— Да.
— До встречи, — Отто вышел из подсобки, аккуратно прикрыв за собой дверь, оставив Зденека обдумывать услышанное.
Впрочем, тот не собирался тратить время на пустые размышления. Раз уж Хартманн говорит, что расскажет позже — значит, расскажет позже. Если не расскажет — значит, так и надо.
…Зденек даже в мыслях называл Отто по его новому имени, несмотря на то, что гораздо привычнее, да и ближе, было ему имя прошлое. Самодисциплина всегда была у него на первом месте, и точно так же он заставил себя слиться со своим новым именем, бывшим таким же продуктом подмены документов, как и у Отто.
Хартманн (тогда ещё совсем не Хартманн), лично пересадил ему чипы попавшего в плен пилота Военной Администрации, с помощью кого-то из своих людей на другой стороне влез в локальные базы вояк и подменил его генетические карты. Теперь всё выглядело так, словно в итоге бедолагу списали в запас, но, в отличие от того же Горака, он остался без наград. Понятно, что, если Вагнеру вдруг вздумалось бы отправить в Военную Администрацию полноценный запрос (который, скорее всего, был бы проигнорирован — вояки не любят предоставлять гражданским подобную информацию), он узнал бы, что пилот Рехор погиб при штурме Эребуса.
Чтобы дополнительно легитимизировать свою легенду, по приказу Хартманна Зденек имитировал дружбу с другим участвовавшим в кампании пилотом — Томашем Гораком, несмотря на то, что в душе люто ненавидел его, считая «под одну гребенку» всех военных пилотов палачами Эребуса. Зато для окружающих они олицетворяли образ героев, рука об руку бившихся на Эребусе — и неважно, что впервые встретились они лишь в транспорте по дороге на Эхнатон.
Похоже, время мести неумолимо приближалось…
…Зденек обернулся гораздо быстрее. Поставив ему боевую задачу, Хартманн уже не особо задавался вопросом, с какой легендой тот полезет на склад и в арсенал — лишь бы задача была выполнена. Рехор справился блестяще — в назначенный срок он уже блуждал в темноте под платформой с тяжеленной спортивной сумкой, набитой не только тем, что затребовал Хартманн, но и целым ворохом дополнительных мелочей, которые, как он счёл, могут оказаться полезными.
Ожидая его, Отто успел смотаться к своему тайнику и убедиться, что он, действительно, находится на копии рудника — дубли пистолета и портфельчика с оборудованием были на положенном месте.
Заглянув в сумку Зденека, он довольно зацокал — россыпь пистолетов, сменных магазинов, батарей, коробок коммуникаторов, несколько аптечек, ещё какие-то упаковки… Можно и повоевать.
— Смотрю, ты с головой к вопросу подошёл, — сказал он. — Я про аптечки как-то забыл…
— Там не только аптечки ещё, — ответил явно польщённый его словами Зденек. — Два прибора ночного видения, три перископа, один шокер… К сожалению, стволов всего пять, как я и говорил. И слухатко всего восемь.
— Ну а что делать? Работаем с тем, что есть, — Хартманн вытащил один из коммуникаторов, запустил, протянул другой Зденеку. — Сохраняй номера. Будь наготове. Со связью проблем быть не должно. Вот пушек, конечно, мало…
Он вытащил один из пистолетов из сумки, и вновь довольно цокнул — оружие пилотам выдавали первоклассное, хоть и не такое убойное, что было у людей Вагнера.
— О, «гауссы», — он вытащил из-за пояса и бросил в сумку оба своих старинных ствола — и тот, что забрал только что, и тот, что прибыл с ним с прошлой Аномалии; забрал вместо них гаусс-пистолет из арсенала пилотов, распихав по карманам несколько запасных магазинов и батарей. — Шикарно. У самого Фюрера, вроде, такой же…
Крутнув в глазу располагавшееся несколькими уровнями ниже капище Детей Явления, он попытался определить, на месте ли уже его подопечные. Само сектантское укрытие находилось в мёртвой зоне, но по трекам идент-чипов, сохранившихся в просматриваемых зонах, можно было понять, что в сборе еще не все. Время есть.
Он потратил несколько минут, чтобы всё же посвятить Зденека в курс дела, рассказав ему своё виденье ситуации куда более подробно, чем получасом ранее он поведал всё то же самое Пратту.
— Возвращайся к своим и жди дальнейших указаний, — завершил он свой рассказ. — Скоро они последуют, не сомневайся…
…Под низко нависшим, тяжёлым, неровным, давящим основанием ёмкости предварительной подачи породы собралось полтора десятка угрюмых мужчин в грязной рабочей одежде. Поднырнув под батареей из шести шаровых мельниц — медленно вращающихся, грохочущих труб диаметром с железнодорожную цистерну каждая (что само по себе было «испытанием веры» — невозможно без трепета ползти под нависающими над тобой содрогающимися громадами, внутри которых со скрежетом растираются в порошок десятки тонн породы), Хартманн присоединился к собранию.
С тайными встречами древних еретиков собрание роднило не только подобное пещере укрытие. Пратт смог подобрать поистине фантастическую деталь — в центре круга коптила воздух на небольшом, скрученном из проволоки подсвечнике, самая настоящая свеча! Потрясённый, Отто смог разве что покачать головой. У него было единственное предположение, откуда их пастырь мог достать воск для этой свечи — вытопить из собственного жира; впрочем, учитывая худобу Пратта, вряд ли эта идея имела право на существование…
— Все на месте? — спросил он, оставив грохот мельниц позади.
Впрочем, несмотря на то, что разговаривать в этой части пещеры было вполне реально, лишь немного повышая голос, делать это было тяжеловато — низкочастотный гул от работающих механизмов время от времени заставлял внутренности вибрировать в тон, и тогда, казалось, трясутся сами твои мысли…
— Почти, — отозвался Пратт. — Брат Малакай последний.
Обернувшись, Отто увидел мрачную тень последнего из призванных. Брат Малакай, огромный нескладный мужлан, волочил на себе тяжеленную громадину шурфового плазмореза.
— Часть братьев на смене, — уточнил Пратт, на лице которого танцевали отблески неровного света свечи. — Им придётся позже огласить…
Всё-таки идея со свечой — это что-то за гранью, ещё раз подумал Хартманн. Откровенно говоря, можно было вести тайное собрание и без дополнительных источников света, в красноватых отсветах, пробивающихся из цеха, но свеча…
Брат Малакай продвинулся в первый ряд круга, в кольцо избранных, как и подобает апостолу, и склонил голову, обратившись во внимание.
— Братья мои! — заговорил Пратт, и его голос был совсем не тем, каким молодой человек говорил наверху, он стал вдруг старше, глубже, мудрее… — Посвящённые!.. То, чего так долго мы ждали, грядёт! Заскрежетали жернова гнева Его!..
Словно в подтверждение его слов, в пещере заколебался потолок — в гигантский бак над ними поступила новая порция породы, и ощущение, что продавившаяся под тяжестью руд ёмкость раздавит всех присутствующих, словно тараканов, собравшихся под старым железным ведром, стало поистине невыносимым.
— Близки шаги Его! И тяжела воля Его… Чаша гнева Его переполнена, и скоро ярость Его хлынет на осквернившее себя несправедливостью общество! Мир жестокости, мир лишений и бед, замер на краю… И на наши плечи, братья, лёг груз ответственности свершить правосудие. Мы — десница Его! — голос Пратта грохотал и, сливаясь с тяжким гулом механизмов, пронзительно резонировал в груди. — Наша судьба — отправить зло в бездну! В Ад!
— Злу место в Аду! — завизжал кто-то из апостолов, не выдержав напряжения момента.
— Мы должны карать! — подхватил кто-то из второго круга.
— Смерть! В Ад негодяев! Карать зло! — раздавалось со всех сторон.
— Да, братья! — голос Пратта звучал поверх всех этих криков, увесисто, повелительно, — Наше время, братья! Нам выпала эта честь! Мы станем не только свидетелями гнева Его! Мы — Его десница! Мы — пламя ярости Его! Мы — карающий меч!
Хоть Хартманн видел проповеди Пратта уже не в первый раз, ему вновь стало жутковато — казалось, тот вот-вот сорвётся в истерику вместе со своей паствой, и Отто окажется один в толпе бесноватых, одержимых яростью людей. Страшнее всего было сознавать, что у одного из этих одержимых на руках плазморез, который в такой тесноте страшнее гранаты.
