электричества, порушились террасы, засыпались колодцы, умирали не знавшие топора лески. Эти ребята взвалили на себя задачу, казалось, непосильную: они взялись выиграть три минувшие войны. Одно дело — что там когда-то записали дипломаты и решили конгрессы, кому прирезали кусочки европейской земли, а у кого отняли, кто оказался в своей стране дома, а кто на чужбине, — это известные счета всех войн. Только земля никогда забыть войны не может. Даже старый поржавевший топор, в ней забытый, может насмерть поранить человека, родившегося через миллион лет. А когда рвется связка земли с вододержащим лесом, с пашущим плугом, с плодородным зерном, тут уж, будь ты хоть сам Талейран, проиграй войну и выиграй на дележе земель, все равно она не даст хлеба или даст его только после нечеловеческих усилий.