При мысли об этом, в животе заурчало еще громче, и я решил думать о чем-нибудь отвлеченном. Вспомнился вдруг наш путь через замороченный лес по ту сторону Серебрянки, и мой бестелесный морок, с которым я имел беседу. Интересно, почему он так и не показал мне своего лица? Морок мог бы явить мне кого угодно! Покойного батюшку, или генерал-полицмейстера Шепелева, или… Катерину!

Вспомнив о Катерине, я даже лошадь придержал. Может, сперва стоит заехать домой? Увидеть ее, сообщить, что со мной все в порядке? Вот он я, живой, вернулся из краев сагарских! Не сожрали меня упыри, не выпили моей кровушки без остатка. И не порубили меня на куски, как беднягу Глаппа. Лишь зеленый «эполет» на плечо заработал, да морду теперь щиплет от слюны демонской…

Почему-то я был уверен, что она обрадуется, увидев меня. Вскричит: «Алешка! Алешка вернулся!», и возьмет меня за руки. А я нежно так прижму ее к себе, поцелую в пухлые губы и отвечу: «Да, я вернулся». А она не оттолкнет меня даже, а наоборот — прижмется ко мне сильнее своей наливной грудью…

При мысли об этом, я едва не застонал. Как там она без меня? Не обидел ли кто ее? Не сказал ли худое слово вслед? А ежели сказал, так я разом решу этот вопрос, чтобы другим неповадно было!

Подумав такое, я крепко стиснул эфес шпаги. И поймал вдруг себя на мысли, что если бы в этот момент мне указали на случайного прохожего и сказали бы: «Он обидел Катерину, убей его!», я бы не задумываясь сделал это. Проткнул бы прямо на месте. Богом клянусь, так бы оно и было. А потом я стоял бы над умирающим телом с окровавленной шпагой в руке и не знал бы, что теперь делать…

Это надо же, как события, случившиеся в Сагаре, повлияли на мой рассудок! Еще три дня назад я и представить себе не мог, что такое вообще возможно. А теперь мне это кажется единственно нормальным поступком.

Такое и с батюшкой моим бывало, когда он с очередной войны возвращался. Сперва-то ничего — радости полный дом и трофеев всяческих. А вот вечером порой страшно становилось, когда батюшка лишнюю чарку выпьет и начнет о сражениях разных рассказывать. Да не о тех красивых сражениях, когда стройные ряды солдат идут друг на друга под грохот барабанов, над головами развеваются стяги, а пушечная батарея лупит во врага визжащей шрапнелью.

Нет — он вспоминал другие моменты, в которых уже не было никакой красоты. А была только грязь, кровь, вспоротые животы да шевелящиеся внутренности, из которых вываливается прямо на сапоги человеческое дерьмо.

А глаза у батюшки при этом становились огромные, белые и совершенно безумные. Он тряс меня за плечи и шипел по-змеиному: «Лошади моей, Алешка, ядром пушечным голову оторвало прямо на скаку! Только что была голова, а тут вдруг — бах! Нет головы! Только кровь фонтанами во все стороны брызжет. А я кувырком через эти фонтаны на землю полетел. Турок на меня навалился, орет, что свинья на бойне, и кинжалом мне в горло ткнуть хочет. А я держу его за руку и тоже ору, что свинья. И вот орем мы оба, что свиньи, и давим, давим каждый в свою сторону… А потом я понял, что турок-то сверху, и он меня рано или поздно передавит… И зубами в горло ему вцепился! Прямо в кадык, вот сюда! И вырвал ему кусок глотки! Ты знаешь, Алешка, как кадык хрустит, когда его зубами вырываешь⁈»

Страшно мне было в такие моменты. Очень страшно. И не потому что я не знал, как хрустит кадык, а потому что я не хотел этого знать. Но еще страшнее было оттого, что я понимал: в эту минуту батюшка снова готов убивать. Он будет орать и рвать кадыки зубами, и ему будет казаться, что именно так и нужно поступать, что по-другому никак. Потому что, чтобы выжить самому — нужно убить другого…

Но как потом избавиться от этой мысли? Такие картины надолго остаются в памяти, и ты темной ночью нет-нет да представишь себе хруст турецкого кадыка, который рвет зубами твой батюшка…

Вспоминая эти страшные вещи, я добрался до дома Амосова. У ворот стоял наемный экипаж, извозчик мирно дремал на козлах, дожидаясь пассажира. Подъехав к крыльцу, я спрыгнул с седла и передал поводья подоспевшему слуге. А на крыльце меня встретил дворецкий Кирьян, сразу двери распахнул.

— Барин заждался тебя совсем, Алешка! Ты где пропадал столько времени?

— Не твое дело.

— Беда у нас тут, Алешка. Слышал уже поди?

— Да слышал я!

Кирьян немедленно проводил меня в гостиную, где я увидел кроме самого Петра Андреевича еще двух господ. Один из них был мне знаком. Это был князь Гантимуров Павел Семенович, мы с ним виделись, когда Амосов взял меня себе на обучение. Происходила та встреча под грохот извергающегося вулкана в неизвестном мне месте. Но после того мы больше и не встречались никогда. Но был он столь же статен, подтянут, и лишь в курчавых бакенбардах немного прибавилось седины.

А вот второго господина я видело впервые. Черты лица выдавали в нем варяжскую кровь, и каким-то внутренним чутьем я сразу понял: иностранец. Белый парик на его угловатой голове был безупречен, локон к локону, и все они одного размера. Сидит в кресле непринужденно так, вольготно. Совсем как… иностранец!

Увидев меня, Амосов так и подскочил с кресла, кинулся навстречу. Хлопнул по плечам своими лапищам, да так, что раны мои снова зазудели. Я даже поморщился.

— Сучий сын Сумароков! — закричал Петр Андреевич. — Вернулся! — И тут же тяжеленную оплеуху мне залепил. — Где тебя черти носили⁈

Меня так и покачнуло от удара, и будь я похилее, то и вовсе на пол рухнул бы. Но я, понятно дело, устоял. Только потер ушибленное ухо.

— Так в Сагаре ж я был, Петр Андреевич, как вы и приказывали! Письмо господину Ван-дер-Флиту отвозил.

Новая оплеуха вновь заставила меня вздрогнуть.

— Письмо Ван-дер-Флиту отвозил⁈ — взревел Амосов, и даже слюной меня забрызгал, что тот Румпельштильцхен. — Наслышан я уже, как ты это письмо отвозил! Передали мне уже все из Горной Поляны люди добрые… И как невесту княжескую сопровождал, и как с бабой ангельтинской развлекался тоже наслышан!

Тут я смутился. Я, конечно, понимал, что это не останется тайной, да и не стремился к тому, но никак не думал, что весть об этом разнесется столь быстро. Пришлось принять стойку смирно.

— Виноват! — сказал я. — Не смог отказать! Герцогиня все ж, ваше сиятельство.

Амосов замер на миг, потом хмыкнул и пихнул меня кулаком в лоб.

— То с барышнями каким-то по ночам катаешься, то с герцогинями милуешься… Какой-то ты распутный у меня, Алешка! Наказать бы тебя… Ну да ладно, успеется. Ты про письмо нам расскажи лучше! Отвез, говоришь, его Ван-дер-Флиту?

— Точно так, Петр Андреевич, отвез. В Аухлите нашел таверну «Зеленая коза» и передал письмо господину Ван-дер-Флиту из рук в руки.

— Ага… — задумчиво сказал Амосов. — Из рук в руки, говоришь? И что же он?

Скривив губы, я пожал плечами.

— Прочел и сжег в камине. Он считает, что мы напрасно беспокоимся, и Кривой Нго не сможет выполнить просьбу светлейшего. Никто из ныне живущих магов не в состоянии привести Немое Заклинание в действие.

Петр Андреевич отчего-то рассмеялся, но совсем не весело. Так бывает смеются, когда проиграют в карты последние деньги.

— Ну, хорошо, — сказал он. — А в Сагаринус ты зачем отправился? Снова не смог отказать своей герцогине?

Я мысленно вздохнул и твердо решил ничего не скрывать от куратора. Тем более, что это и невозможно. Все-равно он меня обхитрит.

— В Сагаринус? — переспросил я, собираясь с мыслями. — Господин Ван-дер-Флит сам на этом настоял. Он собирался обсудить там с местными магистрами просьбу светлейшего, дабы выяснить достаточно ли у Кривого Нго возможностей, чтобы ее осуществить… Дело в том, Петр Андреевич, что Кривой Нго в Сагаре известен под именем маркграфа Хардинера. По сути он самолично решает в княжестве все вопросы от имени Великого князя. И он состоял в свите, встречающей принцессу. Сейчас он второй человек в княжестве. Хотя, возможно, что и первый!

Тут Амосов затряс головой.

— Постой, сукин ты сын! — сказал он недовольно. — Давай по порядку… В Аухлите ты нашел таверну «Зеленая коза» и отдал письмо Ван-дер-Флиту. Верно?