В самый разгар кампании я позвонил в Марсель Жану Торезу.
— Я только что с пресс-конференции в советском посольстве. Да-да, в связи с рейсом Аэрофлота Москва — Будапешт — Марсель. Представьте, Жан: случайно, от летчиков, узнал, что самолет был полон ребятишек и что на каникулы в Москву их сопровождала ваша жена. Значит, она возвращалась тем же рейсом, о котором сейчас столько шума? Дома ли Муза, могу ли я спросить о некоторых деталях этого полета?
— Муза дома, но ответить вам вполне могу и я. Я ведь тоже был в самолете. В Москву нас летало… дайте-ка минуточку сосчитать… 61 ученик из школ Марселя и Экс-ан-Прованса и пять преподавателей русского языка. Официальным гидом, это верно, была Муза. Языковые каникулы: девять дней в Ленинграде, четыре в Москве.
— Ребята остались довольны?
— Ну, знаете! Наших учеников там было не более десятка, с остальными нас свела поездка. Так вот, если полсотни ребят при прощании все поочередно виснут на шее гида, благодарят, плачут, уверяют друг друга, что тем же составом снова поедут в Москву, то… ведь это о чем-то говорит, правда?
— Все это было уже после приземления самолета в Марселе. Ну, а что произошло в воздухе, на последних минутах полета?
— Видите ли, я в некоторой степени ветеран этой линии. Сначала долго летели в облаках, потом прояснилось, и я сделался гидом. Летим над Генуей! Внизу Ницца! Слева от нас Тулон! Я так именно и сказал: «Слева от нас Тулон!»
Дети снова прильнули к иллюминаторам.
И вот тут-то диспетчер у земного пульта насторожился.
— Смотри, — сказал Жан-Пьер, раскрыв брошюру посредине, где через обе страницы растянулась средиземноморская береговая линия Франции и идущая вдоль нее трасса для пассажирских лайнеров. — Видишь большой квадрат Р-64 южнее этой трассы, захватывающий полоску берега и море? Это регламентированная зона, то есть зона ограниченных полетов. А в ней два кружочка, две запретные зоны: П-62 (Тулон) и П-63 (остров Леван)…
— Разве «Туполев» залетел хотя бы в один из этих кружочков?
— Да нет. Мы немедленно провели административный разбор обстоятельств полета. «Туполев» летел дополнительным рейсом. Диспетчер тут же поднял трубку прямой телефонной связи с военным диспетчерским пунктом в Тулоне, чтобы предупредить, что это по его команде в регламентированную зону Р-64 залетает «Туполев, Аэрофлот» и что мы сейчас же его оттуда вынем. Телефон оказался сломан. Но специально для устранения любых недоразумений у нас в зале контроля всегда находятся два военных координатора. Им и передал диспетчер информацию, а уж они без промедления по своим каналам сообщили ее в Тулон. Вот где-то тут, я думаю, и заискрило. Сколько раз мы загоняем самолеты в регламентированную зону! Испанские, итальянские, американские. И никогда ничего. Разбор ситуации привел нас к выводу, что в данном случае по проводам было передано не просто «самолет», а «Туполев, Аэрофлот». Эта информация попала, должно быть, на человека больного.
— Больного чем?
На меня глянули полные иронии глаза.
— Больного антисоветизмом! И, кстати, в тот день имелась причина для повышенного усердия: у острова Леван проводились учебные маневры.
— Мы летели точно по коридору, — сказал Жан Торез. — И все же от меня не укрылись некоторые странности. За несколько минут самолет дважды или трижды довольно резко изменил курс. Но Тулон постоянно был слева, это видели из иллюминатора все наши дети.
И все-таки, когда упрямыми взглядами ребята разогнали стремительные светлые облака, им открылись не пространственные дали — исторические.
Жан-Пьер Дюфур по-другому увидел эту небывалую явь: параллельным «Ту-134» курсом на экране радара поплыла еще одна мерцающая точка, а пролегло меж ними не 10 тысяч морских миль — два века истории.
И если зорко вглядеться, то увидишь, что это корабль, а на борту его написано: «Слава России».
Средь жестокого шторма, вцепившись одной рукой в поручень мостика, из другой не выпуская подзорную трубу, глядит на берег капитан Иван Баскаков. Волны ходуном ходят по палубе, остров Леван — рукой подать! — из желанного убежища теперь сделался смертельным врагом, грозя одним щелчком своих скал отправить корабль в пучину. А он сквозь эти отвесные хляби изо всех сил продирается к берегу, там, в порту Йер, — капитану это видно уже в трубу — ждут тысячи людей, они волнуются не меньше, чем море.
Оставалось всего несколько миль!
Но именно у берега, где в бесконечной толчее кипят сшибающиеся волны, всего трудней и опасней.
Корабль «Слава России» пришел во Францию с особым поручением — как первый провозвестник свободы морей. Под этим принципом — какой вызов владычице морей Британии! — только что подписались Россия и Франция.
Заканчивался восемнадцатый век. В далекой Америке шла война за независимость, во Франции зрела революция. «Вы же знаете, господа, — наставлял командующий французским флотом своих офицеров, — что война, в которую оказался втянут ваш король, имеет лишь одну причину: его высочество желает, чтобы во всем мире был признан принцип свободы морей». «В полном согласии с Людовиком XVI, — отвечала ему Екатерина II, — и Мы провозглашаем свободу морей…»
Ответ российской самодержицы доставили французскому монарху на перекладных, через всю Европу, но, конечно, уместнее было сделать это морским путем. И вот символическое плавание «Славы России»: она идет во Францию с первым дружеским визитом, оставляя за собой «свободные моря».
Но пушки заряжены, и, подплывая к Гибралтару, капитан Баскаков велел их расчехлить. Воспользовавшись междоусобной борьбой испанских престолонаследников, еще в 1704 году пролив и крепость Гибралтар захватила Англия.
Конец века ознаменовался штормами на море и суше. Английский монарх Георг III обратился к Екатерине II с просьбой прислать ему на пять лет подмогу из ста тысяч казаков для подавления восстания за независимость в северных американских колониях. В уплату помимо жалованья казакам за каждого из них Англия сулила русской казне по 10 фунтов стерлингов и в придачу Гибралтар.
Россия отвергла сделку, оставшись верна пусть и не общепризнанному еще, но уже провозглашенному принципу свободы морей. Его провозгласили три державы, бросив тем самым вызов владычице морей, — Россия, Франция и молодая Америка.
Без единого пушечного выстрела «Слава России» достигла Франции, блистательно исполнив свою отважную миссию.
В порту Йер кораблю готовили торжественную встречу.
И вот, уже в виду берега, настигла буря. Корабль ударило о скалы Левана. Рискуя разделить участь русского корабля, из порта немедленно вышел шлюп под командованием капитана де Гарданна. Не удалось спасти лишь 11 моряков, которые в минуту крушения находились в трюме.
С тех-то пор и прозвали остров Леван «Русским утесом», и на старых картах Средиземного моря можно встретить это имя.
По такой карте через два века на месте крушения «Славы России» бросила якорь шхуна «Мейнга». Супруги Клавели продали в Париже дом, купили эту шхуну и позвали на помощь добровольцев. Моряки, как известно, расстаться с морем не могут — для шхуны тут же отыскался «бывший капитан» Геро, который предпочел стать «бывшим пенсионером», водолаз Тайе в свои 75 лет по нескольку часов в день проводил на борту «Славы России». Из поднятых с затонувшего корабля предметов в Йере открыли музей «Слава России», причем перерезать ленточку неутомимые Клавели нашли потомков де Гарданна — они по-прежнему живут здесь.
Крохотному экипажу не под силу, конечно, поднять со дна корабль, но вдруг в один прекрасный день произойдет и такое? Он не оставляет мечты. И если она осуществится, то пусть это будет день без учебных маневров и стрельб, пусть никому не придет в голову поднять «Славу России» со дна, чтобы сделать ее мишенью для прицельного огня.
В святыни не стреляют.
Когда же это святыни двух народов, то служить они могут лишь прицелом для курса — нет ли отклонений и по чьей вине?
