— Поэтому, Виктор Михайлович, я решил поручить проводить такое обучение именно вам, — выдал Карл Фёдорович.
Особой неожиданностью для меня слова Денневитца не стали, но, честно говоря, я думал, что услышу их несколько позже. А вот дворянин Елисеев впечатлился как следует — то ли подзабыл о том нашем разговоре, то ли ждал этого в каком-то совсем уже отдалённом будущем.
— Разумеется, это будет не прямо завтра, — похоже, у тёзки все эти мысли были написаны на лице, и Денневитц поспешил его успокоить. — Вам нужно ещё самому подучиться и набрать побольше необходимых знаний. Но я теперь буду требовать от Сергея Юрьевича, чтобы обучение ваше имело целью именно подготовку вас как будущего преподавателя.
— А не получится ли так, Карл Фёдорович, что господин директор будет не в восторге? — вопрос показался тёзке резонным, и он его задал. — Всё-таки он может расценить это как нарушение его прерогатив?
— Мне нужно, чтобы дело делалось, а не восторги Сергея Юрьевича, — отрезал Денневитц. — А за тем, чтобы он правильно всё оценил, Александр Андреевич присмотрит, — усмехнулся он. — Я позабочусь, чтобы так и было. Так что готовьтесь, Виктор Михайлович, готовьтесь, ничего другого нам с вами не остаётся. Службу нашу вы уже неплохо знаете, в делах институтских тоже вполне разбираетесь, классный чин по окончании университета получите, пора вам расти и далее. Представление вам на зауряд-чиновника [1] я уже подал, так что начинайте думать, чему и как учить будете.
А вот это неплохой ход. Формально на внетабельных чинов ограничения по срокам производства в следующий чин не предусмотрены, но получить повышение менее чем через год после поступления на службу — это очень и очень полезная запись в личном деле, спасибо дворянину Елисееву, в этих тонкостях я уже более-менее ориентировался. В общем, сами понимаете, деваться тёзке после такого было уже некуда, мне тем более, и с предложением Денневитца товарищ согласился. Да и не предложение это было, так что согласился, не согласился — без разницы, выполнять всё равно придётся.
— Однако же, — надворный советник поднял ладонь, привлекая тёзкино внимание и показывая, что разговор ещё не закончен, — прежде чем вы начнёте готовиться к преподаванию, необходимо закончить неприятное дело с Хвалынцевым. Окажите Эмме Витольдовне помощь в осмотре этого Бежина, возможно, и удастся открыть подноготную столь неприглядного происшествия. Но это уже завтра, сегодня отдыхайте.
На том Денневитц тёзку отпустил, вот тут я и напомнил товарищу о нашей давнишней беседе. Правоту мою тёзка признал, да и куда бы ему тут деваться, но больше его занимало дело, назначенное на завтра. Меня, впрочем, уже тоже.
…Сумасшедший дом Михайловского института устроился в усадьбе, отдельно стоявшей неподалёку от подмосковного села Косина. Глухой кирпичный забор смотрелся даже помрачнее привычных в прошлой жизни железобетонных, крашеные в чёрный цвет железные ворота только добавляли мрачности наружному облику заведения. Надолго мы у ворот не задержались, видимо, охрану предупредили заранее. Вид территории внутри столь тоскливо смотревшегося ограждения оказался тоже не шибко приятным. Пусть и было всё засажено кустами, сейчас, в марте, они и сами по себе смотрелись грустно, и отсутствие листвы делало хорошо заметными железные решётчатые заборы, которыми территория делилась на участки, крайнее, замечу, небольшие. Главное здание, крашеное серо-голубым, выглядело бы ещё прилично, если бы не характерные решётки на окнах и не всё такие же чёрные железные двери. Какие-то небольшие домики, стоявшие отдельно, тёзка рассмотреть не успел.
Прибыли мы целой делегацией в составе дворянина Елисеева, Эммы, Кривулина и Чадского, встречал нас главный врач Андрей Владимирович Дёмин, хорошо сложенный улыбчивый брюнет, очень уж похожий на доктора Менгеле [2], и главный надзиратель Ефим Васильевич Стольцев, медведеподобный гигант с грубым, но неожиданно добрым лицом. Ну прямо оба такие белые и пушистые…
Нас проводили в комнату с минимумом прочной деревянной мебели — стол, стул, табурет и кушетка с тонким ватным матрасом, туда же принесли ещё три стула и попросили недолго подождать.
Пациента Стольцев привёл и правда уже скоро. Невысокий человечек неопределённого возраста когда-то, судя по обвислым щекам, имел лишний вес, но сейчас был болезненно худ, что нередко бывает с наркоманами. Содержали Бежина в относительном порядке — волосы чистые и подстриженные, побрит, хотя не шибко аккуратно и, похоже, вчера. Одет он был в серую фланелевую пижаму, под которой виднелась не особо свежая белая полотняная рубаха, и войлочные тапки на босу ногу. Своё полное имя — Юрий Иванович Бежин — он назвать смог, пусть и не очень уверенно, но сколько ему лет, вспомнить не сумел, хотя, похоже, честно пытался.
Эмма велела Бежину снять тапочки и лечь на кушетку, выполнил он её распоряжение безропотно. Тёзка пододвинул даме стул, она уселась и взяла пациента за руку. Рука, кстати, выглядела чистой, с коротко постриженными ногтями без чёрной каймы, но вообще, сочетание чистого тела и несвежего белья смотрелось как-то подозрительно и большого доверия не внушало.
Эмме хватило с полминуты подержать руку Бежина, чтобы он погрузился в сон, после чего тёзка уселся с другой стороны кушетки и тоже взял больного за руку. Зрелище, открывшееся мне через тёзку, не радовало — организм больного был изрядно изношен и практически весь испещрён следами нездоровых изменений. Оценить возможность избавления пациента от наркотической зависимости дворянин Елисеев не мог, я подавно, да и Эмма, насколько удавалось чувствовать её через Бежина, пребывала в явном расстройстве. Тяжёлый случай, короче. Очень тяжёлый. Но подумать, будто Эмма опустит руки, мог бы лишь тот, кто её не знает. За сознание Бежина целительница взялась не сразу, начала с печени и велела тёзке ей помочь. Конечно, о полном восстановлении нормальной работы органа говорить не приходилось, очень уж там всё было запущено, но, если верить Эмме, два-три года жизни мы господину Бежину подарили. Подправила Эмма ему и сердце, добавив ещё год-другой на этом свете, и лишь затем попыталась проникнуть в сознание пациента.
Беда тут оказалась в том, что давалось ей это с большим трудом, а дворянин Елисеев особо помочь не мог, не хватало тут тёзке ни сил, ни опыта. С силами у Эммы сейчас было примерно то же самое, зато опыта у неё оказалось достаточно, чтобы быстро найти правильное решение.
— Не пытайся ничего делать с ним! — скомандовала она. — Меня поддержи!
Тёзка так и сделал — как бы встал позади Эммы, тихонько подталкивая её в глубины поражённого сознания и не давая отступать хотя бы на шаг. Тактика оказалась действенной, и уже вскоре тёзка почувствовал, что в его поддержке надобности больше нет — Эмма сумела пробиться через ненаблюдаемую им преграду. Что и как она там делала, дворянин Елисеев тоже не видел, а вместе с ним оставался в неведении и я, но оба мы чувствовали, что приходится ей нелегко.
Однако по-настоящему мы с тёзкой поняли, чего стоило Эмме работать с Бежиным, когда она закончила. Выглядела женщина, мягко говоря, не очень. Уставшая и немного даже поникшая, она минуты три просто молча сидела, приходя в себя. Похоже, понимали её состояние все, кроме спящего Бежина, потому что никто не пытался с Эммой заговорить, да и между собой говорили очень мало и вполголоса.
— Принесите одеяло укрыть больного, — когда Эмма наконец заговорила, все даже вздрогнули от неожиданности. — Спать он будет сутки, и лучше бы его в это время не трогать. Ефим Васильевич, — повернулась она к Стольцеву, — проводите нас к доктору Дёмину.
— Как прошёл осмотр? — доктор встретил нас широкой улыбкой.
— Вы колете ему морфий? — настроя на политесы у Эммы не наблюдалось.
— Да, — улыбка доктора Дёмина стала чуть поменьше, но совсем не исчезла.
— Сократите дозу на четверть, — велела Эмма. — Бежина следует перевести в одиночную палату, общение с другими больными исключить. Обращаться по-доброму. Не буянит?
