И вдруг в конце туннеля, казалось, забрезжил свет. Все просто: раз частные капиталы не в силах раскупорить вены, это должны сделать капиталы государственные. США первыми утвердили в 1933 году Закон о проведении обширных общественных работ. В чем состояла их цель? Продукция общественных работ не должна поступать на затоварившийся рынок — она будет «вписываться в окружающую среду»…

Началось лихорадочное строительство мостов, дорог, каналов, бассейнов, парков, стадионов. США сумели занять на общественных работах свыше 4 миллионов людей, Германия — почти 2 миллиона. Где-то на исходе Великого Кризиса, посредине 30-х, учитель парижской школы Анри Пуже совершенно точно уловил, что никогда еще в нашем мире таким бодрым перестуком не звучали строительные молотки. Никогда еще на планете сразу столько людей не строили столько объектов, никогда еще земля не хорошела так быстро, залечивая раны первой мировой войны… и не ведая, что уже идет ко второй. Увы! Школьный учитель не обманулся в своем тревожном предчувствии. Почему общественные работы на Западе, по существу, вылились в строительство новых пирамид? При всем их размахе они почти не будили новых потребностей, не давая экономического импульса. Строительный каток покатился назад… В марте 1935 года в тех же США опять насчитывалось почти 11 миллионов безработных, в Германии — 2,5 миллиона. Рынок не «проснулся». Куда все это ведет, учитель впервые догадался в августе 1934 года. Тогда фюрер подписал декрет о том, что повсеместно на заводах молодые люди до 25 лет должны уступить рабочие места «безработным старшего возраста», «отцам семей». А куда же молодежь?

А молодежь ждали казармы… Общественные работы тоже все больше стали поворачиваться к пирамидам стратегического назначения: дороги и мосты, аэродромы и причалы строились, когда на них свое «добро» давал генштаб. Ежегодник Лиги наций за 1937 год свидетельствует, что Европа в эту пору тратила на гонку вооружений больше, чем остальной мир, — на ее долю пришлось 64,8 процента этих расходов, и тон, конечно, задавал гитлеровский рейх. Но точно те же процессы происходили и в стране джаза. «Широкая программа вооружений, — признал в те годы профессор Йельского университета Гарвей Бюжерс, — это самая перспективная часть общественных работ…»

Вот когда проснулись частные капиталы, вот что вывело их из летаргического сна Великого Кризиса! В мире, разгороженном таможенными заборами, сильней, чем когда бы то ни было прежде, капиталы потянулись к слиянию, к монополизации, к переделу рынков. «Оружейные заказы, будто манна небесная посреди пустыни, свалились на изголодавшийся по прибыли капитализм…» — так Анри Пуже заключал свое размышление о 30-х годах, уже переворачивавших на календаре свои последние страницы. Отсюда с неумолимой логикой вытекало: если сферой производства завладевает гонка вооружений, значит, рынком ее сбыта рано или поздно станет война. Да, это будет война монополий, разделившихся на блоки, война конкурентов — за сферы влияния, за рынки сбыта, за колонии. Но — в первую ли, во вторую ли очередь — эта война обязательно ударит на восток, против СССР…

И вот тут в мире разразились события, давшие учителю возможность проверить все свои умозаключения в почти уже законченной книге.

Он и очнуться не успел, как уже на его стол легла повестка о мобилизации на фронт. В рюкзак, который у него отнимут и заменят ранцем, он собрал листки недописанной книги, переменил на титульной странице свое действительное имя на псевдоним Анри Клод — с таким именем ищи-свищи автора среди миллионов французов, — подумав, из сотен папок своего досье собрал одну, чтобы взять с собой, и вот он уже на линии Мажино, на границе с Германией.

Динамики из-за Рейна неусыпно вещают о дружелюбии фюрера к Франкрейху, солдаты смолят цигарки и рассуждают, что же это за война такая «странная». Газеты твердят, что всему виной германо-советский пакт о ненападении: ведь уже через неделю после его заключения напал Гитлер на Польшу, и пришлось ее союзникам, Англии и Франции, ввязаться в войну. Правда, в войну без сражений… Один солдат, хотя с виду он, как все: каска, ранец, патронташ, саперная лопатка, котелок и еще не обуглившееся от пороха ружье, думает, однако, не как все. Уже зовут его то в одну роту, то в другую: «Поговорить надо…»

Разговоры эти, как поведал он мне сорок с лишним лет спустя, шли примерно так:

— …Ты, говорят, думаешь: это не из-за русских война?

— Нет, — отвечает солдат. — Это Франция вместе с Англией толкали Гитлера на Советы. А он Польшу взял и остановился, и теперь жди его в гости к нам.

— К нам?!

— А что ж вы думали, станет Гитлер таскать каштаны из огня для французской и английской буржуазии? Или втягиваться в войну на востоке, не обезопасив свой западный тыл? Наши капиталисты, желая одурачить всех, сами остались в дураках, вот они и заходятся от ярости…

— Ну, брат, ты и рассуждаешь! Да ты, видно, коммунист?

— Нет, — отвечает солдат, — не коммунист. А думаю я так потому, что немного знаю законы, по которым живут мировые капиталы. Сколько бы они ни лаялись между собой, самый страшный для них враг — это социализм.

«Тссс!» — свистом снаряда несется шепот по солдатской цепи: внимание, начальство! Но минует опасность, и продолжается сложный фронтовой пересуд…

На линии Мажино, освещавшейся электричеством, будто подземный дворец, где-нибудь в углу, делая вид, что пишет письма домой, учитель продолжал свою книгу. Сорок с лишним лет спустя я держу эту книгу в руках в парижской квартире Анри Пуже. На обложке: Анри Клод, «От экономического кризиса к мировой войне».

— Итак, вы успели закончить ее на фронте?

— Видите ли, много раз я считал ее законченной, но сами события заставляли меня продолжать. Когда же Гитлер напал на Францию, мы угодили под Страсбургом в «мешок». Солдаты хотели драться, но пришел приказ: сложить оружие. Был постыдный плен… Мне повезло: я вернулся домой, преподавал в школе, участвовал в Сопротивлении. И дописывал свою книгу… переводя будущее время в прошлое…

Если бы Германия вышла победительницей в войне с Россией, следующей жертвой ее агрессии стали бы США. Только в этом и был истинный мотив США вступить в войну на стороне Советской России и с ее помощью сломать фашистский империализм, претендовавший на мировое господство. Причем не мне вам объяснять, что второй фронт был намеренно открыт так поздно в надежде, что европейские противники окончательно подорвут силы друг друга. Никогда нельзя забывать, что второй фронт в Европе был открыт только после Сталинградского сражения, которое повернуло вспять весь ход войны. А теперь цифры. На Восточном фронте германская армия и ее союзники потеряли 10 из 13 миллионов солдат, 70 тысяч самолетов (примерно 70 процентов их воздушных потерь), около 50 тысяч танков и самоходок (примерно 75 процентов от общего числа) и 167 тысяч орудий (74 процента).

— Вы издали свою книжку в 1945 году. Кроме перевода глаголов из будущего времени в прошлое, вы добавили к ней что-нибудь новое?

— Конечно. В частности, вот эту главку о России. Если хотите, это было предметом наших самых горячих солдатских дискуссий на линии Мажино. И, кстати, я отнюдь не «разложил» ими полк, наоборот, всем солдатам становилось ясно, какая же страшная это угроза миру — фашизм… Да, так прочтите же главку: она написана, когда фашистская Германия напала на Советский Союз.

«Итак, несмотря на подписанный два года назад германо-советский пакт, Россия тоже оказалась вовлечена в войну.

Однако СССР — единственная держава, втянутая в конфликт отнюдь не в силу своих внутренних экономических проблем. В самом деле, благодаря своей социалистической структуре… СССР не знал кризиса сверхпроизводства, застоя, безработицы…