В кабинет Кривулина мы возвращались в состоянии некоторой задумчивости и потому чуть не прошли мимо ещё двух кубиков — эти валялись в снегу, на фоне которого и выделялись своей полосатой расцветкой. Всё равно, судьба двух последних многострадальных деревяшек так и оставалась пока покрытой мраком.

— Итак, Виктор Михайлович, всё, как видите, вовсе не так просто, как оно вам представлялось, — директор института приступил к подведению итогов. — Я уже говорил, что Александр Иванович предупреждал меня о подобных сложностях, теперь мы с вами видим, что предупреждения его имели под собой все основания…

— Кстати, Сергей Юрьевич, — вставил тёзка пару слов, когда стало ясно, что заканчивать изложение своих соображений Кривулин не очень-то и торопится, — а можно поговорить с теми, на чьём примере Александр Иванович убедился в наличии этих трудностей?

— Увы, Виктор Михайлович, никак нельзя, — развёл директор института руками. — Такой человек один всего и был, но он, к сожалению, скончался…

— Жаль, — вздохнул тёзка. — А сам этот человек пытался телепортироваться в незнакомые помещения?

— Не знаю, — покачал головой Кривулин. — Александр Иванович мне не рассказывал, а в записях своих он был очень, кхм, небрежен.

Ага, небрежен, как же. Просто что хотел, то записывал, а что не хотел — не записывал. Или не все записи отдавал институтскому начальству. А дворянину Елисееву теперь отдуваться в одиночку…

Тёзкино предложение провести опыт с его телепортированием в незнакомое место вызвало у Кривулина реакцию, скажем так, неоднозначную.

— Поймите, Виктор Михайлович, я бы с удовольствием пошёл бы вам навстречу, но… — доцент глубоко вздохнул, — боюсь, мне мне потребуется для того дозволение секретного отделения.

Ну да, вполне себе ожидаемо в свете неудач с перемещением предметов. Интересно, чьё желание подстраховаться окажется сильнее — директора института или начальника секретного отделения? И кто будет эту перестраховку ломать? Надворный советник Денневитц? Генерал-майор Дашевич? Или кто повыше? А ломать будут — пусть внетабельный канцелярист Елисеев и является сейчас незаменимым человеком, над безопасностью которого не грех и потрястись, но и от развития его навыков никакое начальство по доброй воле не откажется. Сам же названный внетабельный канцелярист пребывал в полной уверенности, что после тех же предыдущих занятий с Кривулиным всё у него получится, мне самому казалось то же самое, так что о готовности поддержать директора в обращении к секретчикам тёзка заявил с полного моего согласия.

У ротмистра Чадского, как, в общем, и ожидалось, с перестраховкой всё оказалось в порядке. Во-первых, он затребовал письменные прошения и от Кривулина, и от тёзки; а во-вторых, ещё до их написания предупредил, что решение вопроса лежит вне пределов его компетенции, и нам придётся подождать пока выскажутся вышестоящие. Что ж, подождём…

Уважаемые читатели!

Со следующей проды на книгу будет открыта платная подписка. В период действия подписки книга будет продаваться за 140 ₽, по завершении книги и окончании редактуры — за 150 ₽

Ваш автор

Да, бумажки писать и дело делать, это, как якобы говорят в Одессе, две большие разницы. Уже на четвёртый день после нашего с Кривулиным обращения ротмистр Чадский обрадовал нас дозволением на проведение опытов с телепортацией дворянина Елисеева в незнакомые помещения, похоже, наверху и правда в этом имелась сильная заинтересованность. Вообще, бумага из секретного отделения, которую долго ждать не пришлось, являла собой настоящий шедевр канцелярской словесности, соединённой со стремлением держать язык за зубами даже в служебной переписке. Про телепортацию и внетабельного канцеляриста Елисеева там вообще не было ни слова — дозволялись «опыты, проведение каковых испрашивалось гг. Кривулиным и Елисеевым, входящие номера такие-то от такой-то даты», а ссылка давалась не на санкцию конкретного начальственного лица, а снова на некое письмо с входящим номером и датой. Нет, кому надо, тот знал, что разрешил опыты генерал-майор Дашевич, но не всем же в курсе этого быть положено, так ведь?

Однако же бумага бумагой, а опыты, даже с такой таинственностью дозволенные, пока что проходили с переменным успехом. Если телепортироваться в помещения, знакомство с которыми проходило по фотографиям, тёзке, за исключением нескольких случаев, удавалось, то комнаты, что были ему известны только по своему положению на планах, так и продолжали оставаться недоступными. Один раз даже конфуз случился, когда тёзка решительно шагнул, но не в некую комнату на третьем этаже главного здания института, а в соседнюю с директорским кабинетом, изрядно напугав учёного секретаря господина Янина, и обеспечив ему несколько позже задушевную беседу с ротмистром Чадским, завершившуюся предупреждением под роспись о неразглашении.

Что и почему здесь не так, ни мы с тёзкой, ни доцент Кривулин объяснить не могли, соответственно, не имелось и никакого представления о способах преодоления этих затруднений. В итоге в опытах пришлось сделать перерыв, по крайней мере до тех пор, пока у их участников не появятся хоть сколько-нибудь осмысленные соображения по улучшению состояния дел. По неизвестной пока причине опытами очень заинтересовался надворный советник Денневитц, а уж как сильно переживал Карл Фёдорович из-за неудач, удивило даже меня, про тёзку я и не говорю. Нет, определённо, на такое развитие способностей дворянина Елисеева у Денневитца были очень серьёзные виды… М-да, не хватало ещё своими неудачами испортить начальственные планы.

Ясное дело, мы с тёзкой постоянно думали, что и как нужно сделать, чтобы у нас стало получаться, но при ближайшем рассмотрении ни одна из наших мыслей не годилась пока для того, чтобы послужить достойной причиной для возобновления опытов.

Образовавшую паузу Кривулин решил заполнить другими занятиями. На сей раз ни об интуитивном прогнозировании, ни об ускоренном гипнотическом внушении, как оно предполагалось ранее, речи вообще не шло, и тёзке пришлось вспоминать и оттачивать подзабытые уже навыки пирокинеза, в связи с чем опыты снова ставились в котельной, а не в главном институтском здании. Если я не ошибался, Денневитц испытывал сильное желание проникнуть в некое место, а теперь, когда с исполнением этого желания возникли серьёзные затруднения, собирался устроить в том месте пожар. Зачем? Ну, для того хотя бы, чтобы попасть туда вместе с пожарными или даже под видом пожарных. Впрочем, у нас с тёзкой хватило ума вопросы начальству не задавать, но между собой мы, понятно, всё это обсуждали. С дистанционным поджигательством дело пошло веселее, оставалось лишь дождаться, когда Денневитц пошлёт тёзку использовать этот навык на практике. Однако траектория полёта начальственной мысли обычно остаётся подчинённым неизвестной, вот и мы потихоньку начали недоумевать, почему Карл Фёдорович не торопится. Зато дождались другого — называйте это творческим озарением или чем ещё.

— Слушай, а помнишь, с чего у тебя пошла телепортация? Самого себя, я имею в виду? — кажется, мой вопрос застал тёзку врасплох.

— Ты додумался, что надо шагнуть, — существенным, а по мне, так чуть ли не главным достоинством дворянина Елисеева было всегдашнее признание моих заслуг.

— Во-о-от! — назидательно сказал я. — Тоже ведь представление перемещения, только не мысленное, а действием.

— И что с того? — следить за ходом моих мыслей товарищ не успевал.

— А то, что и здесь надо представить именно само перемещение, раз уж мы не можем представить его цель! — выдал я, и, не давая тёзке времени для проявления непонимания, тут же принялся разъяснять: — Мы не знаем, что внутри и как оно выглядит, но, раз мы знаем местонахождение цели, кто помешает нам представить и путь до неё?

— Хм, — засомневался тёзка, — но нам же нужно другого рода перемещение!

— Нам кто-то запретит мысленно провести прямую линию, минуя спуски и подъёмы по лестницам, движение по улицам в обход домов и прочих препятствий? — задал я риторический вопрос. — Хотя, конечно, всякое может случиться, — я подстраховался, заранее подготовив объяснение вполне возможной неудачи. — В любом случае пробовать надо, — подвёл я итог.