В этот день словно нарочно скрывали печаль, хроника шла сухая.

«Генерал Захаров объявил нам, что мы сегодня же вечером возвращаемся в Пруссию. Поезд ждет нас в 20 часов…»

Капитаново перо вдруг остановила такая мысль: он-то ведь сам возвращается не на фронт, а в Париж, — так от какого же «мы» он пишет? Подобная дилемма — делить полк на два «мы» — еще никогда не вставала перед де Панжем.

«Когда отрываешься от друзей, уже нельзя говорить „мы“, — как-то заметил его собрат, тоже летчик связи, тоже капитан, тоже всю войну скрипевший пером. — Тот невежа, кто, будучи не со всеми, продолжает тем не менее говорить „мы“…»

В положении этих двух капитанов, в их военной судьбе было много сходного, но еще больше различий. Да, походная летопись «Нормандии» написана «мыкающим» пером капитана де Панжа, и ему перейти на «я» было все равно что составу с широкой колеи перескочить на узкую. Но и с узкой на широкую, оказывается, не легче. Это уже пришлось испытать второму капитану. Этот второй капитан с самого начала войны, лишь только она пришла во Францию, все не в силах был уговорить кого-то, где-то, то ли в кабинетах, то ли в небесах, что он должен «быть со всеми», потому что все, что он любит, оказалось поставлено под угрозу. Своим сильно «якающим» пером он рвал бумагу рапортов и писем:

«Я умоляю тебя изо всех моих сил, помоги мне пробиться в истребительную авиацию. Я задыхаюсь все больше и больше. В этой стране нечем дышать. Чего мы ждем, боже мой! Я не могу не участвовать в войне, иначе я морально болен. Мне слишком многое надо сказать обо всем, что происходит. Я могу это сказать только как боец, но не как турист…»

И, в конце концов, он взлетит в небо — военным летчиком. Правда, не на истребителе, а на разведывательном самолете «Потез-63». Из приказа № 44 «С» по военно-воздушным силам Франции от 2 июня 1940 года я узнал его полное имя: капитан де Сент-Экзюпери Антуан-Жан-Батист-Мария-Роже, пилот группы дальней аэроразведки 2/33. Когда-то именно этот приказ, как вспоминали летчики «Нормандии», и оповестил всю воздушную флотилию Франции, что известный искатель приключений и рекордов, испытатель аппаратов и пилот почтовых рейсов, сочинитель «Ночного полета» и «Планеты людей» поднялся в небо — на сей раз как военный летчик.

«22 мая 1940 года, — говорилось в приказе, — попав под шквальный огонь орудий противовоздушной обороны врага, прекратил выполнение боевого задания, лишь когда его самолет был серьезно поврежден…»

Из этого полета родится повесть «Военный летчик».

Два капитана создавали летопись одной и той же войны, вряд ли ведая, что пишет другой, и уж никак не меряясь славою перьев. Та часть, которую создаст (при живом участии всего полка) капитан де Панж, называется: «История эскадрильи „Нормандия — Неман“ в России. Походный дневник (22 марта 1942–20 июня 1945)». Выходные данные: издано в Париже в 1946 году тиражом 401 экземпляр (с 1 по 200-й — для членов эскадрильи, с 200-го по 401-й — для архивов, музеев, друзей).

Капитан де Сент-Экзюпери за войну напишет «Военного летчика», «Письмо к заложнику», «Маленького принца» и не успеет закончить «Цитадель» — эти сочинения выйдут тиражами многомиллионными.

Да, они об одной и той же войне. Но два капитана, два летописца увидели ее с разных сторон. Товарищи де Панжа тоже встретили войну на западной стороне мира, но к победе они придут с направления восточного.

— Эй, маркиз, — окликнули капитана де Панжа, — а помнишь, два года назад мы поехали в Россию, имея право только на двадцать пять килограммов багажа?

— Помню. Ну и что?

— А то, что теперь кое у кого перевес. Кто возвращается на фронт, тем и горя нет: поезд, он потащит. А кто вылетает в Париж, да еще кружным путем?

— Какой перевес? — озадачился капитан.

— А ты погляди на де ля Пуапа, Альбера, Андре, Риссо… Да ведь их грудь теперь бронебойной пушкой не возьмешь, столько орденов да медалей навешано! Бьюсь об заклад, в каждом перевесу на килограмм, а то и на два. Ты это запиши, запиши!

Все хохочут. В Париж уезжают 20 человек — ветераны полка, на фронт возвращаются 40 — пополнения прошлых лет, и кто кого провожает, кто кому больше завидует, не понять. Отсмеявшись со всеми, де Панж продолжает хроники, и по тексту можно судить, как «мы» постепенно отдаляется от него:

«…Ветераны полка, побыв недолго в Москве, скоро поедут во Францию в отпуск на пару недель. В 11 часов мы нанесли визит в военную миссию, где генерал Пети предложил тост в нашу честь. В 18.30 прощаемся с ветеранами, которых увидим теперь не скоро, и отправляемся на вокзал…»

Пора! За окном уже урчат машины, поданные, чтобы отвезти полк на вокзал. Роли, кажется, окончательно перепутываются: те, кто остаются на фронте, оказываются «уезжающими», во всяком случае, они уезжают первыми. Де Панж протягивает кому-то из них журнал. Полковник Пьер Пуйяд, хотя отныне уже не он, а майор Луи Дельфино командует полком, едет на вокзал и с каждым прощается так: сначала под козырек, потом следует пожатие протянутых рук, потом короткое мужское объятие, с хлопаньем друг друга по плечу. Снова под козырек, уже кому-то другому, а по пути рука быстро, как бы вскользь, смахнет с ресницы слезу. И так 40 раз.

Плачьте, мужчины! С миром расставаться трудно, еще труднее с войной.

Кто-то, видно, уже в поезде, докончил отчет этого дня:

«В 20 часов мы покинули Москву в сильно расстроенных чувствах, но с надеждой, что в небе Восточной Пруссии мы пожнем урожай побед, которые стяжали за время осенней кампании…»

По черной нитке рельсов поезд помчал обратно на фронт полк «Нормандия — Неман». Где-то по обочинам этой нитки, в одиночных и братских могилах, а чаще и безвестно где, полегло уже 33 французских летчика; еще девять спешат на свою смертную тризну. Еще нельзя этого знать, еще только… нет, уже декабрь сорок четвертого… однако не кончен счет победам и смертям, идет война, — но один итог бесспорен, да и подведен уже.

Франция и СССР только что заключили договор о союзе и взаимной помощи. Ради этого полк и был полным составом вызван с фронта советским командованием и приехавшим в Москву председателем временного правительства Французской республики генералом Шарлем де Голлем. Чистили сапоги, драили пряжки, достали парадную форму, зная, что являются не статистами на дипломатическое представление, а чуть ли не главными действующими лицами, без которых не было бы полно это торжество. И если багаж каждого из них действительно потяжелел от двуправительственных наград, то — пусть и приурочено это было к событию — основанием для каждой нагрудной наколки послужил конкретный ратный труд и риск — полковой и личный. Война эта, как никакая другая на человеческой памяти, коллективизировала ратную работу, но вместе с тем коллективизировала и риск. Только сердце человеческое по-прежнему умирает в одиночку. Сердцам друзей дано лишь замереть от боли, чтобы она — рубцами памяти — осталась в них навсегда.

Сто с лишним имен за три года включил в себя боевой состав полка «Нормандия — Неман». Сто разных биографий, разных характеров… Первый боевой командир «Нормандии» Жан Тюлян отказывался жить в избе и на любом новом аэродроме начинал с оборудования землянки, метрах в двадцати от самолета, чтобы по тревоге тут же и взлететь. «Белое облачко, казалось всего на секунду разделившее нас в бою 17 июля 1943 года, — вспоминал Пуйяд, — скрыло его от меня навсегда…» Капитан-летописец Жан де Панж вослед полковому журналу военной поры рассказал о судьбах самых близких ему друзей, воевавших в небе России. Ни чертой войны, ни даже гранью смерти не оборвать было памяти о них; вот Альбер Литтольф, сбивший 14 самолетов противника и погибший за день до Тюляна:

«Как говорил Сент-Экзюпери, для Литтольфа было бы катастрофой умереть дома, в своей кровати. Когда, спустя пятнадцать лет после войны, в русском лесу были найдены его останки и доставлены во Францию рейсовым самолетом Аэрофлота, мы, с десяток ветеранов полка, пришли его встретить в Бурже. Мы были глубоко взволнованы и в то же время чувствовали, что сам он, Литтольф, иной судьбы себе бы не пожелал…»