Не пребывает в отображении и однозначном явлении, когда знаешь, куда идешь, если назван путь и маршрут. Есть система координат, четкая и однозначная. Сейчас сорвана и разорвана на сотни лоскутов забытого белого флага, – кукловод не имеет жалости или совести по отношению к марионетке или ниток. Для него нет обозначения влияния, если не совпадает цельность и реальность в смысле утраченных понятий. Если забудешь, то не вспомнишь, где проходил эпизоды памяти. Хочешь являть цельность выбора, а не ужаса. Не уничтоженные грани…

Но невозможно. Реальность разматывается по своей оси, упираясь, как кудель о твердую поверхность реальности, оставляя в слезах Ариадну. Не она владеет ситуацией, а мойры с Ананке! Нет удивления или чувств, подобных или схожих с заблудшим Тесеем. Он не найдет дороги. Его убьет жертвенный бык, став охотником и алтарем для поглощенного героя роком. Пронзит клыками, которые не ведают остановки или жалости. Нет мотива для восприятия, что задумается или подумает. Пропорет и убьет в момент…

Герой падает в объятья мрака, являющиеся последними для поцелуя со смертью. Она танцует последний танец на ребрах покоренного Адама. Астра пытается сделать вдох, но он обрывается прерывистым хрипом. Не хватает дыхания для ощущения свободы, а не спертости внутри, в груди, как обнимает смерть, целуя агонией в веки. Они смежаются от вечного и томного сна, когда нет границ для повествования. Сценарий порван и не имеет жизни.

Книга судеб выбрасывается за ненадобностью. Остается воспоминание как след о прошлом путешествии, когда ноги помнят власть и силу, а не идут, куда зовут ветра. Ветер перемен крушит сомневающихся людей, которые не готовы сделать решительный шаг и взять быка за рога. Быть в реальности цельными с амплуа, не разобранными на сотни оттенков, запчасти. Герой не представляет ровным счётом ничего. Не имеет причин таинства дыхания, ощущая цельность души. Она упорхает из тела…

Истерзанная сущность не довлеет над ужасным роком. Где нет радости, нет воли случая, когда думаешь: кукловод сжалится и не заметит движения тела. Примечает, ударяет молотом, чтобы не было шансов для спасения. Пространство уходит из взгляда. Не основывает причин для воспоминаний о сопротивлении. Взгляд заполняет кровавая пелена, забирая из рока жизни Адама и Астру, не желающих ощущать боль в груди, голове, уме, во всем естестве. Движение – боль и желание встать, чтобы оказать сопротивление или бледное подобие. Но не воцарятся в уме. Герои падают в сплошной туман темноты. Рокот громит. Тишина смеется…

Тишина смеется, вбирая в пустые глазницы хохот с кровью, не разделяя его на ментальные и зрительные части. Ей без разницы, сколько по времени страдают герои: всегда мало, так как уничтожить до конца – единственная цель для тишины. Она разрывается хлопками взрывающихся дверец, когда кажется, избавишься от преследования, но вновь попадаешь под чёрную тень птицы. Она не милосердна. Убийственна в своей первопричине, которая крушит всё, что ей не подвластно с первого появления на сцене, захватываемой с ускорением уничтожаемых до атомов нервных окончаний. Нет ничего живого, чтобы зацепиться за края распавшейся реальности, проявить себя и выжить. Нет, спастись от безумия, от которого нет пространства для маневра или хотя бы побега. Трудно убегать, когда нет даже направления для следования, не то, чтобы видеть, куда надо бежать. Глаза кровоточат от вбитого с болью клюва...

Ворон невзгод угрюмо нависает громыхающим рокотом, перебирая нервы, не жалуя, а уничтожая. Какая разница, сколько в герое остается живых граней или оттенков для жизни? Уничтожить до конца, тогда настанет освобождение и вылет за пределы естества. Нельзя пребывать в ощущении, что нет хорошего! Но ворону не объяснишь! Он будет каркать и веселиться, когда обмякнут до состояния овоща нервы героев – нет тепла и присутствия. Жизнь – коварная штука, выбивает из седла. Наездник падает на пол от боли, которую не может сдержать, ни хотя бы удержать в рамках приличия и не остановленного дыхания, которого не хватает, чтобы справиться от ужаса, сковывающим его со всех сторон. Точно прутья тюрьмы, сжимающиеся с каждой секундой губительного промедления. Поздно.

Тысячи иголок вонзаются в отрезанное от реальности тело, где нет тени для отображаемого сомнения, что всё необходимо и нужно. Ощущается, как тихий рокот судьбы, забирающий в себя и медленно убивающий. Нет реальности, кроме той, которая нарисована отказом от жизни, если нет сопротивления. Кукловод мнет героев.

Они такие податливые. Не могут сказать и воспротивиться. Если будут слова, которые идут наперекор судьбы, то боль усилится. Станет нестерпимой в моменте осязания, когда не хочешь составлять грани жизни, ведь находишься за пределами. Выкинут за грани разумной цели, где пребываешь, так как не радуешься ни одной минуте, которые остались. Они смываются потоком из невысказанных мечтаний. Даже смутной веры…

Но что представляют вера для героев, которые утратили последнее, которое могло служить точкой опоры для реальности? Всего лишь, гранью, чертой, за которой ничего нет. Точка смерти. Начало конца. Осязание близости рока.

Не сказать, что боишься. Нет, представляется логичным осязанием точек, которые предшествовали событиями. Цепочка логики связывает, что было начальным и конечным. Нет представления, что нереально и туманно. Максимально прямо и топорно, реальность не ждёт шага или готовности. Она сметает шахматные фигуры, довольно хохоча …

Нет игрока, который в силах помешать и составить конкуренцию. Нет, реальная смерть базируется на избыточности и верности. Выше неё никого нет. Никто не забирался, чтобы увидеть то, над чем не властен. И зачем? Ты посмотришь на горизонт познания. Он стирается под взглядом, не имеющим оснований для дыхания. Сдавливает грудь, выжимая запас легких из податливого тела. Не поспоришь, что творится. Не начертит жизнь, чтобы узнать, какой она станет.

Пребываешь в состоянии, где отсутствует покой долгое время. Глаза устали наблюдать за беспомощностью, так как нивелируется благая и радостная мысль. Жизнь идёт по кромке льда, соединяющей два мира: живой и мертвый. Позади значений добра и зла. Вне времени и пространства бытия.

Адам и Астра блуждают в собственной голове, не находя ответы на вопросы, зачем начинается путь, из которого нет выхода и входа. Нет сомнения, как и почему оказались. Это учёный подстроил, чтобы заманить в сети! Но краткое озарение сменяется большей болью, смеющейся за спиной. Ворон точит когти, чтобы вонзить в спину, забирая с собой. Ведь он – то, что начертано сознанием. От него не убежать: ты – твой враг.

Герои в каждом из отражений видят, чтобы точно отражать каждое из совпадающих граней. Они распадаются на сотни осколков, ведь для них нет пределов или осмысления. Реальность подвластна тому, кто обрел последнюю степень, забирающую волю и надежду. Власть и силу.

Герои не отражают имена своих лиц. Не находят переживание момента, ибо не в реальности спектрального ощущения. Перемещаются в словах и символах, рокотом и дымом заполняющих естество, которое было полым. Уже не пустые тела, но изнанки гнилого состояния. Могут чем угодно начинить или вместить, но если ты – никто, то не поможет. Ничего отражает ничто, так как не знает большего блага. Развитие не нужно.

Герои стали бледной копией, подобием, бывшим в употреблении. Вышли из обихода слова, не находя прежнего дома, ведь его захватили. Тебя выгнали и не признают. Одиночество творит апатию и отсутствие сопротивления. Реальность оказалась мощнее, что было подвластно, но не так, как хотелось. Жизнь разорвалась на ткани: как было до вмешательства учёного, как стало после разрушенного состояния…

Не поделить реальность и не составить формулу, по которой высчитаешь, как вернуться в прежнее ощущение покоя и уверенности. Их нет, стерли, как возможность для существования. Только темные грани. Чёрный цвет жизни.

Над пустыней проплывают тени, словно останки или ошметки былого и большого могущества. Громадные замки, бывшие злостными к врагам, как один, разрушены и превращены в сожженные пепелища. Нет ничего, чтобы взгляд зацепился и понял, была жизнь. Её нет, уничтожена. Вышла…