— Очень редко, — в глазах доктора появилась растерянность, он, кажется, никак не мог сообразить, какое ему демонстрировать отношение к этой дамочке, столь нахально распоряжающейся в его епархии.

— Успокаивать без побоев, — Эмма продолжила командовать. — И готовьте больного к лечению морфинизма.

— Андрей Владимирович, исполняйте все рекомендации Эммы Витольдовны, — внёс ясность в происходящее Кривулин. — Это очень и очень важно, вот и Александр Андреевич не даст соврать, — Чадский сдержанно кивнул, а поскольку был он в мундире, присутствие ротмистра придавало происходящему почти официальный характер. Доктор Дёмин наконец всё это сообразил и поспешил заверить Эмму Витольдовну в том, что всё будет сделано в точности как она сказала.

— Известите меня, когда Бежин проснётся, — Эмме, похоже, было не так-то легко говорить, поэтому она опускала имена-отчества, отчего речь её воспринималась сухой и действительно, больше напоминала отдачу приказаний или, как минимум, раздачу распоряжений. — Возможно, завтра я на время его заберу.

Ого, вот даже как! Вообще, была такая договорённость, что если к Бежину вернётся рассудок, его необходимо будет допросить с соблюдением установленных законом правил, и сделать это не в сумасшедшем доме, чтобы полностью исключить даже малейшую возможность влияния со стороны дурдомовского начальства. И раз Эмма так говорит, то она, получается, уверена в том, что Бежин не сумасшедший? Или, во всяком случае, уже не сумасшедший? Но обсуждать эти подробности в присутствии Дёмина никто не собирался…

В машине на обратном пути тоже обошлось без обсуждений — умотанная Эмма просто-напросто задремала, едва устроилась на заднем диване «Волги». И лишь по возвращении в институт, когда все собрались в кабинете Кривулина, состоялось подведение итогов нашей вылазки.

— Бежин перестанет быть сумасшедшим, как только проснётся, — объявила Эмма, едва все уселись, никто даже не успел спросить первым. — Его помешательство действительно было следствием внушения извне.

— То есть всё-таки Хвалынцев? — спросил Кривулин.

— Сейчас я не могу утверждать это определённо, — ответила целительница. — И не возьмусь сказать, когда смогу, и даже смогу ли вообще. Впрочем, я надеюсь, по мере лечения морфинизма и возвращения к полноценной умственной деятельности Юрий Иванович и сам всё вспомнит. Только не спрашивайте меня, сколько времени на всё это уйдёт, я не знаю, — предвосхитила она вопрос, задать ей который был готов, наверное, каждый из присутствующих.

— Что же, — Кривулин принялся подводить итоги, — нам остаётся лишь выразить самую глубокую признательность вам, Эмма Витольдовна, за блестяще проведённый целительский сеанс.

— Без помощи Виктора Михайловича я, боюсь, не справилась бы, — сыграла Эмма на повышение наших с тёзкой акций.

— Вам, Виктор Михайлович, мы тоже чрезвычайно благодарны, — директор обозначил полукивок-полупоклон в тёзкину сторону. — Я непременно сообщу Карлу Фёдоровичу о ваших заслугах.

О, вот это он правильно завернул, очень правильно! Тёзкины акции должны расти не только на институтской бирже, но и на служебной тоже. Так что пусть сообщает, дело нужное.

На одних лишь словесных благодарностях Кривулин не остановился, тут же последовала раздача пряников и посущественнее. Эмме он объявил на сегодня свободное время, каковое она может использовать по своему усмотрению, и пообещал аж два внеочередных выходных по завершении дела с Бежиным. Один внеочередной выходной Сергей Юрьевич обещал Чадскому, всё-таки ротмистр, пусть и лишь формально, но числился подчинённым директора. Вот только для дворянина Елисеева плюшек у Кривулина не нашлось, поскольку тёзка в его подчинении не состоял никаким образом, но господин директор и тут извернулся, сказав, что о тёзкиных успехах известит надворного советника Денневитца письменно.

Сам упомянутый надворный советник, выслушав тёзкин доклад о поездке в институтский дом скорби, особо не удивился — должно быть, последние происшествия в институте, да ещё собственные впечатления от бесед с их участниками поспособствовали. Воронков, ясное дело, тут же получил распоряжение провести завтра допрос Бежина и вытянуть из него как можно больше.

— Всю эту гниль в институте надо с корнем повыдёргивать, — вновь блеснул Денневитц начальственным умением преподносить очевидные истины как некое откровение свыше. — Уж не знаю, отправил бы я вас, Виктор Михайлович, туда на обучение, заранее зная обо всех тамошних мерзостях, но вы молодец, смогли их преодолеть. Теперь вам надлежит приложить все усилия к тому, чтобы направлять на обучение других своих людей мне боязно не было.

— Приложу, Карл Фёдорович, непременно приложу! — внетабельный канцелярист Елисеев всем своим видом показал, что высокое доверие начальства оправдать готов, а уж за приложением к тому всех своих сил дело не станет. Я его пыл охлаждать не стал, ещё успеется.

[1] В Российской Империи высшее звание чиновника на гражданской службе, не имевшего классного чина

[2] Йозеф Менгеле (1911–1979) — доктор медицины, нацистский преступник, известный бесчеловечными опытами над заключёнными концлагеря Освенцим. Имел приятную располагающую внешность

И снова мы с тёзкой убедились в вечной правоте народной мудрости, на сей раз на примере пословицы «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Испытав на собственной шкуре, что именно изучают в Михайловском институте, ротмистр Чадский, похоже, взялся за ум и вместо дурацких интриг занялся исполнением своих прямых служебных обязанностей. Во всяком случае, тайну пребывания Бежина в институтском здании ротмистр обеспечил — все коридоры и лестницы, по которым привезённого в институт бывшего его сотрудника вели от бокового входа до секретного отделения, были пусты, никто никого и ничего не увидел.

А ещё мы убедились в том, сколь благотворным бывает иной раз начальственное внимание — всего-то сутки с небольшим прошли, а Бежин уже выглядел заметно лучше, чем вчера. Его поаккуратнее постригли, чисто побрили, одели в чистое бельё, даже пижаму и тапки поменяли на новые.

Держался Бежин тоже несколько более уверенно, чем вчера, даже поздоровался с Эммой, припомнив, правда, только её фамилию. Говоря о себе, он смог назвать не только своё полное имя, но и возраст — сорок три года, и не сильно ошибся в адресе своего проживания до попадания в сумасшедший дом. Воронков, задавая вопросы, помогающие установить личность, даже не представлял, какой значительный прогресс он сейчас наблюдает и пользуется этого самого прогресса плодами.

Впрочем, прогресс прогрессом, но, как Эмма и предупреждала, полностью к Бежину память пока не вернулась. При каких обстоятельствах он оказался в лечебнице доктора Мен… тьфу, Дёмина, Юрий Иванович вспомнить так и не сумел, точнее, не сумел выстроить логическую последовательность — последним, что он помнил перед сумасшедшим домом, был приход к нему в кабинет кузена. В правоте выводов Эммы никто и раньше не сомневался, но теперь они получили подтверждение, пусть и не совсем полное, но уже такое, что можно занести в протокол допроса — совсем, согласитесь, другой уровень. Но это, как вскоре выяснилось, были ещё цветочки…

Допрашивали Бежина вчетвером — Воронков, Чадский и мы с Эммой. Ну, то есть впятером, учитывая особенность дворянина Елисеева. Главным допросчиком выступал, понятно, Воронков, всё-таки профессиональный сыщик. Для Чадского участие в допросе было больше воспитательной мерой, чтобы закрепить правильное отношение к доставшейся ему службе, да и обходить его здесь Денневитц посчитал неуместным. Эмма присутствовала на тот случай, если Бежину вдруг потребуется помощь, а дворянин Елисеев, так уж вышло, имел самое полное среди всех присутствующих представление о происходящем. Да, многое мы с ним знали поверхностно, но на уровне хотя бы представления и понимания никто тут такой широтой этого самого представления блеснуть не мог. Мне, кстати, показалось странным отсутствие Кривулина, но Чадский пояснил, что Сергей Юрьевич сильно занят, а протокол допроса ему предоставят. Ну и ладно, обойдёмся без Кривулина.